В общем и целом тебе тут все рады. Но только веди себя более-менее прилично! Хочешь быть ПАДОНКАМ — да ради бога. Только не будь подонком.
Ну, и пидарасом не будь.
И соблюдай нижеизложенное. Как заповеди соблюдай.
КОДЕКС
Набрав в адресной строке браузера graduss.com, ты попал на литературный интернет-ресурс ГРАДУСС, расположенный на территории контркультуры. ДЕКЛАРАЦИЯ
Главная Регистрация Свеженалитое Лента комментов  Рюмочная  Клуб анонимных ФАК

Залогинься!

Логин:

Пароль:

Вздрогнем!

Третьим будешь?
Регистрируйся!

Слушай сюда!

poetmarat
Ира - слитонах. По той же причине.

Француский самагонщик
2024-02-29 17:09:31

poetmarat
Шкуры - слитонах. За неуместностью.

Француский самагонщик
2024-02-23 13:27:28

Любопытный? >>




Ад невинных (глава 25-28)

2016-08-30 01:21:10

Автор: vpr
Рубрика: KING SIZE
Кем принято: Француский самагонщик
Просмотров: 1400
Комментов: 1
Оценка Эксперта: 40°
Оценка читателей: N/A°
Глава 25. Чавинда

Уходит последний посетитель, в церкви кроме меня и служителя не остаётся никого. Спускается полумрак, свет с улицы едва пробивается сквозь витражи, окрашивается и стелется по стенам и полу цветными пятнами. Меня терзает страх, который я привёз в Чавинду с полуострова, страх который начал проявляться гораздо раньше, ещё в Нью-Йорке. Страх, который мешает дышать, и который покидает меня только в присутствии Эмми. Она стала болеутоляющим, этаким антидепрессантом, без которого невозможно существовать, и в то же время, от которого так хочется избавиться.
Я вздрагиваю от шума за спиной и оборачиваюсь. Ветер играет входной дверью, но мне кажется, что за мной следят. Не могу больше здесь оставаться и выхожу из церкви.
На улице немноголюдно и ветрено. Здесь гораздо светлее, чем в церкви. Огромный диск Луны заливает загадочным светом площадь и примыкающие к ней улицы. Правда, и тени намного резче и чернее, чем обычно. Несколько секунд стою на ступенях и осматриваюсь. Слева и справа от входа тянется невысокая изгородь, в нескольких шагах от меня решетка, по всей видимости, ведущая во внутренний двор. Быстро прохожу вдоль ограды и толкаю плечом ажурную калитку. Она легко подаётся, при этом недовольно скрипит в темноте. Ныряю в чернильную тень и оказываюсь на небольшом внутреннем дворике.
Прямо передо мной отдельно стоящее здание, тускло светится единственное окно. На западе глухая белая стена дома, фасад которого скорей всего выходит на соседнюю улицу. На белой штукатурке коричневой краской намалёван этнический символ: суровый орёл с огромным загнутым вниз клювом и змеиным хвостом. Что-то из мифологии ацтеков. Точно такой же наполовину затёртый рисунок я видел в доме Эмми на Юкатане, когда прогуливался в восточном крыле. Чуть левее невысокий портик с полукруглыми арками и колоннами, далее каменный забор. Единственная постройка, примыкающая к церкви, находится слева от меня. Центральная часть двора вымощена булыжником, а под стенами зданий весь периметр зарос высокой травой и кустарником. У цоколя портика я замечаю деревянную лестницу.
Во дворе ни одной живой души, меня смущает только свет в окне. Несколько минут я стою, прислонившись спиной к изгороди, разглядываю пристройку и решетку вентиляционной шахты на стене, через которую мне нужно проникнуть в подвал. Ни окон, ни дверей в этом странном сооружении нет. Возможно, существует ещё какой-то способ попасть внутрь, но мне о нём неизвестно. Чтобы добраться до решетки, можно воспользоваться изгородью, которая примыкает к зданию, либо лестницей. Если полезу по изгороди, меня непременно заметят с улицы. Да и снять решетку балансируя на заборе будет сложно, поэтому я решаю отказаться от этого варианта.
