-У меня конь нефотогеничный.
Долгая пауза. Михей протирает стаканы. Разбили дорогой батл в понедельник под утро – хозяева велели отрабатывать. Стоят с Кириллом вместе в мойке, а мыть, естественно, неохота – бабское же занятие и вообще похуй на эту посуду: амфетаминщики, которые в этой дыре главные визитёры, и из грязной полакают, даже не заметят.
-Чё? – до Михея наконец-то дошло, что Кирюха говорит нечто странное.
-Конь у меня нефотогеничный, говорю.
-Бля, какой ещё конь? Елда в смысле? Гы-гы-гы…
-Бля, Мишань, ну ты тормоз. На лошадях мы ездили кататься на выходных!
-Чё это ты? – Михей посмотрел на него подозрительно. Зрачки вроде нормальные, но мало ли, как и когда…
-На природу потянуло, вот и поехали.
-Э, один, что ли?
-Почему один?
-А с кем, с Олькой?
-Не… с Олькой мы того, - Кирилл цокнул языком, сплюнул в раковину, убрал последнюю рюмку и пошёл под форточку курить. – Достала меня эта помывка, бля, - пробормотал он, откусывая у пятёрки Кента фильтр.
Михей обрадовался. Хотя его половина немытой посуды уменьшилась всего на треть, он тоже выключил воду, вытер руки, достал кисет и набил в тонкую папиросную бумагу здоровый шмат ароматного табака.
-Тебе ж Ленка говорила это дерьмо тут не курить.
-Не бубни, она всем говорила не курить, - ответил Миха.
-Логично, гыгы.
-Так чего ты с Олей?
-Ну, расстались мы, чё прилип-то? Она уже себе кого-то нашла походу.
-Ну а кто кого бросил-то? Ты её или она тебя?
-Да достала она меня, - неопределенно отмахнулся Кирилл. – Три года девочку растил, воспитывал, понимаешь? А она так дурочкой и осталась. Короче, хочу теперь нормальную…
-Эге… Ну и с кем ты кататься ездил?
-Да с одной тут встретился.
-Как зовут? Сколько лет?
-Зовут Ася, хорошая девчушка, двадцать один…
-Так, я что-то не поняла, вы всё закончили, мальчики?
Михей резко выбросил папиросу, спрыгнул с подоконника и с наглой улыбкой уставился на Лену. Кирилл отвёл глаза, но с сигаретой расставаться не стал.
-Где мальчиков-то увидела? – задиристо спросил Миха, делая вид, что берётся за посуду.
-Давайте мойте поскорее, уже шесть часов, скоро открываемся, а у вас до сих пор ни черта не помыто.
-Ща домоем, Ленусь, не боись, окэ?
-Ок-чпок, - Ленка злобно зыркнула на обоих. – Кирилл, ну я долго стоять буду?!
-А чё?
-Ну-ка выплюнь сигарету и давай за стойку иди, раз всё помыл.
-Разоралась, бля, - у Кирилла было плохое настроение, он тяжёлой походкой прошёл за «рабочее место».
Полупритончик (по-местному гордо «клуб»), в котором они с Михеем работали этот сезон, был худшим в его пятилетней карьере. Дыра Подольская, что ещё скажешь? Тёлки нормальные заходят иногда, конечно, но где их нет? А тут мало, да и достали они его, эти «тёлки», фифы крашенные, одна лимита только и забредает – продаваться или покупать. Люди нормальные такие клоаки обходят, а если и попадают случайно, то быстро теряют всякую нормальность… Без всяких губошлёпов-политиков Кирилл в свои двадцать три понял ключевую истину про матушку-Россиюшку: народ_слишком_много_курит – во всех смыслах…
Кирилл, что для него было нехарактерно, обозлился, сделался неприветливым, необщительным. Стал в последнее время больше пить, чем дуть. Раньше никто не видел его раздражённым или даже просто напряжённым… «Мистер добряк» – разводила богатых дядечек, помощник хорошеньким, скромным девочкам. А сейчас три фразы: «Чего пьём?», «Добавляем?», «Курить дай, чикуль, а?». Ну и за исключением пары междометий – всё.
-Ты чё тут делаешь?
-Да тебя повидать пришла, злюка.
Ася в белом топике перевесилась через стойку и поцеловала его вспотевший лоб. Кирилл усмехнулся, налил себе рюмку текилы, опрокинул и подобрел. Хотя нет, недостаточно… вот ещё одну – и теперь хорошо.

-Снится мне, короче, - объяснял он Асе с очень серьёзным видом, хотя их обоих пробирал хохот, - что я уже второй месяц в море без захода в порт…
-В море?
