Ланский не выспался - диван узкий, кожа на нём скользкая, часы, заразы, тикают как метроном, отчего в голове то "долго я бродил среди скал...", то "шёл отряд по берегу...", а то вообще - "смело, товарищи, в ногу!" включаются. И ведь не остановишь, пока не допоёшь! А сна жалко, сон был какой-то... Зашибись, какой сон! Сад, вишни цветущие, а в саду - японка. Он ей розы под ноги кидает, а она на по ним босыми ногами ступает и смеётся...

"Кофе. Кофе! Полкабинета за кофе! Нет, кабинет за полкофе! Крепкого и горячего." Ланский брезгливо понюхал мутно-бурое содержимое одной из чашек, кучкующихся на замызганном редакторском столе. "Блин, это мы такую блевотину пили?! Не, я же помню - сперва коньяк был неплохой, потом кто-то пиво приволок, пирожки мерзкие, кофе, вроде, девочки заварили... а потом я на диване задрых. Вырубился. Двое суток не спать - это вам не хухры-мухры. Семь же только, чего я в такую рань проснулся?"

Ланский загрузил чашки в раковину, накрыл это безобразие кухонным полотенцем, оттёр липкие круги на столе, повернул надписью к двери табличку: "Роберт Ланский, редактор отдела "Про дам и не дам", плюхнул в стакан воды, распластался в кресле и заглюкал, прогоняя гигантские глотки по пересохшему горлу.

В дверь не постучали. Её просто открыли. В кабинет почти вбежала девушка лет двадцати пяти. Из воротника её тёмно-красного плаща с огромными белыми пуговицами тянулась длинная изящная шея, перетекающая в аккуратную головку с гладкими, каштаново-блестящими, волосами и фарфорово-молочным лицом японской гейши. Из-под плаща - изумительной формы ноги с маленькими ступнями в белых туфлях-лодочках. Почти касаясь пола, в руке девушки раскачивалась огромная, в тон плащу, сумка.

Ланский поперхнулся, закашлялся, пролил на себя воду и икнул:
- Изви... ик...ните. Ик. Вы...ик...к кому? - он попытался унять икоту глотком воды.
- К вам, наверное. Иначе, что бы я тут делала? - раскосый глаз девушки подмигнул.
- Ик... Я сейчас, - Ланский наполнил стакан и выпил его залпом. - Ик... ик...
- Гав! - вдруг рявкнула девушка и с силой треснула ладонями по столешне.
Ланский вздрогнул.
- Испугались? - девушка расхохоталась. - Зато икать перестали! Здравствуйте... - девушка скосила взгляд на табличку, - Роберт Ланский! Я - Марина.
- Здравствуйте. А чем я могу...
- Вы в чудеса верите? - Марина поставила на пол сумку и достала из неё печатный лист. - Можете не отвечать. Я вам прочту что-то, а вы уж сами решайте, что с этим делать. Вот.
"Началось, - подумал Ланский, но возражать не стал, - ладно, один лист, хрен с ним..."

"Это утро начиналось как обычно, в шесть пятнадцать, и ничто не предвещало чрезвычайности событий: чёрный кофе с хлебом с сыром, на балконе сигарета, туфли, сумка, деньги, зонтик, "здрасссте!" в лифте, дождь, автобус... Давка. Девка с наглой рожей и рукой в моём кармане. Не отводит взгляда, стерва! Ну, бери уже конфету, барбариска - это вкусно.
Остановка. Парк, аллея, и - теперь не торопиться...
Красота кругом какая! Тополя, берёзы, липы... одуванчиков семейства - от седых до жёлто-юных... листьев влажных прелый запах... Туча - справа, слева - солнце, небо ярко-голубое... и дождём промытый воздух...
Псы, собачники, спортсмены, тётки с толстыми задами - эти бегают трусцою, чтоб жиры тряслись активней и сбивались, словно масло, на боках в комки тугие.
Светофор, ворота, пропуск... дверь, замок, сургуч на нитке, выключатель... Всё! На месте...
Стол рабочий - куча папок, протоколы, описанья и - засушенная роза... Не засушенная, впрочем. Очень странная такая. И воняет формалином. А под ней лежит записка: "Никогда не видел в жизни я таких красивых женщин. Я люблю тебя, Марина." Это что ещё? Откуда?! Был сургуч с моей печатью, на окне стоит решётка. Только кто-то бестелесный мог проникнуть в помещенье! Ладно, некогда. Загадку разгадаю чуть попозже...

Сумасшедший день какой-то! Кофе выпить не успела, без обеда проторчала до шести. Устала страшно! Ну, теперь домой - и баста.
Ухожу. Сургуч на нитке припечатан личным штампом.
Вечер, дождь, автобус, давка... телевизор, книжка на ночь...

А наутро - снова роза! И записка: "Ты прекрасна. Я люблю тебя, Марина!"
Невозможно. Нереально. Помещение закрыто. И сургуч опять в порядке. Подозрительно и жутко. Потому что сделать это может только... Нет, не может! Бред какой-то. Просто сказки. В сказки я давно не верю. И в покойников ходячих. Мертвецы не дарят розы! И признания не пишут. Ну, не верю!
Я - прозектор. И моя работа - в морге..."

Марина замолчала и уставилась на Ланского.
Ланский, сидевший всё это время с приоткрытым ртом, шлёпнул губами и сглотнул.
- Не молчите, скажите же что-нибудь! - девушка оперлась о стол и придвинулась к Ланскому, почти касаясь его носом.
- Ээ... Да я, собственно... А как вам такое в голову пришло? - Ланский откинулся в кресле, смутившись неожиданной близости. - Вы же не просто так это придумали?
- Придумала?! - Марина резко выпрямилась, сжала рот и сузившимися глазами чиркнула по лицу Ланского. - Придумала, да? Придумала, я всё придумала, - нараспев произнося слова, Марина вынула из сумки пузатый пакет и, перевернув, высыпала на редакторский стол его содержимое. - Держите, Ланский! Адьё!

Красный плащ поплыл к двери, унося стройные ноги, сумку на плече и фарфоровую головку.
На столе врассыпную лежали с десяток странного вида роз и записок на желтоватой бумаге. "Никогда с тобой не расстанусь! Люблю тебя, Марина!" - прочёл Ланский. Резкий запах формалина заполнил кабинет...