Мне не без труда удаётся дотащить деревянную конструкцию, сколоченную из массивного бруса от портика к пристройке. Я примеряю лестницу, и она становится как раз под решеткой вентиляции. Я удовлетворен результатом, прячу её в траве и оглядываюсь на освещенное окно. Там не спят, я вижу тень за полупрозрачной занавеской. Из окна хорошо просматривается освещенный лунным светом двор и при желании нетрудно будет заметить и лестницу, и открытую решетку. Думаю, что местный смотритель, а скорей всего это его окно, не оставит без внимания эти метаморфозы. Я решаюсь дождаться момента, когда смотритель уснёт, и присаживаюсь на каменный цоколь в самом затемненном углу дворика.
Ждать приходится не меньше получаса и когда свет в окне гаснет, я приставляю лестницу к стене и карабкаюсь к решетке. Снять решетку, закрепленную двумя защёлками, не составило особого труда. Я вытаскиваю из рюкзака приобретенные в Гвадалахаре трос и фонарь. Осматриваю узкий вентиляционный канал, который почти сразу уходит вниз. В нос ударил сухой и пыльный воздух. Один конец веревки закрепляю на верхней ступени лестницы, второй обвязываю вокруг пояса. Ещё раз оглядываюсь на окно. Ни света, ни малейшего движения. Я сбрасываю веревочную петлю вниз и протискиваюсь ногами в зияющую темноту. Теперь вся тяжесть моего тела через веревку переносится на лестницу, которая жалобно скрипит и прижимается к стене. Я включаю фонарь, придерживаю его зубами и осторожно спускаюсь в неизвестность, словно естествоиспытатель в утробу сказочного зверя. Теперь меня волнуют только два вопроса: выдержит лестница тяжесть моего тела и хватит ли веревки?
Вентканал, наверху довольно узкий, книзу начал расширяться. Я останавливаюсь, прижимаюсь спиной и ступнями к стенкам, чтобы немного передохнуть и осмотреться. В свете фонарика под ногами я различаю каменный пол. Судя по расстоянию до земли веревки должно хватить. Смотрю наверх, чтобы оценить высоту. От дна подвала до вентиляционного окошка не больше десяти метров.
Я быстро преодолеваю оставшееся расстояние и ощущаю ногами твёрдую поверхность. Развязываю узел на поясе и тоскливо смотрю наверх. В квадрате шурфа отплясывает свободная от моего веса веревка. В эту секунду чувствую себя заживо погребенным, но быстро гоню прочь эту мысль.
Свет фонарика выхватывает из темноты жутковатые следы средневековья. Каменные стены, деревянные балки и сводчатый потолок, остроконечные арки, уходящие в неизвестность мрачными коридорами. Всего я насчитываю шесть таких арок, расположенных по кругу. В конце одного из этих коридоров я найду нечто важное для себя. Не могу предположить, что именно меня ждёт, но когда мексиканец предложил пересечь половину страны, и проникнуть в этот подвал, у меня не было сомнений в том, что это нужно сделать. Уверенность в правильности выбранного решения не покидает меня и сейчас.
Осматриваю каждый проём по очереди, хочу интуитивно определить, какой именно мне нужен. Нереальность происходящего напоминает компьютерную игру. Все шесть проёмов абсолютно одинаковые по высоте, ширине и форме. В итоге останавливаю свой выбор на том, что слева и решаю исследовать их один за другим по часовой стрелке. Я ведь даже не знаю, сколько времени мне понадобиться, чтобы осмотреть все шесть коридоров. Какая длинна у каждого из них? Несколько метров? А может сотня или даже больше? Внезапно понимаю, что мне может элементарно не хватить времени, чтобы вернуться в Чемакс к приезду Эмми.
Первый коридор приводит меня в небольшую, совершенно пустую комнату. Только ниша и два железных кольца вмонтированных в стену. Сам воздух здесь пропитан садизмом. Могу поклясться, что заметил на каменном полу характерные пятна. Возможно, что их там не было, я не стал проверять и как можно скорее выскочил из комнаты.
