Родился я в тёплых водах Тихого Океана, где-то между тропическим архипелагом Бикини и атоллом Муруроа. Три тысячи лет - детский возраст для барамунд, живём мы, как правило, долго.
До сих пор я хорошо помню свою милую седую мамочку: незабвенный образ из детства. Среди тысяч своих дочерей и сыновей меня она почему-то всегда выделяла особо: позволяла прятаться за жаберную крышку в случае малейшей тени опасности, нежно почёсывала плавником пузико, когда глубоководные паразиты одолевали её любимое детище совсем уже невыносимо, и даже обучила основам светского этикета, простому арифметическому счёту и грамоте. А самое, пожалуй, главное… матушка сумела привить мне безграничную любовь к родным корням: научила радоваться весеннему аромату цветущих водорослей, беззаботным игрищам морских коньков, резвящихся на жирных лугах заливных кораллов, внушила неподдельное уважение к старушкам-тортиллам, вроде бы строгим и чопорным с фасада, но безмерно чистым внутри, возвращающимся после воскресной службы в сопровождении озорливых рыбок-собак и толп юных, восторженных, целомудренных дев-осьминожек.
Временами мы с мамой втайне отрывались от родной стаи и опускались вниз, на дно глубочайших океанских впадин, разыскивали среди скал горячие подводные гейзеры и, наслаждаясь вкусом свежайшего серного инфильтрата, вели долгие, доверительные беседы: о господе Боге, об истинном предназначении рыбьего рода, о судьбах мира. Там же, в окружении белых стволов из пузырьков сероводорода, мягко колышущихся на морских «ветрах» и вздымающихся на многие мили вверх, а затем рассеивающихся бесследно в толще Мирового Океана, я постепенно познавал и то, о чём позднее рассказывал самому Плутарху, а затем долго спорил о сути вещей, порою чуть не доходя с ним до драки; то, что другой мой приятель - Конфуций, поначалу называл тупым рыбьим бредом, а потом, скрупулёзно просчитав всю возможную прибыль от бренда, основал «свою собственную» философию, почти целиком построенную на моих личных выводах и наблюдениях.
«Если Мир несёт тебе добро, ты непременно должен им воспользоваться, - утверждал я (справедливо полагая, что даже такая, самая обычная, вульгарная, интерференция ментального добра с искренним желанием заинтересованного индивида всенепременно трансформируется со временем для него в добро материальное), - если же Мир обернулся к тебе иной, тёмною стороною, ты должен либо срочно покинуть неласковые приделы храма земного, то есть временно умереть для человечества, либо навсегда изменить своё отношение к добру».
Второй постулат моей теории гласил: «С глупостью не нужно бороться, глупость прекрасно справится с собой сама».
Третья мысль была на диво проста и эффектна, точь в точь как ставка на орфелины: «Барамунда – прародитель человечества».
И пусть некий британский шарлатан Чарльз Дарвин, обидевшись как-то раз на моё к нему холодное отношение, основал в пику Барамунде свою дурацкую теорию, мыслящему человеку всё предельно ясно: ещё бы, любому одухотворённому организму куда как приятнее ощущать себя благородным потомком древней рыбы: стремительной, грациозной и мудрой, нежели незаконнорожденным отпрыском какой-нибудь там красножопой макаки, питающейся чёрт-те чем и ночующей на баньянах среди тропических вшей и тараканов.
В возрасте около трёхсот тридцати лет, я пережил страшное: мамочку сожрал, сорвавшись с привязи, бешеный соседский кашалот. Помню, бедняжка на секунду замешкалась, отбирая на уединённом рифе актинии для домашней икебаны, и тут… ам-ам… пара движений страшных челюстей… и только одинокая кудрявая чешуинка, тихо покачиваясь, опустилась на дно рядом с корзинкой для пикника…
Как показалось тогда сердобольной родне, я был слишком юн ещё для самостоятельного существования, и потому добрая тётушка Берта взяла меня за плавничок и отвела, заплаканного и опустошённого, в дом моего настоящего, биологического отца. Папа не стал особо церемониться со своим нежелательным нахлебником (мысли родителя были целиком и полностью поглощены предстоящим нерестом), но вывел меня из своего холостяцкого логовища, торжественно указал плавником куда-то вдаль и затем по-отечески отвесил подзатыльника.
- Мир в твоём распоряжении, сынок, - напутствовал он меня. - Знай одно: все бабы – суки!
Я хорошо усвоил это первое и единственное отцовское наставление и, скитаясь, довольно долго сторонился внимания женского пола: прятался ночами по потайным ямкам, в норах за рифами или в вонючих съёмных раковинах, по пробуждению старательно пудрил мордочку чёрным вулканическим пеплом, чтоб случайно не привлечь к себе излишнего дамского любопытства, но… лишь до той поры, пока в мутных водах Персидского Залива не был случайно лишён девственности какой-то пьяной рыбой-одалиской.
Как водится, по молодости своей и неопытности я сорвался... Бурное увлечение океаническим сексом очень скоро привело меня, образно говоря, в жаркие объятия Гименея (позже я познакомился с этим божеством лично, и мы даже распивали вместе мускат на Олимпе): однажды случилось так, что я случайно, по-пьянке, неловко поучаствовал в чужом нересте, а потом разъярённые подруги орогоносившихся вдруг моих собутыльников, жаждая свежей крови и алиментов, гнали меня до самого Мадагаскара. Только там я с преогромным трудом сумел оторваться от вконец озверевшей стаи кровожадных преследовательниц, но взамен нажил себе очередной гемморой: надолго связался с бандой отмороженных скатов-кокаинистов, которые-то, по правде сказать, и спасли меня тогда, предложив временный кров, кусок мотыля и защиту.
В дальнейшем, пребывая большую часть времени под воздействием то дешёвого алкоголя, то наркотического дурмана, я совершал порою такие страшные гнусности (от примитивнейшего скатоложества до мерзопакостного дельфинизма), что увольте меня, право, друзья, от их дальнейших описаний…
Так проходили месяцы и годы. Десятилетия. С одной стороны я, конечно же, матерел, набираясь по помойкам ценного жизненного опыта, с другой – как личность творческая, опускался всё ниже и ниже. Философское восприятие бытия очень скоро сменилось чисто потребительским. Я погряз в пороке: воровать уже не казалось мне стыдным, ударить или убить – недопустимым.
Дальнейшие злоключения довели бы меня, в конце концов, до цугундера, но выручил случай, а точнее: крепкие сети одного китайского рыбака…
Рюмочная
