Француский самагонщик :: Корифей

2011-08-18 20:17:42

Гроб вынесли из заводского ДК, поставили на табуреты. Площадь заполнялась народом: десятки выходили из фойе, где только что закончилась панихида; еще десятки, а может, и сотни, подтягивались со стороны проходной. Чуть в стороне ждали автобусы – много автобусов, наверное, весь заводской парк. А один – с открывающейся задней дверью и полозьями за ней – нанятый: все-таки предприятие не похоронное – вертолетное.
Ну да, вот и вертолет. Гул винтов, молотящих воздух, накрыл площадь. Машина зависла. На фирме еще не привыкли к официальному названию Ка-50, а тем более к «Черной акуле». А к индексу В-80, под которым она проходила при разработке и испытаниях, никогда и не привыкали: в рабочей документации фигурировало «изделие 800», отсюда – «восьмисотка», и никак иначе.
Почти никто на площади не ожидал появления «восьмисотки» над головами. Но и удивления не было – покойный ведь столько вложил в нее! Машина накренилась влево, одновременно опустила нос, пошла в разгон со снижением, взмыла в боевом развороте, выровнялась, затормозилась, крутанулась на месте, двинулась хвостом вперед, снова нырнула, переложилась в восходящую спираль… Сплошным каскадом, и всё над маленькой площадью…
Отошла немного в сторону от площади, исполнила глубокий вираж и, медленно-медленно, на высоте, наверное, метров пятьдесят (нарушая все мыслимые запреты), проплыла над толпой – и над гробом – покачивая короткими крыльями. Резко ускорилась, набрала высоту и скрылась из вида. Несколькими мгновениями позже затих и звук.
Жена – нет, теперь уже вдова – покойного, до этого прощального шоу безукоризненно владевшая собой, закрыла лицо руками, уткнулась кому-то в плечо.
К моему горлу тоже подкатил ком. Пришлось выбраться из толпы и закурить. Вместе со мной выбрались и закурили мои друзья. Человек шесть было нас, аэродинамиков, выбравшихся и молча закуривших.
– Ребята… – прозвучало с удивительной задушевностью. – Ребята…
К нам подходил самый главный шеф. Никогда раньше не слышал я такой теплоты в голосе нашего Генерального конструктора… Люди расступались и почему-то не торопились смыкаться – коридор оставался коридором.
– Он ведь вас любил, – без паузы продолжил Генеральный, не меняя тона. – И вы его, верно? Ну в общем, вам задание.
Всё встало на место: речь шефа сделалась привычно деловой, слегка отрывистой:
– Вам задание. Поедете в катафалке. Перед крематорием снять с гроба крышку. Проследить, чтобы голова лежала прямо. Чтобы набок не повернулась. Вопросы?
Вопросов не было.
– Надеюсь на вас, – сказал Генеральный, пожал всем руки и двинулся обратно. По тому самому коридору.
– Грузите гроб, – негромко скомандовал нам распорядитель церемонии – бывший замсекретаря парткома, а ныне главный хозяйственник КБ. – Катафалк-то уже вот он.
Что ж, святое дело. Погрузили гроб, погрузились сами. Колонна тронулась – видимо, Генеральный бросил команду распорядителю, а уж тот дал отмашку. Доехали до Митино. Проследили, чтобы голова лежала прямо. Выгрузили гроб. Поставили опять же на табуреты. Отошли перекурить – пусть дальше конструктора несут, или испытатели, или рабочие: они ведь тоже тут не чужие.
В зале с идиотским названием «ритуальный», во время уже последнего прощания, упала в обморок секретарша покойного – крепкая такая, грубоватая, порой даже хамоватая Людочка. Никогда за ней сентиментальности не замечалось, девка хорошая, но нескрываемое вульгаритэ, а тут – глаза закатились и осела кулем, еле успел кто-то подхватить. Вот такая вот преданность…
Дальше похоронили без происшествий. Фактически – похоронили эпоху.

Называлась эта эпоха – Марк Александрович Купфер.

