Вот, стало быть, начало рассказа, к которому конкурсанты должны написать концовку

          Близилось время пришествия Голоса, и Селение погружалось в ужас.

          Так бывает всегда: обрушивается беда, страшная, непоправимая; прокатывается по тебе невыносимой тяжестью; потом испытываешь настоящее счастье – всё позади! – и живешь дальше, хотя знаешь, что беда вернется. Даже срок знаешь – но ведь еще нескоро… А когда срок подходит, когда запускается обратный отсчет – всё вокруг чернеет, и в верхней части живота, там, где сходятся ребра, поселяется тянущая боль. И ты ничего не можешь поделать с этим, и ждешь – чем ближе к сроку, тем нетерпеливее. Скорей бы уж!
          В Селении тоже ждали Голоса уже с нетерпением. Он приходил каждые девять лет, день в день, на рассвете. Громко, всепроникающе звучало приветствие: «С добрым утром, селяне. Встречайте гостя» – без какой-либо интонации. Начинались беды. Иногда загорались хижины, и тогда все, включая малых детей, тушили пожары, черпая воду из заранее припасенных бочек. Иногда дохли куры – трупы этих кур потом на всякий случай сжигали и закапывали. Иногда коз охватывало бешенство, и самые сильные проламывали ограждения своих загонов, кидались на селян – их отстреливали из арбалетов, а потом, когда все кончалось, тоже хоронили.
          Но то – потом. А к рассвету на Площадь приносили младенцев, числом двадцать семь. Их, раздетых догола, клали прямо на землю. И сгоняли на Площадь всех без исключения женщин Селения в возрасте от двенадцати лет. Им связывали ноги и руки и сажали невдалеке от младенцев. И сгущался, приобретая замысловатые формы, туман; он накрывал младенцев и женщин так, что их не было видно; и стояли вой и рыдания над Площадью, и порой Голос издевательски всхохатывал; а когда туман рассеивался, не оставалось на Площади младенцев, и недосчитывались селяне одной из женщин. Не обязательно самой красивой, не обязательно даже молодой.
          Вот тогда считалось, что все закончилось. Приступали к ликвидации последствий того, что учинил Голос. А потом расходились по домам и жили дальше.
Селяне знали, что Голос утаскивает своих жертв в горы, к Перевалу, и там пожирает младенцев, а женщину насилует, после чего тоже пожирает. Так учили старики, а их в давние годы учили прежние старики, а тех – совсем уж незапамятные старики.
          Старикам в Селении верили. Еще бы! Старики знали все, и именно старики вели счет дням до пришествия Голоса. Молодые устанавливали на Площади высокий столб, а старики рисовали на нем три тысячи двести восемьдесят семь черточек и каждый закат закрашивали одну черточку несмываемым соком полуядовитого горного папоротника. А последние сто дней до срока – кровью.
          Спасения не было. Старики рассказывали, что когда-то селяне пытались избавиться от напасти. Чего только не пробовали! И прятали младенцев – но Голос сжег всё Селение, поразил бешенством стариков и забрал двадцать семь младших детей из тех, кого не спрятали. И запрещали рожать в течение года перед приходом Голоса – с тем же результатом. И женщин прятали – но Голос вселил в мужчин бешенство особого рода: они принялись тут же, на Площади, совокупляться друг с другом, а когда, обессилев, закончили, то все равно привели Голосу женщин.
          А однажды Селение даже переместилось с той стороны Хребта на эту. Вот так: за пять лет до срока взяли и ушли с насиженного места, и пришли на новое, и обустроились там. То есть тут.
          Увы, не помогло, Голос пришел точно в срок.
          И просить о помощи было некого: Селение не знало ни соседей, ни сородичей, никого. И властей не знало – кроме своего старосты.

