В общем и целом тебе тут все рады. Но только веди себя более-менее прилично! Хочешь быть ПАДОНКАМ — да ради бога. Только не будь подонком.
Ну, и пидарасом не будь.
И соблюдай нижеизложенное. Как заповеди соблюдай.
КОДЕКС
Набрав в адресной строке браузера graduss.com, ты попал на литературный интернет-ресурс ГРАДУСС, расположенный на территории контркультуры. ДЕКЛАРАЦИЯ
Главная Регистрация Свеженалитое Лента комментов  Рюмочная  Клуб анонимных ФАК

Залогинься!

Логин:

Пароль:

Вздрогнем!

Третьим будешь?
Регистрируйся!

Слушай сюда!

poetmarat
Ира - слитонах. По той же причине.

Француский самагонщик
2024-02-29 17:09:31

poetmarat
Шкуры - слитонах. За неуместностью.

Француский самагонщик
2024-02-23 13:27:28

Любопытный? >>




Киса. Импорт. Автор: Иван Донецкий.

2017-03-29 19:53:23

Автор: Товарищ Председатель
Рубрика: ЧТИВО (импорт)
Кем принято: Француский самагонщик
Просмотров: 994
Комментов: 8
Оценка Эксперта: 39°
Оценка читателей: 41°
ссылка

Мы взяли её летом двухтысячного, когда младшенькой было шесть. Она поймала простенькую, четырёхцветную кошечку, которая бегала, хвост трубой, с беспризорными братьями и сёстрами. Возраст котят хозяева знали приблизительно. Дочка то ловила их, то отпускала, то снова ловила, и каждый раз попадался один и тот же, видимо, самый слабый котёнок. К отъезду он уже привык к тёплой и ласковой неволе, а она пела ему песенки и на слова: «Отпусти кису, мы уезжаем», - испуганно попятилась, прижимая котёнка к груди. Глазёнки вмиг, как в кино, наполнились слёзками. Слышать детский плач подвыпившая компания кошатников (как оказалось) не желала и насела на меня, как Третий рейх на Францию. Согласие заскользило по хмельному благодушию и, поставив жене и дочери условие: «Вы убираете за ним», - я красиво, по-французски, капитулировал и даже выпил за котёнка, нашедшего дом и хозяев.

Всю дорогу из Амвросиевки в Донецк ребёнок спал на руках у ребёнка. Я наполнил обувную коробку песком, капнул мочи для запаха и поставил рядом с унитазом. Через полчаса с удивлением увидел на песке следы лапок. Кошечка оказалась умной, но на выдуманные дочерями имена: «Клеопатра, Клео, Царица, Белоснежка», - не поворачивалась. Так - ни одно имя к ней - и не пристало. Между собой мы её звали «Киса», а подзывали - «кис-кис». На зов она шла лениво, словно делая одолжение, по ниточке, как на подиуме, выкладывая перед собою беленькие лапки. Ела, как балерина, ровно столько, сколько нужно, чтобы оставаться сильной и стройной. От любых кушаний, даже от печени, отворачивалась и уходила, съев положенное. Кем положено - ни разу не обмолвилась. Иногда к недоеденному через время возвращалась, но чаще: оставленное обветривалось, засыхало и шло в мусор. Сметану и молоко могла понюхать и молча отойти. Удивляло отсутствие животной жадности.

