Петр Тонкостенов в неглубоком детстве регулярно пытал искряное любопытство к свойствам живого материала. Того, который пушисто бегает и удивленно зевает, гремя щербатыми клетками на костяном до лысины панцире. А материала было в кошмарном достатке, хотя и не более чем сверху того. А вы, даже если вас написать с заголовно-типографской буквы, будете разве нераздумчиво сопротивляться факту: кот шерстяногладкий серого с отливом в компотный пералмутр да тортилла степного ФОРМАТА с брызнувшей капелькой хвоста в диаметрально обратном ракурсе от сморщенной землянички головы змеевидной?!

Да. Вот такие друзья Петра Тонкостенова нещадно удовлетворяли энергетический запрос интереса по всей жизни в части мускульных затрат и запасов быстрых перемещений на арене борьбы за право. Звали серого Антон Палыч (похож, кстати, до зеркального образа усов, тросточки под карандашной шляпой только дефицитно), а черепаха степной вольницы был вовсе даже черепах Жорик.

Однако! – заголосит гитарный ценитель в самостийных линзах с юридическим прищуром. Однако! – заорет он бурей небо покрыв – что это за энергетические запросы к животным безголосого свойства?! Эротика звериная без накладной по заказу? Нарушение прав среднеазиатских девственниц и прочей скромной толпы?!

Нет! Петр Тонкостенов испытывал животный мир лысого и волосато-шкурного вида на букет неистребимых достижений спорта, который есть мир.

Бывало, Антон Палыч, в силу дикого котячьего любопытства ломанет с разбегу на линейные перила пятиэтажного балкона скромной квартиры Тонкостенова Петра. Зашкварнет сабельками крючков когтистых и начинает, значит подтягиваться целеустремительно, чтобы дабы закинуться и презрительно гадить взглядом сверху. С этих линейных до звону перил высотных да на весь низменно разлитый в плоском ракурсе жидкий мир. А Петр как владелец и научный наученным горьким опытом рукой по мордам водитель, за шкирман загривистый котика снимает и укоризненно это все так. Потрясет в плотном воздухе, вытерев об потоки нисходящие, и - заново на крючки когтистые к равнодушным до спорту перилкам цепляет. Антон Палыч не фырчит зашиписто, а нервно левой задней чечетку трехдецибельную отобьёт и – опять к цели высотной подтягивается. И так Петр Тонкостенов заставлял Антона Палыча семь на восемь раз упражнять лапные мускулы, чтобы был готов до кондиции.

Неоднозначного по хмурой задумчивости Жорика отважно Петр вытряхивал с двух беспокойных метров поднебесья на влекущий асфальт вялого цвета слона. Медленный, потоком звука не смущенный, черепах взрывчато натягивал реакцию мелких глаз и спасался бегством дробных суставов до травы жухло топыренной или леса малогустонаселенного. Потому что Жорики степные сверху заливисто опасаются падения и кромешной расколотости панциря бугристого от случайных взглядов, гадящих с перил пятиэтажных. Тонкостенов планомерно находил потерянного Жорика, мирно густой кисель флористой свободы вкусившего и снова отпускал на свободу асфальта, ощущение хобота порождающего. Задорный лай Жорик могуче исполнял только в мозгу своем крошечном, отпрессованном веками чугунными, а Петр секунды черепашьи скользко наматывал на секундовый мер, радуясь спорту, перспективно блестящему вблизи.

Петр Тонкостенов безудержно громоздил цифры кубическими грузами: Антон Палыч вихреобразно подтягивался на балконе до неузнаваемых размеров, а Жорик, мизерно баламутя протертый до солнца воздух, скакал, оседлав волну времени посреди рекордных синусоид.

И дошел, добежал, сломал аперитивы восприятия, апперкоты перелицевал налево, апертуру выправил пружинкой двустворчатой Петр Тонкостенов. Олимпийские звериные-2017 будут представлять мускулистый до тесноты в трамвае Антон Палыч, и жужжащий от скорости света в ушах Жорик.

Гордость, взращенная овсом любопытства научного через трубочку немыслимых радостей.