-Да, в Средиземном – идём уже месяц, и ещё столько же осталось. Не знаю, даже не спрашивай, почему Средиземное, и откуда я знаю… В общем на большом корабле… Пытливый что ли, или Порывистый… И идём мы в общем из Крыма, огибая всю Европу, в Гданьск.
-А нафига вам в Гданьск?
-А нас там ремонтировать типа будут.
-А-а…
-И в общем я помню, сплю и точно помню, как нас выстроили на палубе, и капитан выходит такой и говорит: «Так и так, пацаны, надо идти в Гданьск, чиниться», а мы такие: «А чё мы должны идти-то? У нас типа дембель через два месяца, вон молодые пусть идут, а мы домой хочем». А он говорит, так по-свойски, как будто его тут особо кто любит, но по-отечески так грит, что прям расчувствовался я, когда во сне вспоминал…
-Ну, чё говорит-то? – засмеялась Ася.
-Да, говорит, пацаны, вы поймите тож правильно, куда этих молокососов одних-то? У нас и так офицеров не хватает, надо чтоб опытные ребята шли. Не бросайте корабль, он же дом ваш как-никак, ну и всю такую пургу гонит…
-Ой, Кирюш, я не могу…
-До погоди, не смейся ты… Да не смейся, дослушай.
-Ну, и чего там?
-В общем, сижу я, свесив ноги над водой, вспоминаю капитана нашего усатенького, а усики-то у него жиденькие, не растут чё-то совсем. Я вспоминаю и думаю: во дураки мы, надо было чё-нить придумать и свалить-таки… Два месяца открытым морем идти, когда доберёмся-то уже? Кажется, что никогда… И я свесил ноги, смотрю на небо и на воду, они в одно перемешались – в сапфировый цвет. Мы идём, идём, идём, а солнце белое-белое, крахмальное, и дико хочется БАБУ.
Ася захихикала.
-Не смейся! Ты даже не представляешь, как мне во сне захотелось бабу, ой… И понимаешь, я же знаю, что не светит… вот совсем. То есть через месяц – это если повезёт ещё, – и только когда мы дойдём, когда нас сгрузят, пошлют на все четыре стороны, ну посадят там на поезд какой-нибудь самый замызганный и скажут: «Пиздуйте, куда хотите, отслужили, молодчики», и мы поедем кто-как домой, и вот только тогда-то бабы начну-у-утся… но это тогда, не скоро, а сейчас только сапфир кругом, жидкий, солёный, горячий, и накрахмаленное солнце…
-Кирюш, ты прям романтик у меня.
-Ну да… мурк…
Кирилл уткнулся ей в грудь, начал водить носом, нежно задевая то один сосок, то другой, укачивая сам себя – пьяного-препьяного – укачивая её, красивую-прекрасивую… Подобрел, стал представлять себе крупицы драгоценных сапфирчиков, потом представил, как тепло было бы с ней на корабле – одним, только он да она, – без посторонних на горячей палубе (на которую он поднимался только во сне), и ещё с гостеприимным белым солнцем, подвешенным позади тонкой серой марли над головой…
Приподнялся на одной руке, достал кокаинчику, рассыпал тонкой дорожкой по её животику, от пупка до маленькой горячей вмятинки на груди. «Как много троеточий», - подумал вдруг почему-то, засмеялся, чуть не сдув белый порошок, представил себя героем чьего-то сна, а может романа, нырнул к её бёдрам – стал целовать, – потом ноги, потом пах, легонько трогая её мякоть пальцами.
-Дразнишься? – на сладком полувыдохе прошептала она.
-Угу…
Приподнялся, снюхал дорожку. Адреналин в крови вскипел – или что там вскипает? – Кирюша таких тонкостей не знал, обхватил её руками, сильно придавил к кровати, начал медленно, специально совсем-совсем медленно, пока сердце ещё охвачено кокаиновой яростью, подниматься и опускаться, расплёскивая эту ароматную мякоть по всей комнате, по океану, который их окружает, по лицу белого смеющегося солнца, которое их греет… Потом, неожиданно сам для себя взорвался вместе с белой звездой, простонал от удовольствия, опустился опять к её бёдрам и долго-долго вёл языком: от своей вспыхнувшей на секунду радости – к её, протяжной, перебродившей в холодной апрельской ночи.
