Зимой или летом почти никогда, но вот весной, особенно в мае, перед грозой, когда небо пасмурно и затянуто темным, всегда вспоминаются те дни, то время, где мы были вместе. Ты почти не уходил, очень редко, я много работала и кожей чувствовала, когда ты молча сидел в углу, и мне было тепло. Мы умели молчать как никто, могли часами лежать обнявшись и накрывшись пледом на старом диване мадам Софи, смотреть на черный квадрат окна и мечтать. О всякой ерунде, о чашке кофе, о том, что лень идти и хорошо бы чайник закипел сам, о новых кисточках, льняном холсте, или о башмаках, в которых можно гулять под дождем, не боясь, что отвалится подошва. Я читала твои мысли, просто прижавшись щекой к твоему плечу и чувствовала твои ладони.

Бывало, в очередной раз картина не шла, ничего не получалось, и я делала самое простое и чистое, что можно в этой ситуации, – брала тебя за руку и мы выходили голышом в окно, садились на крыше и смотрели на Сену. Дом на бульваре Сен-Мишель, в котором снимала каморку под самой крышей, по ночам омывал свои окна в ее темных водах. Черное стекло реки отражалось в небе, звезды безразлично мерцали в бесконечности, им не было дела до нас.

Внизу бултыхались люди, проститутки вяло переругивались с английскими моряками на углу из-за пары франков, будто потеряли счет времени, а мы с тобой чертили пальцами по небу свое будущее. Ты не уйдешь, ты меня не бросишь, – писала я кириллицей, ты пожимал плечами, улыбался, целовал меня в шею и уводил разговор в сторону. Чем хорош Париж, говорил, – это тем, что ночь в нем не имеет конца и начала, каждый здесь решает сам, когда и где ему быть.
Помнишь, у Скотта, «Ночь нежна»? Это, среди прочего, и о Париже, о его ночах, малыш. Мы курили и бросали окурки вниз, на балкон моей хозяйки, мадам Софи, и прислушивались, ожидая взрыва ее ярости. Хихикали, как два идиота. А замерзнув, уходили в кровать, чтобы продолжить то, с чего начинается все в этом городе, – любить.

А утром пили кофе в кафе у Mишо на пересечении улиц Rue des Saints-Pères и Rue Jacob. Там в это время не так многолюдно, как в других местах, например, в Клозери де Лила, где в любое время дня и ночи яблоку негде упасть. Мы приходили сюда почти каждый день, садились у окна и порой наблюдали, как Хэм о чем-то беседует с высокомерным Фицем. Хэм обычно брал выпечку и кофе, в который ему всегда добавляли ром. Фицджеральд предпочитал по утрам обычный, с каплей молока и корицей. Они не стеснялись в выражениях, эти два напыщенных американских индюка, их было слышно даже на противополжной стороне улицы.

Ты не мог усидеть на месте, все что-то ерзал, теребил галстук, край скатерти, и поглядывал в их сторону. У меня ничего не выходит, говорил ты, мои новеллы ни к черту. Да, кивала я, чтобы как-то поддержать беседу, прикуривала Gitanes от длинной спички и смотрела в окно. В головах уже вовсю полыхала Европа, прямо по газете на нашем столе маршировали колонны эсэсовцев и кричали «Хайль Гитлер!», а мы пили кофе и наслаждались последними теплыми деньками. Мне надо ехать, говорил ты, меня там ждут, и заворожено смотрел на газету. Никто тебя нигде не ждет, как я, говорила я, пристально глядя в твои зрачки. Ты ведь уже забыл свой русский, а я полюбила ваш мат. Я знаю, ma fille,говорил ты, мне хорошо только там, где ты, но ветер… ветер усилился. Меня уносит, ma petite...

Хемингуэй за спиной кидался с кулаками на Фицджеральда, их разнимали официанты, крики перебивал звон колоколов на башне Сен-Жермен-де-Пре, а ты допивал кофе и медленно таял. Я наблюдала за этим, держа твою руку и вдыхая последний твой запах. Завсегдатаи кафе старательно не смотрели в мою сторону, а в отражении графина размыто пузатился хозяин, мсье Оливьен. Протирая бокалы, он сочувственно кивал на меня какому-то типу у стойки, и что-то тихо пояснял. Они качала головами, жалея бедного рыжего чертенка, которая каждое утро приходила сюда и разговаривала с призраком.

А я, дождавшись, когда последние капли твоего тепла улетучатся в открытую форточку, расплачивалась и возвращалась к себе, в свою каморку под самой крышей, брала кисть и ждала наступления ночи. Ночь нежна, ma fille, говорил ты, ночь не обманет.