Возвращаюсь обратно и иду следующим коридором. Этот путь оказывается более извилистым. Коридор два раза поворачивает, кроме того я спускаюсь на десять ступеней вниз. В конце пути меня ждёт довольно большая комната правильной формы с таким низким потолком, что я чувствую себя неуютно, хотя не страдаю клаустрофобией. В комнате огромное количество сундуков и коробок. На многих сундуках навесные замки, я выбираю и открываю тот, что не заперт. Внутри плотно уложена женская одежда эпохи викторианства, а может и более раннего периода. Как-то я делал эскизы театральных костюмов для «Записок Пиквикского клуба», поэтому хорошо знаком с подобным стилем в одежде. Но по качеству ткани можно сказать, что платья настоящие. Я открываю ещё один сундук. Здесь какое-то почти разложившееся тряпьё. Осматривать содержимое всех сундуков я не хочу, просто времени нет. Интуитивно чувствую, что мне не сюда. Если в подвале не найду ничего более интересного, то вернусь и осмотрю тряпьё.
Третий и четвертый коридоры оказываются такими же короткими, как и первый. В конце третьего я нахожу нечто вроде библиотеки. Книги настолько старые, что до некоторых я просто боюсь дотронуться. Мне кажется, что от одного моего прикосновения они могут рассыпаться в прах. Рыскать по книгам у меня тоже нет ни желания, ни времени. Нужна подсказка, которая сразу даст понять – эта информация для меня.
Четвёртый по счёту коридор ведёт в круглую комнату с глубокими нишами по периметру. Некоторые ниши заложены камнем гораздо позже постройки подвала, это видно по камню и по рисунку самой кладки. Жутковато, но не более того. Ничего интересного.
Я возвращаюсь к центру каменной паутины, чтобы продолжить поиски и пройти пятым коридором. Несколько минут на передышку и анализ. Пока я не нашёл ничего, что пролило бы свет на слова мексиканца с Юкатана. Да, книги и старинные платья, безусловно, имеют определенную ценность. Но индеец прислал меня в Чавинду не за этим. Зал для пыток и комната с замурованными нишами заставили меня содрогнуться. Но какое отношение к этому имею лично я? Представляю себя прикованным железными кольцами к стене.
А если это ловушка? - проносится мысль и волосы на голове начинают шевелиться от ужаса. Фонарь дрожит в руке, я в страхе оглядываюсь, отступаю и прижимаюсь спиной к камню.
- Чёрт бы тебя побрал, идиот!
Произношу это нарочито громко и прислушиваюсь.
Ничего, даже эха нет, и от этого становится ещё страшней. Как будто стены здесь пожирают звуки.
Хватит, нужно собраться и осмотреть два последних прохода, - решаю я, - если меня хотели убить, то не обязательно устраивать весь этот балаган с поездкой в Чавинду. Юкатан не менее колоритное место для расправы над сбежавшим из Нью-Йорка художником. Вернее, аферистом… ещё вернее – убийцей.
Отгоняю последнюю мысль. Свечу фонарём и заглядываю в предпоследний по счёту проём.
- Давай, это нужно сделать, - подбадриваю сам себя.
Иду уже минут пятнадцать, тёмный тоннель продолжает убегать всё дальше. Свет от фонаря пляшет по стенам, но и он не в состоянии догнать черноту. Поворот, ещё один. Шагов двадцать приходится идти по наклонной плоскости, коридор уходит ещё глубже под землю. Ещё один поворот и внезапно свет от фонаря проваливается дальше в темноту и выхватывает узкий проём и противоположную от него стену.
Я в небольшой квадратной комнате. Потолок здесь выше, чем в предыдущих помещениях. Откуда-то сверху в подвал проникает свет. Я поднимаю голову и вижу небольшое отверстие в потолке. Свечу в него фонариком. Круглое отверстие, не больше пятнадцати дюймов в диаметре уходит далеко наверх. Убираю фонарь и теперь могу различить кусочек ночного неба, окрашенного луной. Оно кажется мне домом родным. Господи, как же далеко! Мне нужно туда, нужно на свежий воздух!