-Кирилл, хороший ты у меня, - выдохнула она, но оставила на палубе совсем одного. И ни товарищей нет рядом, ни даже капитана с реденькими усиками и сверкающей потной проплешиной – никого нету… Ливийская пустыня, кажется, маячит на горизонте. Да вон же он, берег-то! Вон они «бабы» - ходят, кажись, и не надо никаких полутора месяцев и никакого дождливого Гданьска, ах ты ж, упустил, не заметил!..
Чьё-то резкое движение порвало небесную марлю, и Кирилл открыл глаза. Ася почему-то сползла на самый край кровати, сопит себе тихонько в подушку и улыбается. Утро сырое, моросит. Холод за окном – металлический, из кованого железа, и морские ракушки прилипли к стеклу. Содрав несколько, он улёгся обратно, крепко зажимая их в побелевшем кулаке, и проспал до полудня с мыслью: «Такой и должна быть смерть, когда уходят даже любимые: белой, горячей, похожей на солнечный удар. Хорошо быть живым».

-Так чё твой конь?
Они опять стояли на мойке. Ленке, походу, понравилось, что можно не доплачивать желтозубой уборщице за посуду, поэтому она повторно припрягла пацанов. Нашла типа недостачу на десять тысяч рублей, так что «мойте, голубчики». Они, конечно, сговорились, что это последний раз, что на следующий вечер просто свалят нафиг отсюда, если опять заставит. Тоже мне, посудомоек нашла, ушлая больно!
-Да понимаешь, у Аськи конь такой классный: спокойный, резвый, добрый… Он и на фотках получается ничё так, прилично, - Кирилл стряхнул с рук воду и встал в позу, изображая, как девушка фотографируется на лоне природы, - она и так, и сяк… И вот она в поле, и вот она в лесу, и вот она у ручья, а потом с коняшкой этим – и обнимет, и верхом сядет, и под уздцы возьмёт, ну отличные фотки, короче.
-А твой?
-А мой чё? – Кирилл высунул язык, прищурил один глаз, второй выпучил, - вот такой получился.
Михей расхохотался.
-Да говорю тебе, он как будто нарочно кривляется. Я четыре раза пробовал – конь-дебил, бля на фотках, честно говорю!
-Ха-ха-ха!
-Вот тебе и «ха-ха». Нефотогеничный зараза, я прям не знаю, рожу корчит, внатуре!
-А как зовут?
-Харлей зовут. Знаешь, огро-омный такой, на него еле залезаю, - Кирилл вернулся к посуде, Миха отошёл перекурить, - здоровенный, шоколадного, «сочного» цвета, мышцы мощные, прям проступают, видно их. Мощь и силу чувствуешь, когда на него усаживаешься. Круто, блин!
-Гы-гы, Кирюх, ну ты прям поневод.
-Да это ты пони по сравнению с ним, блин. А это такая зверюга-махина! Коричневый он, говорю, а грива, прикинь, белая, и на лбу белая полоска – красавец вообще!
-Мальчики, ну это уже не смешно, - всплеснула руками вошедшая Лена. – Один курит, второй языком чешет. А мыть, мыть кто будет? Через час открываемся, ну-ка быстренько, раз-раз.
-Ёмаё, охренела в конец, да, Кирюх?! Смотри, Ленуль, я без шуток говорю: ещё раз такое устроишь, мы просто уйдём и всё тут. Сами стирайте свои стаканы, нам пофиг. Нашли себе мальчиков, чтоб они за раковиной стояли, бля.
-Миш, я тебе всё объясняла: уборщица простудилась, холодно на улице, в окно смотрел, нет?
-Ага-ага, заливай, - зло проскрежетал Миша, только теперь выкидывая сигарету и возвращаясь к посуде, - всю зиму нормальная была, теперь вдруг поболеть решила. Ты мне лапшу-то не вешай, ладно?
-А ты воруй поменьше из бара, ладно? Умники блин, - Ленку кидало в жар, когда речь шла о деньгах или о том, что кто-то приворовывает в её баре.
Пацаны многозначительно переглянулись, ухмыляясь глазами, но это было до того выразительно, что она ещё больше рассвирепела. Хлопнула дверью. Странная… как будто хоть в одном клубе не пропадают бутылки из бара, не прилипают к пальчикам деньги с ночной прибыли?.. Ну да хрен с ней, подумал Кирилл… На выходные, хотя для бармена это верх глупости, он опять отпросился, чтобы поехать с Асей кататься.