Есть у меня рассказ, а вернее, очерк – «Подвиг Интригана» ( http://www.graduss.com/?todo=show_creo&cid=6659 ), про Игоря Александровича Эрлиха, Игсаныча. Вот их с Купфером, с Марксанычем, много чего объединяло. Одного поколения – все остальные замы Генерального были моложе, как и сам Генеральный.
Из обрусевших немцев и тот, и другой. И даже отчества одинаковые.
Оба – лауреаты Ленинской премии. У нас эту премию получили трое, третьим был, естественно, Генеральный. За Ка-27 ее дали, это палубный противолодочный вертолет, мы его называли либо D2 (по индексу в секретной тогда документации), либо «двести пятьдесят вторая» – поскольку до принятия на вооружение машина называлась Ка-252. Марксаныч возглавлял конструкторскую разработку летательного аппарата и испытания, Игсаныч – доводку сложнейшего комплекса бортовой аппаратуры и его испытания же. Так что один как бы слева, другой справа, ну а Генеральный – он Генеральный и есть, он посередке.
И еще общее – что Марксаныч, что Игсаныч катастрофически выделялись из массы (если можно ее так назвать) руководства своим культурным уровнем. Один (Игсаныч) – ну просто интересовался литературой там, театром, кино, живописью. Живо так интересовался, порассуждать любил на всякие такие темы, рассуждал умно… Знакомые в этой среде у него были… Другой (Марксаныч) – и сам что-то делал: писал вполне приличные пейзажи (глаз-то – конструктора высочайшего класса, и рука соответственно твердая); хорошо пел, музыку понимал, наверное, нутром, но и умом тоже (еще бы: лопасть несущего винта – она ведь сложнейшая аэроупругая, а значит и акустическая, система); и прославился… Ну как прославился – не то чтобы на весь мир, но если набрать в поисковике «Марк Александрович Купфер», то окажется, что это в первую очередь мастер по изготовлению балалаек, а уж потом авиаконструктор. Ага, именно так: главным (помимо работы) увлечением Марксаныча со временем стали балалайки, он их делал для знаменитого исполнителя Валерия Зажигина. Чего только тот не играл, от «Светит месяц» до Баха…
В общем, наш русский Страдивари по фамилии Купфер.
И все это – при бешеной работоспособности. У обоих зубров, Марксаныча и Игсаныча.

Но разнило их – гораздо больше, чем объединяло. Они и не общались между собой… и, разговаривая – по делу! – с сотрудниками, один другого никогда даже не упоминал. Глухое и полное взаимонеприятие… Было ли в этом что-то личное – бог весть. Скорее всего, не было. Просто один – интриган с большой буквы «И», на клеточном уровне Интриган, то ему Яковлева подсидеть, то Камова, вечно комбинации какие-то… Другой – конструктор с большой, очень большой буквы «К». И буквы-то эти рядышком, но разные буквы. Тоже показательно.
Никогда ни против кого Марксаныч не интриговал. Он дело делал, у него в кабинете – у единственного из всего руководства – стоял кульман. И не просто стоял – эскизы, сделанные на том кульмане, шли к конструкторам, прорабатывались, детализировались, воплощались в железе. Одно из таких воплощений – вертолет Ка-26.
Ее, «двадцать шестую», легко узнать: по бокам фюзеляжа «летающее шасси» (цепляй что хочешь, хоть пассажирскую кабину, хоть грузовую платформу, хоть контейнер с ядохимикатами) – здоровенные моторные гондолы, как уши у Чебурашки. «Двадцать шестую» придумал Марксаныч, а Камов был почему-то жутко против этой разработки и, обходя отделы, срывал с кульманов ее чертежи, рвал в клочья, топтал ногами. Возможно, подозревал Марксаныча тоже в интриганстве. Вот как доведет все это до ума, как пойдет в ЦК, как скажет: давайте теперь отправим Камова на пенсию, он старый, а я молодой, я вон чего делать умею…
«Двадцать шестая» все-таки пошла в работу, и в серию, и в широкую эксплуатацию. Ка-26… На лекции в институте нам как-то сказал один профессор: «На самом деле эта машина должна называться не Ка, а Ку-26. Потому что – Купфер».
У Марксаныча не было таких амбиций. И не просто потому, что он понимал: человек с его фамилией может стать максимум замом, Главным (или Генеральным) – нет. Не просто поэтому. Он понимал также, что стать Главным означало проститься с кульманом.