          Вот и сейчас ждали всего того же самого. Только гадали, какое безобразие придумает Голос на этот раз и какую из женщин он выберет. Девять лет назад утащил жену старосты, и селяне склонялись к тому, что теперь очередь его дочери, четырнадцатилетней красавицы Лайи.
          Но не так думали два друга: пятнадцатилетний охотник Хойо и его ровесник, дурачок и урод Жокко.
          Хойо был высок, статен, силен и удачлив в охоте, а его черные глаза свели с ума уже не одну селянку. Но сам Хойо заглядывался только на Лайю.
          Жокко был мал ростом, тщедушен, колченог и почти лыс. И всегда бормотал непонятную ерунду, иногда пуская слюни. Но и он ходил следом за Лайей, как собачка.
          Селяне восхищались юным охотником и презирали урода. Даже пытались сбагрить его в прошлый раз Голосу, но тот только фыркнул громоподобно, от чего развалилась одна из хижин на площади.
          И тем не менее эти двое, Хойо и Жокко, дружили.
          И вот наступил страшный рассвет. И пришел Голос. Он сорвал крыши со всех хижин селения, сгустил над ними туман и нагадил в каждую.
          Площадь огласилась рыданиями.
          Потом туман переполз к жертвам Голоса, укутал их – рыдания усилились – поклубился, словно издеваясь, и рассеялся без следа. Раздался дикий вопль старосты: случилось то, чего ожидали – среди оставшихся женщин не было быстроглазой Лайи.
          Все селяне поддержали старосту, издав приличествующие случаю скорбные звуки, но многие из них в душе радовались: ведь Голос не уволок на поругание их дочерей, сестер и старых матерей.
          Но юного охотника и его неполноценного друга не было среди скорбящих и радующихся: еще ночью Хойо и Жокко покинули Селение, и теперь они терпеливо сидели в засаде у Перевала, в шалаше, устроенном на ветвях гигантской пинии и замаскированном под гнездо орлана.
          – Эй, урод! – позвал Хойо. – Ты мне скажешь, наконец, что это за дурацкие штуки ты заставил меня тащить в твоем мешке. Я силен и вынослив, – тут отважный юноша гулко ударил себя кулаком в грудь, – но и то чуть не сдох под их тяжестью!
          Жокко забормотал что-то, затряс своей огромной головой, потом вытер ладонью слюни и ответил:
          – Главное, не шуми. А эти штуки я нашел в Запретном Доме. Нашел, во всем разобрался и потихоньку перетаскал их в мою хижину. Таскал по ночам, умаялся – не передать!
          – Ты?! – изумился Хойо. – Ты, слабосильное создание, ошибка твоих родителей, мир их телам и душам, умудрился перетаскать эти штуки из такой дали?
          – Сам ты дурак, – буркнул Жокко. – Нет, чтобы удивиться тому, что я проник в Запретный Дом…
          – А-а, ну это да, – спохватился Хойо. – Как ты вообще решился, несчастный?
          – Говна пирога, – небрежно ответил Жокко. – Мне-то чего бояться? Сдохну – никто ведь и не пожалеет.
          – Ну, – великодушно промолвил Хойо, – я бы тебя оплакал.
          – Да пошел ты… – сказал Жокко. – Что мне ты? Вот если бы Лайя…
          – Убью! – вскинулся Хойо.
          – Это потом, – успокоил его Жокко. – Сперва дело!
          – Верно, – вздохнул Хойо. – Ну так что это за чертовы штуки?
          – А вот до дела дойдет, тогда и увидишь, – усмехнулся Жокко.
          Он порылся в мешке, кряхтя вытащил из него длинную трубу, потом еще какую-то загогулину, другую, третью, четвертую. Ловко соединил всё вместе, с усилием поднял, положил себе на плечо конец трубы, посмотрел одним глазом вдоль ее оси. Повернулся, нацелил трубу на одну из пещер, которыми изобиловали окрестности Перевала. Кивнул. Положил трубу перед собой, ухмыльнулся и повторил:
          – Увидишь.
          Солнце вынырнуло из-за Хребта.
          – Скоро, – промолвил охотник.
          Урод опять забормотал непереводимую чушь.
          Вдруг на землю упал туман. Клубясь и переливаясь, он быстро покрыл весь Перевал. Потом до слуха друзей донесся плач младенцев.
          – Готовься, – шепнул Жокко, кладя руку на трубу.
          – Да что ты задумал?! – спросил Хойо.
          – Молчать, придурок! – властно бросил Жокко, и Хойо подчинился.
          Внезапно туман рассеялся, и взорам юношей предстала ужасающая картина: двадцать семь младенцев валялись на камнях перед входом в ту самую пещеру, в которую целился Жокко. Вопли малышей разрывали воздух. И там же безмолвно, связанная по рукам и ногам, лежала обнаженная Лайя. А из пещеры медленно, но неуклонно, выдвигалось невиданное чудовище: огромная, в рост взрослого мужчины, черепаха на шести паучьих лапах и без головы. Если не считать головой гладкого шара, словно приклеенного к панцирю.
          Монстр приблизился к красавице. Остро завоняло кошачьей мочой. Из шара выскользнул толстый пульсирующий стержень. Удлиняясь и отвратительно изгибаясь, он стал приближаться к телу девушки.
          – Пора, – выдохнул Жокко. – Будь готов!
          Он вскинул трубу на плечо, навел ее на чудище.
          – Ку-ку, идиоты! – прозвучало сзади.
          Жокко вздрогнул, выронил трубу, скрючился и обхватил голову руками. Хойо вскочил на ноги, ловко извлек из-за пояса шипастую дубину и развернулся, приняв боевую стойку. Сквозь щели в стенке шалаша он увидел зависший над соседней ветвью клочок тумана. Затем раздался Голос:
          – Надо же, базуку приперли! Ну и ну… Эй, там, на патио! Стоп-машина!

-------------------------------------------------------------------------

А дальше - финал. Тыщ на пять знаков. Или больше. Или меньше. Кому как.