Отвлекаюсь от созерцания неба величиной с блюдце и переключаюсь на комнату. По стенам расставлены кассетницы, наподобие тех, что служат для эскизов при выезде на пленер. Ого, вот это уже по моей части! Таких кассетниц в комнате около десятка. Наверняка я найду здесь массу интересного. Как только делаю шаг к одной из них, фонарик в моих руках внезапно гаснет.
- Ах, ты ж сука!
Кромешная тьма и только еле заметный столб света в центре комнаты. А под ним словно пригоршня муки, рассыпанная на полу. Я склоняюсь в спасительном свете, раскручиваю фонарик, ругаю собственную тень, которая норовит мне помешать.
Меняю местами батарейки, но это не помогает. Кладу их на каменный пол и пробую слегка примять, сплющить… делаю им искусственное дыхание. Говорят, помогает. Помогло, и фонарик снова ожил. Правда, не так ярко, как до комы. Чтобы успеть воспользоваться его угасающей жизнью, я решаю проделать всё как можно быстрее. Хватаю первую кассетницу и открываю боковую крышку. В ящике три картины, изнанкой ко мне. Вытягиваю ту, что ближе. Это женский портрет в стиле Лукаса Кранаха. Большой лоб, маленький подбородок, длинный прямой нос и чёрные локоны, струящиеся из-под широкополой шляпы. Но даже при всём этом немыслимом количестве ренессанса я с первого взгляда узнаю Эмми. Безусловно, это она! Но меня больше всего поразило не столько духовное сходство портрета с оригиналом, сколько мастерство художника, который сумел закатать полотно в духе прародителя «дунайской школы». Либерман бы оценил!
Я улыбаюсь сам себе и поворачиваю картину, чтобы найти подпись. Да, вот она в верхнем правом углу, даже не сомневался. «Л. Кранах Старший». Точно такая же в нижнем правом, но уже с лицевой стороны картины. Педантичный Кранах всегда оставлял две подписи, как истинный немец.
Отставляю полотно в сторону и вытягиваю следующую картину. Эта уже на картоне и без подрамника. Та же самая женщина, моя Эмми, но выполненная в грубой, нарочито небрежной манере. Контрастные цвета: оранжевый, синий, красный и зеленый соседствуют и едва уживаются друг с другом на одном полотне. В нижнем углу подпись «E.Munch». И снова безупречный стиль исполнения.
Это что, намёк на моё участие в афере Либермана? Меня что, снимают скрытой камерой? Кому понадобилось так шутить? Я встаю и рыскаю лучом фонаря по стенам.
- Эй, тут кто-то есть?
Никого. Да и снимать при таком освещении вряд ли станут. Здесь что-то другое. Но что именно, я пока не могу понять и возвращаюсь к картинам.
На третьем полотне снова Эмми, но уже в духе постимпрессионизма. Пастельные пятна дрожат в воздухе, словно лепестки цветов, складываются в образ. Это уже кто-то из голландцев и скорей всего Ван Гог. Да, так и есть, я вижу его подпись на картине.
Я открыл ещё одну кассетницу. Там было пять работ. На всех картинах изображена одна женщина – Эмми. Различные стили и эпохи. Начиная с полотен в стиле возрождения и заканчивая авангардизмом. Не было, пожалуй, только граффити и наскальных рисунков. Больше всех меня заинтересовала работа, выполненная под именем Эндрю Брауна. Дело в том, что я был хорошо знаком с этим парнем и даже бывал в его студии в Северной Каролине. Он выставлялся в Европе, побеждал во всевозможных конкурсах, а года полтора назад бесследно исчез. Я готов голову дать на отсечение, что передо мной была именно его работа.
В эту секунду меня пронизывает мысль: зачем Эмми столько портретов? Это похоже на манию, даже на культ. Мне страшно, и хотя осталось ещё две кассетницы, я не испытываю желания их осматривать.
Фонарь начинает предательски моргать, я буквально бегу по коридору, устремляюсь к выходу из этого странного музея.



