Зима наступила на город обрюзгший, снегами засыпав дворы и помойки,
Укутав прохожих в шапки-ушанки, загнав всех бездомных в вокзалов постройки.
Год старый уходит в конвульсиях нервных и скоро подохнет под речь президента
И граждане выпьют под ёлкой зелёной, украсив шампанским прекрасность момента.

Я, в старом году оставляя печали, шёл к ней, и, в руке три гвоздички сжимая,
Вдыхал полной грудью морозную свежесть, всем ртом перегарность бухла выдыхая,
Мечтая дарить ей небесные звёзды, земные просторы, морские глубины,
Я шёл. Только ноги мои заплетались, и не зашнурован был правый ботинок.

Я шёл. Этот путь был опасен и долог, но я продвигался к поставленной цели.
Я выпил с Василием, добрым соседом, с ментом Николаем, с бомжом Бердцители,
С бабулей Агафьей я пил брудершафтом, с её попугаем я пил до усрачки,
Я пил с хомячком, червячком, крокодилом, с живым носорогом и с дохлой собачкой.

Но шёл. Весь облёван и грязно-противен, гвоздички ломая о морды прохожих,
Я был непутёв, некрасив, бесполезен и на человека не очень похожим,
Пальто обменяв на бутылку портвейна, промокнул, поссав без поправки на ветер,
Пришёл в результате я к дому любимой, что был всех домов мне дороже на свете.

И, больше не в силах хранить вертикальность, я сполз вдоль дверИ, и рукою обмягшей,
Поскрёбся я в околодверный наличник и сел на пороге, безумно уставший,
Представил, как мир подарю без остатка, лишь выйдет она на порог, дорогая…
И вот… Только вместо любовных порывов, ногой в глаз заехала, сволочь такая.

Все женщины стервы – увы, очевидность, и факт этот мной многократно проверен:
Любить не способны. Романтике чужды. Я с возрастом в этом всё больше уверен.
Я стану умней, сволочней, холоднее. Не буду я строить воздушные замки.
Я буду расчётливым и беспощадным. И больше не буду дарить им подарки!