Небо цвета мокрого металла, низкое, завывающее, хлестало по щекам тонкими дождевыми нитками. Кирилл ничего не замечал. На его плечах шуршал зелёный безрукавный дождевик, под копытами Харлея хлюпала густая зелёно-чёрная жижа. Мокрый от пота и дождя конь рвался через огромное поле, и Кирилл то улавливал единую струну, которая связывала его и животное, то терял, и тогда чувствовал, как его вот-вот выбьет из седла… Но струну, чего бы это не стоило, надо находить и возвращать, поэтому он инстинктивно перемещал центр тяжести, и сознание всё время теребила мысль: неужели такое мощное, здоровое существо свалится от одной капли концентрированного никотина? – яда, которого, если призадуматься, он за жизнь выпил уже несколько стаканов.
Кирилл всё ждал, что пока они будут составлять нерв единой натянутой тетивы, в голову полезут какие-нибудь «высокие мысли» – словно ими была пропитана пелена острого, колкого дождя. Но вместо этого мозг дошёл до состояния абсолютной прозрачности. Как будто они мчались через осколки зеркального стекла, каждый из которых впитывал по крупице тяжёлого городского налёта.
Пожалуй, ни тонкая белая дорожка, перемешанная с горько-сладким женским потом, которую он с таким наслаждением снюхивал с миниатюрного Асиного тела, ни даже податливая, «щедрая» Асина фигурка, «лепившаяся» как он хотел, во что он хотел, когда он хотел… – ничто не освобождало так, как эта скачка.
-Кидаешь-кидаешь-кидаешь, - рассказывал он Харлею, чьи уши прижались к шее от раздражения и злости на дождь, - уже восемь палок за два дня кинул, а всё равно совсем это не то.
«Ну ты, брат, зажрался, - конь, вздрогнув всем телом, дёрнулся в сторону, но Кирилл умело дёрнул узду вниз, сбавляя скорость, возвращая контроль, - мне бы хоть одну “бабу” кто подогнал в этом их хозяйстве – так нет же, вас на себе таскаю, света белого не видно…»
-А-а, так ты тоже по бабам соскучился? Да знаешь, я же во сне два с половиной месяца шёл по морю – всё к бабам торопился.
Животное опять вздрогнуло, перепрыгивая дорожную колею, вонзаясь раскалённой стрелой в сырое, хлюпающее поле ещё глубже…
-А потом мне говорят – не знаю, кто, я ж один на палубе сидел – “эй, говорят, Кирюха, сгоняй за кокаинчиком по-молодецки”. А я такой: “А сколько дорожек вы бы хотели, товарищ старший мичман?” А он меня как будто не слышит: “По-молодецки-то сгоняй, Кирюх! Ну, сгоняй по-молодецки, а?..”. И я нырк в воду – проснулся… рядом Аська лежит. Бля, Харли, хочешь прикол – я вот даже не знаю, как её полное имя до сих пор. Уж и в права ей пытался залезть, и карточку кредитную подсматривал (с папкиной ездит, оказывается), и паспорт искал в сумочке – ничё нету, а вот как зовут-то её? Вот если я восемь раз спал с женщиной, это повод узнать, как её зовут, ты как считаешь? У твоих кобылиц были имена-то? Наверняка ж были, а?
Конь устал, Кирилл его понял. С быстрой рыси они перешли на шаг.

-Вот он, - Кирилл показал на телефоне фотку, где обнимал миниатюрную девочку в белом дождевике, а за их спинами стоял огромный конь и будто криво усмехался, выпятив нижнюю губу, чуть-чуть не доставая до Кирюхиного уха.
-Бля, дружище, ну ты помешался, - Миха заржал в голос.
-Ничё не помешался.
-Тёлка обалденная, а ты коня мне показываешь, ну нормально, а?
-Знаешь что, - Кирилл убрал телефон,
-Что? – Миха с интересом ждал какой-нибудь вспышки Кириной экспрессии.
-До меня вот только щас дошло, что мы опять… моем эту грёбаную посуду!
Он развернулся и с размаху швырнул пивной стакан в стену. Огромные тяжёлые осколки разлетелись во все стороны.
-Ты чего лютуешь? – гыкнул Миха.
-Да какого рожна мы её опять моем-то?
-Ну ты Сурену Джоню Блэк Лейбл подарил? Подарил. А Ленка за нами теперь не отстанет. Прилипла, зараза…
-Да я не о том. Чё я как раб на галерах? Маюсь тут фигнёй всякой?
-О-па, дождался: юношеский протест, - Миха засмеялся, - а я всегда говорил, что ты отстаёшь в развитии. Семь лет знакомы, а у тебя даже переходного возраста не было.
-Был у меня переходный возраст, - пробубнил Кирилл, собирая осколки.
-…и полового созревания не было, гыгыгы.
-Иди ты.