Глава 26. Признаки чёрного (Part III)

Мне нужно было, конечно же, сложить картины на место, чтобы замести следы, но я понимаю это только когда оказываюсь в центре подземелья. Возвращаться не хочу.
Несколько мгновений рассматриваю арки и выбираю, куда двигать дальше. Либо по шестому коридору, навстречу очередному сюрпризу, либо… либо по веревке наверх и точно в такую же неизвестность. Может, мне вообще не нужно возвращаться в дом Эмми? А куда? Куда мне податься? Вернуться в штаты и идти с повинной в ФБР – исключено!
Тут я вспоминаю, что в кармане у меня не больше восьми сотен и становится совсем тоскливо.
Придётся вернуться в любом случае, - думаю я, - да хотя бы ради встречи с мексиканцем. Чёрт возьми, мне просто необходимо разгадать загадку с этими портретами. Все они сработаны под известных мастеров. Все, кроме моего, пока ещё не законченного. Это моя работа, мой стиль. Возможно, где-то я и пытаюсь скопировать Уорхолла, но совсем чуть-чуть.
Чем я собственно, рискую? Ну и что, что Эмми ненормальная? Да разве я этого не понял сразу, ещё в Нью-Йорке! Мне ведь тоже понравилось играть в эту её игру. Я с удовольствием следовал правилам, даже убил человека, чтобы соответствовать. Украл деньги. Так что вернуться нужно обязательно.
Вроде бы я нашёл то, что искал. Но остался ещё один коридор и раз уж я забрался в такую даль, то просто обязан его исследовать. Наверняка он не содержит ответов на все вопросы, но мне нужно осмотреть всё подземелье. И я иду последним коридором. Фонарь не справляется с темнотой, она душит ослабевший источник света, а он борется из последних сил, словно больной со смертельным недугом.
Иду так долго, что уже сожалею о выбранном направлении. Пробираюсь на ощупь, слава богу, коридоры здесь без ответвлений, заблудиться невозможно.
Штольня круто поворачивает, вижу на стене прямо перед собой луч света. Он пляшет на камнях, я замираю и прислушиваюсь. Слышу шарканье ног, кто-то идёт мне навстречу и вот-вот появится из-за угла.
Бежать бессмысленно. Я сжимаюсь как пружина и жду.
- Эй, тут кто-то есть?
Вопрос звучит по-испански, голос грубый и властный. И тут я замечаю, что забыл отключить фонарик, так и продолжаю держать его в руке. Свет, хотя и слабый, мог волне меня выдать. Нащупываю в кармане складной нож, который купил на всякий случай вместе с веревкой и фонарём. Выкидываю лезвие и крепко держу оружие в руке. При этом свет моего фонарика предательски мерцает на стене.
- Выходи, эй, слышишь?
Я отключаю фонарь и прячу в карман. Прижимаюсь к стене, готовый к прыжку.
Мы одновременно делаем шаг вперед и чуть ли не сталкиваемся лбами на изломе штольни. Передо мной здоровенный детина с бородой и густыми бровями. Ни дать ни взять, настоящий пират. Огромный кулачище с ходу прилетает мне в голову, и я падаю, но скорей от неожиданности, чем от самого удара, который приходится по касательной в лоб, поэтому сотрясения не чувствую.
Пират рычит и бросается на меня. Ему мешает лишний вес, я уворачиваюсь от удара ногой и отползаю в темноту. Подскакиваю на ноги и кидаюсь на незнакомца. Он роняет фонарь, хватает меня за горло. Я не останавливаю его рук, примериваюсь и что есть силы, бью ножом в мягкий живот. Лезвие входит на удивление легко. Вытягиваю клинок и снова наношу удар в ту же точку. Проворачиваю нож. Пальцы на моём горле слабеют, я хватаю воздух, истошно ору и на выдохе наношу третий удар. Детина отстраняется, и нож вспарывает темноту между нами. Я напираю и цепляю лежащий на полу фонарь. Световой луч вращается в темноте, бешеные тени исполняют на стенах ритуальный танец. Затем всё меркнет. Пират валится, погребая под собой единственный источник света.
Перепрыгиваю через беднягу и, что есть силы, лечу по коридору. Несколько раз цепляю плечами камни, падаю и снова бегу по бесконечной кишке, пока не натыкаюсь на массивную деревянную дверь усиленную металлическими пластинами. Замок заперт, мои попытки выбить дверь бессмысленны. Я без сил сажусь на пол и прислоняюсь спиной к тёплой древесине. Из глаз катятся слёзы, но я сомневаюсь в их искренности. Не себя оплакиваю, не то, с какой лёгкостью научился убивать. Слёзы мои от бессилия. От того, что не я сам это делаю, а как будто руководит мной кто-то.
Прежде чем покинуть подземелье мне ещё предстоит вернуться к месту убийства, ворочать по полу тяжеленный труп и обыскивать карманы покойника в поисках ключа.