Обстрелы 2014 года мы переживали вместе. Детей в июне я срочно отправил в Крым, отдав им все деньги, а жену в августе, после того, как их роддом закрыли, еле уговорил уехать без меня. Я не помню, чтобы Киса вздрагивала от взрывов, хотя была труслива. Гостей боялась, пряталась под диван, из-под которого осторожно вылезала, только когда шаги последнего оккупанта затихали. В её счастливом мире не было ни Украины, ни войны. Свет ей был не нужен, а неделю без воды она проживала не замечая. Я переживал о мясе, пускающем кровавую жижу в морозилке, я придумал систему экономии воды, я боялся обстрелов, а проходя мимо туалета, ругал Кису, и, осознав наш общий грех выделения, мысленно извинялся перед ней. Обычно перед Кисой извинялись дети, когда наступали ей на хвост. Обстрелы заставляли дорожить каждой мелочью в квартире, каждым воспоминанием. Тоска о жене и детях, которых, возможно, не увижу, наполняли душу незнакомым ранее чувством. Извиняясь перед Кисой, я вспоминал детей, причину их бегства из родного города и тёплое чувство застывало, превращаясь в ненависть. Киса мурчала, а я лежал на пустом супружеском ложе, считал прилёты и читал «Войну и мир» при свете карманного фонаря. В то лето я перечёл лучшее из написанного о войне на русском, с трудом понимал английский и с отвращением украинский. Каждый день боялся не дочитать, недосмотреть, не дописать! Дрожащими руками крапал послания миру, бросал в волны интернета и думал: «Теперь уже можно…» Что «можно», старался не думать, чтобы не сглазить. Осенью четырнадцатого, под непрерывными обстрелами, я наполнился холодным, спокойным презрением ко всем болтунам, зарабатывающим «на освещении трагедии Донбасса». Что-то гнусное чувствовал я в поведении мужчин, которые вместо того, чтобы связать насильника, бегают с камерами вокруг кричащей женщины. Сердцем чувствовал, вопреки доводам разума.

Весной шестнадцатого, когда обстрелы сползли на окраины, нащупал у Кисы, подруги дней моих суровых, на животе опухоль, ближе к передней левой лапке; округлую, не спаянную с подлежащими тканями и безболезненную; нащупал, подумал, что липома и успокоился...

А в октябре в нашу больницу нагрянуло новорождённое КРУ. Кучка молодых, малограмотных вчерашних студентов допрашивала пожилых медсестёр, грозила им уголовной ответственностью за копеечные излишки и недостатки. Они пересчитывали больных по головам, допрашивали их и, ссылаясь на «военное положение», нарушали Закон ДНР о психиатрической помощи. Состояние больных ухудшалось. Нам же оставалось терпеть обстрелы «крушников» и смотреть друг на друга круглыми глазами недоумения. Шутка о том, что любая власть, прежде всего, дрючит врачей и учителей, мало у кого вызывала улыбку. Больные выписывались со словами: «Лягу, когда комиссия уйдёт», а комиссия разгоняла больных и ругала нас за их отсутствие.

«Комиссия» же и не собиралась уходить! Она составляла акты на комнатные цветы, принесённые больными и сотрудниками, на книги, занавески… Они бы оприходовали и пыль, но её у нас не было. Эту молодую банду проверяющих совершенно не интересовало, что медсёстры, которых они допрашивали, как врагов народа, два года назад ходили под обстрелом на работу и за свои деньги покупали лекарства, собирая «неотложку».

- А почему вы не оприходовали? – холодно спрашивали стражи порядка в эпицентре беспорядка.

- Ты сам-то, милок, где был летом четырнадцатого? – вертелось и умирало на языке пенсионеров.

Никто, конечно, не спрашивал, понимая, что масштабы воровства наверху потребовали козлов отпущения. Придирчивость, с которой малолетние опричники проверяли работу бюджетных организаций, была не известна Украине и СССР. Придирчивость - говорила о масштабах.

- Да нет, скорее всего, обстрелами нас не загнали в Украину, так проверками решили доконать, - говорили другие, пытаясь найти разумное объяснение происходящему.

Моя шерстяная подруга в это время дожила до более серьёзных, чем служебные, неприятностей. Целый день она ходила по квартире, оставляя кровавые, кровянистые и мутно-жёлтые капли. В комнаты мы её перестали пускать. Она целый день сидела на горшке, молча дулась и, вытянув вверх ножку в белом носочке, лизала под хвостом. Мне до слёз было жаль её, одинокую, бездетную, молчаливую, живущую без близких и друзей. Я гладил её в коридоре, а она доверчиво тянулась вверх головой, ещё не похудевшей. Она никогда не надоедала мяуканьем, изредка тоненько хрипела, прося поесть, а чаще трогала мягкой лапкой меня за ногу. Я бросал комп и кормил её. Мы с женой думали, что у неё метастазы голосовых связок, но она так замяукала, когда я сажал её в клетку, чтобы отвезти к ветеринару, что мысль о метастазах растаяла. Ветеринар сказал, что мочевой пузырь плотный, но пустой. Опухоль же молочной железы у кошек злокачественная и, с учётом возраста, Киса операции не подлежит. Может, кто-то где-то и обсуждал бы вопрос об усыплении, как обсуждали в Минске вопрос об усыплении ДНР, но не мы. Я купил лекарство, которым Кису надо было поить це-елую неделю.