…Сидим у Марксаныча в кабинете – он, я и Валерка, конструктор из лопастного отдела, на год моложе меня. Обсуждаем результаты испытаний, смотрим расшифровки лент самописцев.
– Валер, – спрашивает Марксаныч, – а вот тогда-то и тогда-то, на такой-то и такой-то машине, что было с такими-то и такими-то характеристиками?
Валерка пожимает плечами:
– Да я не помню, Марксаныч.
– Да я понимаю, что не помнишь. Сбегай к себе, посмотри свои записи.
– Да какие записи, Марксаныч?!
Зам Главного встает, идет к шкафам, занимающим стену кабинета, открывает один, зовет Валерку:
– Смотри. Я в твоем возрасте помнил всё. ВСЁ, понимаешь? Так мне казалось. Но я ежедневно записывал – тоже ВСЁ. Вот эти рабочие дневники. Здесь с 58-го года по 68-й. Здесь, – распахивает дверцы соседнего шкафа, – с 68-го. Там, – показывает рукой, – с 48-го по 58-й.
Валерка снова пожимает плечами. Не знаю, стал ли он после этого вести рабочий дневник. Скорее всего, нет: через пару лет его назначили заместителем главного технолога, это ж карьера, какие еще дневники.
Отпустив Валерку, Марксаныч спрашивает меня:
– Юр, ну ты-то записываешь?
Я туманно отшучиваюсь:
– Мы, Марксаныч, аэродинамики. Мы только и делаем, что пишем.
Он безнадежно машет рукой.
А ведь всю трудовую жизнь – ну, пока был в силе, пока здоровье позволяло – в конце рабочего дня вызывал Марксаныч машину и ехал на ЛИК (это наш летно-испытательный комплекс), и там, в комнатенке без телефона, записывал в дневник то, что хотел зафиксировать, не доверяя памяти. Не каждый день ему это удавалось, но уж раз-то в неделю – точно выкраивал время. А потом – та же машина везла его домой.

…Другой эпизод. Опять же я в кабинете у Марксаныча. Посреди разговора он смотрит на часы, хватает трубку, командует:
– Людочка, – это та самая, которая потеряет сознание на его похоронах, – с Петровичем соедини, быстренько! – И мне, не отрываясь от телефона: – Должны были уже расшифровать… – И снова в трубку: – Петрович, ну что там? Да? Вот так? А это как? Блядь, это значит лопасть мандит!
Ну да, не чурался крепкого словца… Однако Петрович (это на ЛИКе главный по прочности) не понимает. Связь у нас бывала так себе…
– Мандит лопасть! – кричит Марксаныч. – Мандит! Да ёб твою мать! Петрович! Какой нахуй бандит?! Я говорю: мандит!!!
Дверь кабинета приоткрывается, в щель протискивается женское лицо.
– Марксаныч, – лепечет лицо, – извините, тут подписать бы…
– Ман… – орет Марксаныч Петровичу. И осекается. – Барахлит лопасть! Понял? Ну слава богу… Ладно, разбирайся, я подъеду… – Лицу в дверях: – Давайте…

Никогда он не играл на публику, всегда был самим собой. В отличие от Интригана. Один работяга мне как-то сказал:
– Да что твой Купфер?! Прибежит в цех, разъебет всех… Не, разъебет-то по делу, да ведь только… Ну ты смотри: вот, например, Игсаныч. Придет, соберет нас и как гаркнет: «Здорóво, мужуки!» Уважительный… Потом и разъебет тоже, а нам-то и ладно, нам главное, что уважает! А Купфер твой…
И тем не менее именно Марксаныч, съездив на аэрошоу в Штаты, собрал народ, чтобы поделиться впечатлениями. Именно поделиться. Народу набилось в конференц-зал – уйма, дышать нечем, а уйти – да ну, как тут уйти-то?! Начали в четыре, закончили часов в семь… Рассказывал он даже не столько о технике, сколько о впечатлениях немолодого уже человека, впервые побывавшего за границей, и сразу – в Америке. Другой мир… Рассказывал ярко, смачно, как мало кто еще умел. А мы слушали, раскрыв рты – все ведь в диковинку было, середина 80-х… Вопросами замучили, он отвечал… Не умел человек халтурить, вот просто не умел.