-…и в армии ты не служил.
-Мне зато флот снится.
-Чё?
-Через плечо. Один сон мне снился, который как живой был.
-Живой сон?
-Я там на корабле шёл из Крыма в Гданьск.
-Братан, завязывай со снежком, а? Нездорово уже это.
Кирилл тяжело вздохнул. Сначала его поразил было осколок ярости, но как уголёк под каплями дождя – он моментально потух, его сменили лёгкость и смех.
-Кирюх, эй, Кирюх, ты чё, ты куда?!..
Он хлопнул дверью, вышел под бесконечный металлический циклон, кашлявший нервным ледяным ветром. Как выдыхающаяся подсохшая губка, туча раз в несколько секунд разбрызгивала по земле дождевые капли. Но пока Кирилл шёл на электричку, начало моросить. А когда железная зелёная змея поползла в сторону Москвы, сверху рухнул ливень – выпал целиком безразмерной каплей всего за одну минуту, а уже внизу вольную каплю разорвала на миллион частей сука-гравитация… Кирилл смотрел за окно и гадал, как зовут женщину, с которой он опять будет спать этой ночью и проснётся в обнимку – дождливым утром, холодным вечером, в безлунную полночь… Да и неважно сколько раз – всё равно ещё долгих семь или пятнадцать ночей ждать настоящей весны, тепла и горячего солнца.

-Эге, вот значит как, «сгонял по-молодецки», - бормотал зачем-то Кирилл. Понравилось ему это мичманское выраженьице, и он пихал его по случаю и без случая. Сейчас, конечно, был второй вариант. Какой тут, право, случай?
Он стоял под палящим майским солнцем и ждал Асю. Правда, она понятия не имеет, что он ждёт. Так что стоять ему тут одному хоть до заката и смотреть на воду и две хилые гвоздички. Кирилл улыбнулся: было в осознанном одиночестве нечто сладкое и горькое – как девичий пот, остающийся на губах в тёмный предрассветный час…
Рядом журчал ручей. Они с Харлеем встретились на очень живописной лесной опушке, где из-под камней сочится ледяная родниковая вода, омывает каменистое русло пересохшей реки и в паре десятке метров отсюда устремляется обратно в недра земли.
-Вымоет твои косточки из-под этой глыбы, как пить дать, - и опять: - Эге…
Харлей сломал ногу, через сутки его усыпили, закопали ещё через вечер и присыпали маленьким холмиком. Кто-то из конюхов бросил пару гвоздичек: выглядели они и убого, и трогательно. Но это ведь не память, даже не пылинка мрамора на молчаливом погосте – так, пожалуй… знак признательности. А вообще все давно знали, что могучему старичку недолго оставалось.
-Ну да, баба-то тебе, оказывается, и не нужна была. Как я сразу не догадался?
Посмотрев по сторонам, Кирилл достал из кармана маленький коробочек, вытряхнул содержимое на могилу. Как по заказу, тут же поднялся ветер и разметал сразу половину белого порошка.
-Дурацкая задумка была с этой свободой. Чё-то я совсем, мда. Бросаю эту хуйню. И ещё, пожалуй… Алё, Ася? А, привет, это Кирилл, ага… Нет, слушай, давай-ка мы с тобой это, того… ну чик-чик, хватит… «В смысле»? Ну вот в том смысле, что надо нам с тобой разойтись. Я лучше к … ну неважно, один побуду… Нет, мне было с тобой хорошо… Я знаю… Я знаю, да… Всё, хватит, не болтай лишнего, потом сама жалеть будешь… Слушай, я понимаю, по-скотски немного – по телефону это делать, – но я в таком состоянии. По-моему, щас повешусь нах… Нет, не приезжай, я шучу… Да правда-правда шучу… Ой! … Да тут вода холодная, а так всё норм… Я – где?.. За городом. Слушай, всё давай, увидимся… Не, из клуба я ушёл. Ну всё, давай, хорошая, прости, прости, угу…
Хорошая “баба”, славная, Харлею нравилась (при ней почти не кривлялся), а он-то в этом толк знал. Ну, новый день, новая страница, новая женщина,… Ух, и холодная же вода в этом ручье! Ничего-то я, оказывается, в жизни до сих пор не понимаю. Вот разве в «свободе» дело? М-м, нет, ерунда это всё – слова, словечки. Дело в чём-то ещё более простом: в здоровье, например, и молодости… и в сапфировом океане… и в белом солнце. Понял! Пора на море. Пора побыть одному.
И кстати, хорошо быть живым. Прощай ещё раз, Харлей, спасибо.