Легко сказать! Ласковая, трусливая, безголосая Киса не терпела малейшего принуждения. Чтобы сделать укол, я надевал старую куртку, кожаные перчатки и вдавливал её двумя руками в кровать. Влить лекарство в рот оказалось ещё труднее! Куртка, перчатки, левой рукой держу задние лапы, правой – передние, предплечьем прижимаю к животу её голову, а жена вливает в рот лекарство. Киса вырывается, словно из рук душителей. Жена обливает коричневой жидкостью мордочку и куртку. И всё! Киса обиженно отряхивается, облизывается, но не уходит от моей, гладящей руки. Жена говорит, что соседка засовывает своей кошке таблетку глубоко в рот и та глотает её. Киса же и гладить позволяла себя не всегда. Надо внимательно следить за ней, чтоб не пропустить момент, когда ей наскучат ласки хозяев, и она отмахнётся лапой. Она как-то лениво отмахнулась от меня, и я полчаса слизывал кровь с пальца.

Киса, к счастью, размочилась. Бычки с овсяной кашей мы перестали ей давать. Рацион Кисы стал царский: молоко, сметана, сливки, печёночный паштет, кошачьи корма в пакетиках и лакомства с нашего стола. Едок Киса была всегда плохой, а сейчас стала есть ещё хуже. Я хотел дотянуть её до возвращения старшей дочери, каждый звонок которой не обходился без вопроса: «Как Киса?» Она постоянно просила прислать во Францию её фото. Нам - соборы Европы, мы – фото донецкой кошки, обычной, беспородной, без которой Европа для молодой женщины была пуста.

А на работе нашествие КРУ сменилось налётом полиции. Подъезжали и допрашивали. В одну из суббот «выкручивали руки» медсёстрам «от темна до темна», с девяти утра до семи зимнего вечера. Окончание рабочего дня их не волновало, а мы боялись уйти «без разрешения». Три часа вооружённый властью внучёк допрашивал бабушку из-за излишка в две ампулы папаверина стоимостью в три копейки. Видимо, хотел выудить точку сбыта, обогащения старушки, раскрыть ОПГ донецких медиков, но она «не сдавала подельников». Цены излишков и другие доводы разума на него не действовали.

На работе – кастрюлеголовые с адресом производителя на лбу: «Украина, Донецк»; дома – умирающая Киса; за домом, километров в трёх-пяти – армия с нацеленными на нас пушками и пулемётами. Жалеешь Кису, боишься прилёта и радуешься, что миновала чаша сия. Пока. Даже не радуешься, а злишься на весь свет, осматривая квартиры соседей, выгоревшие дотла. И презираешь людей, складно говорящих. Живёшь по ту сторону добра и зла. Живой, но очень временно.

Утром, уходя на работу, видел, как жена и сын соседа, мыли пол в его зелёном бусике. Вечером встретил, поинтересовался, куда ездил.

- Мать вчера умерла, похоронил.

- Прости, не знал. Сочувствую.

Вадим привёз мать из села под Мариуполем месяц назад. Инфаркт, сахарный диабет, пролежни… Два года не видел матери, не мог помочь ей, потому что ушёл в ополчение. Теперь винит себя за то, что мать «уродовалась на городе» пока он…

- Щас бы взял автомат и всех сук положил, до Киева бы дошёл. Из-за них всё…

Молчу. Я уже похоронил мать и понимаю его. Подъехал Витя. Решил отвлечь Вадима анекдотом. Рассказал. Вадим молча курит. Я с удивлением, которого не видно в темноте, смотрю на одного, на другого. Они вместе воевали.