…Еще эпизод, предпоследний. ЛИК, важный испытательный полет. Настолько важный, что нас туда много съехалось – конструкторов, аэродинамиков, прочнистов. Стоим неподалеку от площадки, вертолет готов, Палыч (шеф-пилот наш) в полном облачении, прогуливается с Марксанычем по дорожке, туда-сюда, туда-сюда. Обсуждают что-то перед полетом. Последний, так сказать, совет. Священнодействие. Нам ничего не слышно, ну у нас и мысли нет подойти поближе, подслушать. Интересно бы, конечно, но – нельзя.
Всё, разделились они, Марксаныч к нам пошел, Палыч – в машину. Поехали! Запустил двигатели, раскрутил винт, пошел, пошел.
Ждем. Смотрим, когда машина появляется в поле зрения. Курим. Нервничаем.
Спустя полчаса. Сел. Благополучно! Ура! Винт остановился, двигатели выключены, Палыч выбирается из кабины. Нас всех переполняют эмоции, мы все, вслед за Марксанычем, к вертолету! Палыч, ступая на землю и явно продолжая предполетный разговор:
– Марксаныч, так вот я тебе и толкую: щуку-то я блесню, а налима лучше на жерлицу, тут, понимаешь, своя специфика…
Живые люди, что уж.

…И эпизод последний. Это уже начало 90-х. После работы еду в автобусе к метро «Ждановская» (ныне «Выхино»). Народу битком, народ потный такой… Стою в середине этой кишки, на поворотном круге, за поручень цепляюсь. Одну остановку проехали, еще их девять. Двери открылись, не вышел, ясное дело, никто, а войти-то – да, втиснулся кто-то. Тронулись дальше. На задней площадке шум.
– Слышь, пидор старый, да я тебя щас порву нахуй! Ты кого, блядь тыловая, сгоняешь?! Мы с Витьком, сука, за тебя кровь в Афгане проливали, да, Витёк?
В паузе – знакомый голос:
– Сиди, сынок. Отдыхай. Стыдно за тебя…
Марксаныч... У него к этому времени со здоровьем стало неважно. Операцию перенес, вот на работу вышел, ходит с палочкой, но ходит. Раньше его машина возила персональная, теперь машину забрали, и он, с палочкой, в автобусе, а потом в метро, до «Речного», а дальше снова в автобусе.
– Что, блядь?! Стыдно?! Тебе?! За меня?! Всё, дед, тебе пиздец…
Изгаляется, гнида… Ну, нечего делать: начинаю протискиваться в хвост, попутно выискивая знакомые лица – силой убеждения я тут не справлюсь, а физически эти «афганцы» меня, наверное, уроют, и Марксаныча заодно. Заводских бы ребят, покрепче.
Голос на задней площадке, вроде негромкий, но перекрывает истерику распаляющего себя «афганца»:
– Щас я тут кого-то порву, ага. Марксаныч, вы вот присаживайтесь, а мы тут разберемся с молодыми людьми.
– Да не надо, мужики, бросьте…
– Нет, Марксаныч, уж извините. Разберемся. А вы присаживайтесь-присаживайтесь. Эх, что ж у вас машину-то отобрали, стыда у людей нету…
– Да я щас тебя… – Это «афганец».
Шлепок – похоже, открытой ладонью по лицу, вопли, «Милиция!», «Водитель, остановите!», звуки уже настоящих ударов, «Хэк!», автобус останавливается строго в положенном месте, двери открываются, вижу – несколько человек буквально вываливаются наружу. Входят новые пассажиры, делается еще теснее, двери кое-как закрываются, едем дальше. Эх, как неловко-то. Ну, Марксаныча вроде усадили. Ладно…

В следующий раз, когда я видел его, пришлось поправлять голову, чтобы в гробу лежала прямо.

Зачем я все это написал? Трудно ответить. Наверное, долги раздаю.
Возможно, получилось совсем не увлекательно, для непосвященных во всяком случае, но раз уж есть про одного – про Эрлиха, – то пусть будет и про другого – про Купфера. Таких ведь больше не делают.
Или делают?


http://www.balalaika-master.ru/i/Kupfer_365x500.jpg
М.А.Купфер

http://www.airforce.ru/content/attachments/53510d1398722622-dp_ka-50_01_1024.jpg
"Восьмисотка", она же Ка-50 "Черная акула"

http://www.help-rus-student.ru/pictures/13/108_5.jpg
Ка-26

http://alexamar.narod.ru/NEWS/GALLERY1/VZ1_b.jpg
Народный артист России В.Зажигин с инструментом работы М.Купфера