- Извини, брат, хотел отвлечь, - говорит Витя. – Оскотинился я за войну. Когда в Семёновке первых наших пацанов убили, я сидел и плакал, как ребёнок. Потом привык. Сегодня - его, завтра – меня. Чё слёзы лить? Прости, жалко, мама всё же.

- Если бы мы их тогда за пределы области выгнали, жила бы. Так нет, эти суки не дали…

Помолчали.

- Я к тебе, Седой, приехал вот зачем... - перешёл на деловой тон Витя.

Я знал о доле ополчения, оставшегося без куска хлеба. Металлолом по разбитым окраинам Донецка они уже, с риском для жизни, под носом у «братьев», собрали, грабить своих не хотели… Донецкие были хоть дома, а славянские, краматорские шатались по съёмным квартирам, общежитиям, перебивались случайными заработками. Витя предложил Вадиму перевозить конфеты… Я не знал, чем им кормить семьи и понёс глаза и уши домой, туда, где умирала Киса. Живое, чувствующее, мыслящее не понятно о чём, существо. Тёплое ещё, уже трёхкилограммовое творение. Моя боевая подруга умирала молча, без единого стона, как надежда в жителях Донецка, которые ещё хорохорились, сутками простаивая на блокпостах Украины, часами – на границе России.

Кошечка моя второй день не ела, лежала на боку, тяжело дышала и только изредка воду пила. Пока ходила, но шерсть взъерошена. Гладящая рука чувствует похудевшую голову, чётки позвонков, рёбрышки. Кончик хвоста, как и раньше, перекладывает вправо и влево, когда я глажу её. Если смотреть только на кончик хвоста, то никакой беды не видно. Понимаю, что Кисе по-людским меркам лет семьдесят-восемьдесят, но ни морщинки, ни сединки. Старость и болезнь у неё проявились худобой и взъерошенной шерстью. Зубы - все до единого целы. Беленькие, острые, ещё пару дней назад она грызла сухой корм. Шамкающие рты старух, шаркающие ноги стариков – для людей. Киса до последней недели легко и грациозно запрыгивала на офисное кресло перед компом, сбоку, не стукаясь головой о подлокотник.

На работе - допросы кастрюлеголовых, дома - обстрелы их братьев.

Киса - третий день без еды, четвёртый, пятый… Лежит, упёршись подбородком в пол, словно корабль, уткнувшийся в берег. Глаза открыты, крохотная лужица слюны у подбородка. Бока с проступающими рёбрышками тяжело и редко вздуваются. На еду не реагирует, даже не скашивает глаза. Усы мокнут в молоке, уже покрытом плёнкой.

На шестой день, придя с работы, взглянув на неё, я беру лопату и копаю под яблоней ямку. Думал, зимой будет тяжело, но земля промёрзла сантиметров на пять, дымилась, рыхлая, на морозе. Киса последние три дня ходила, стуча когтями по ламинату, словно цеплялась за жизнь. Ходила, пошатываясь. Одиноко брела по коридору, никого не замечая. Пару раз я уловил еле слышное поскуливание. Как плач. Она молча лежала с широко открытыми глазами. Не спала, как раньше, а лежала, следя глазами. Уже не вылизывала себя. Губы возле рта пропитались слюной, капли которой оставались на полу, когда она поворачивала отяжелевшую голову. До последних минут сама переходила с места на место, иногда укладывалась там, где раньше никогда не лежала. Вдруг - лежит поперёк коридора, вытянув во всю длину лапы и хвост, и ты благодаришь бога, что не споткнулся. Или сидит посреди коридора, погружённая в кошачьи предсмертные думы, и ни на кого не реагирует.

Опять прилетело в район Октября, опять кого-то из дончан разорвало на части, но нам с Кисой - не до чужого горя. Она жалобно, тихонько замяукала, лёжа на боку, заскребла лапами по тёплому полу ванной, словно хотела встать. Я перенёс её на тёплый пол в прихожую. Снова жалобно мяукнула, поскребла лапками, словно хотела убежать, вытянулась в судороге и затихла. Я пытался закрыть ей глаза, но они не закрывались. Сминались под пальцами глазные яблоки, зрачки расползлись на весь круглый кошачий глаз, ставший изумрудно-зелёным. Под хвостом лужица с ладонь, полуоткрытый рот с белоснежными иголочками зубов окаймлён слипшейся от слюны шерстью. Глаза открыты. Позвал жену, дочь.

- Я не хочу на это смотреть, - сказала младшенькая и ушла плакать.

Я завернул Кису в наволочку, положил в полиэтиленовый кулёк с красными розами и, думая: «Она не говорила мне глупых, обидных слов… не пыталась обмануть… я многому научился у неё… часть мудрой природы жила со мной шестнадцать лет…» - осторожно уложил её на дно ямки, зарыл.

Могильный холмик получился, точно заснеженный террикон, маленький, едва заметный, затерянный среди больших, донецких.

Вспоминая Кису, я думаю о том, что она сражалась одна против всех. Ей были не важны размеры и сила противника. Она не позволяла делать с собой то, чего хотят другие. Храбрость это и свободолюбие или слабые прогностические способности - Кису не интересовало…

Запрячь её нельзя, надеть узду, соблазнить едой и дорогой кормушкой тоже…

Как писал Борхес, во всём мне чудится символ, который вот-вот разгадаешь.
что тут скажешь

oldboy

2017-03-30 00:31:06

Душевно.

oldboy

2017-03-30 00:31:36

Ставлю оценку: 35

AbriCosinus

2017-03-30 11:04:47

прочитал. потом перечитал еще дважды. простая - почти дневниковая фиксация событий. тех самых, к которым не равнодушен. Но такого взгляда еще не видел. Символ, конечно, прямой и несколько плакатный. Но ведь так и было. И жизнь под снарядами - она тоже простая и прямая. Вспоминается некая дрянь по имени лазебная, которая здесь запостила сказку о том, как ополченцы лупят по больницам и роддомам, а главгерша кормит кошку камбалой. Сука как же это перпендикулярно. Но не будем о гадах.

Текст сделан ровно так, как надо для того, что он несет. Достойный безпафосный. Героичсекий.

AbriCosinus

2017-03-30 11:05:19

Ставлю оценку: 40

евгений борзенков

2017-03-30 16:16:41

да, всё так. у меня тоже сейчас живёт кобелёк, которого дочка привезла щенком в 15 году зимой с киевского района, оттуда где было весело. Барбосом назвал.

интересно другое - что скажут об этой войне потомки, лет так через 10-20. зададутся ли они вопросом, почему внаукраине ни одна ебучая дрг не грохнула ни одного полевого командира-скакуна, все они прекрасно себя чувствуют, за исключением тех кто реально воевал и сдох от честной пули под Донецком. зато у нас перебили ПОЧТИ ВСЕХ БЛЯТЬ! а те, кого не убили в спину, умерли от внезапных проблем с сердцем. найдётся ли кто-нибудь, кто скажет правду об этом? которая, кстати и так шита белыми нитками.
война, конечно никакая не сахар, это всегда кровь и грязь, но эта выявила столько говна, что век на разгрести.

зиндан

2017-03-31 01:11:15

Просто про кошку и то было бы сильно, не говоря уж про остальное. У нас котёнок умирал - уже большой, подросток, но ещё не котяра, заболел чем-то кошачьим. Тож очень стойко и аккуратно держался. С дивана сваливался, тащился в прихожую, там его тошнило, потом сидел отдыхал, потом брёл к дивану и ждал, чтобы подсадили. Правильный был котик.

зиндан

2017-03-31 01:11:30

Ставлю оценку: 47

Щас на ресурсе: 287 (1 пользователей, 286 гостей) :
Француский самагонщики другие...>>

Современная литература, культура и контркультура, проза, поэзия, критика, видео, аудио.
Все права защищены, при перепечатке и цитировании ссылки на graduss.com обязательны.
Мнение авторов материалов может не совпадать с мнением администрации. А может и совпадать.
Тебе 18-то стукнуло, юное создание? Нет? Иди, иди отсюда, читай "Мурзилку"... Да? Извините. Заходите.