Дверь вывела меня сначала в подвал старого дома, а оттуда на заброшенный пустырь, метрах в трёхстах от того места на Николас Браво, где расположена церковь. Наверху тёплая ночь, почти рассвет. Не знаю точно, сколько я провёл в паутине штолен, но судя по цвету неба, сейчас не меньше трёх часов ночи.
Я присаживаюсь на ступень ветхого дома, чтобы перевести дух и подумать, что же мне всё-таки делать дальше.
Даже если очень поспешу, то вряд ли успею к приезду Эмми, но это уже и не важно. Ссадины на лице и плечах объясню просто – на меня напали во время экскурсии по Мериде. Даже продемонстрирую окровавленный нож, мол – защищался. На Эмми это произведёт впечатление. Ловлю себя на мысли, что мне и самому это нравится. Уже не душат меня слёзы. Как будто что-то надломилось внутри, как высохший сук на дереве.
Настолько вхожу в роль, что хищно оглядываюсь, в надежде увидеть желающих заполучить мой кошелёк. Наверное, я тоже сошёл с ума, вслед за Эмми. Иначе, откуда во мне нарождается жажда насилия?

***
Обратный путь из Гвадалахары на Юкатан я помню смутно, потому что почти всю дорогу сплю. Сплю в такси, в аэропорту и в самолёте. Сплю в автобусе на обратном пути из Мериды в Чемакс.
В час дня я стою перед домом Эмми. Меня встречает привратник Гуга Сальватьерро. Как обычно без малейших эмоций на лице.
- Гуга, привет. Эмми вернулась?
- Сеньорита приехала в восемь утра. Интересовалась, куда это вы уехали.
- Что ты ответил?
- Сказал только то, что услышал от вас.
- Ты сказал, что я в Мериде?
- Да, сеньор.
Я миную ворота, прохожу в дом. Эмми ждёт меня в кабинете. Когда я вхожу, она рассматривает незаконченную картину.
- Ты не работал.
- Я не работал.
Мы еле касаемся губами друг друга.
- Опять пропадают кисти? – язвит Эмми.
Я пожимаю плечами. Смотрю виновато, но одновременно с этаким налётом обиженного гения. Захожу за спину Эмми, вдыхаю её запах и рассматриваю незаконченную работу. Никаким Энди Уорхоллом здесь и не пахнет. И даже моим любимым Густавом Климтом. Подмывает спросить, чьим именем я должен буду подписать портрет. Неужели своим. Такая честь для меня – лежать в подземелье, в одном ящике с левыми мэтрами.
Днём Эмми позирует мне, а вечером мы выходим в город. Кружим вокруг заветного бара, но моя девушка не спешит туда заходить. Всё расспрашивает меня о поездке и о том, понравилась ли мне Мерида. Я сказал, что мне понравился археологический музей и монастырь святого Франциска.
- Монастырь?
- Рядом с монастырём…
- А что произошло рядом с монастырём?
- Ну, ты же заметила синяк, правда?
Эмми останавливается и смотрит в упор. Ничего не говорит, просто ждёт продолжения.
- На меня напали. Какие-то… бродяги. Двое. Один здоровенный, как гора и вот с такой бородой.
- И что? – спрашивает Эмми, видя что я замолчал.
- Я подрезал одного из них.
Вытаскиваю из кармана складной нож и демонстрирую. Открываю, чтобы можно было увидеть следы крови, запекшейся на лезвии. Эмми проводит пальцем по клинку. Я жду, что сейчас она выкинет что-нибудь эдакое, из ряда вон… так и есть, она слизывает с пальца кровь.
- Боже…
- А ты разве не попробовал?
- Нет. Парень сбежал.
- Ты не убил его? – разочарованно спрашивает Эмми.
- Кажется, нет… хотя, не знаю. Может… он потерял много крови. Скорей всего подыхает где-нибудь…
- В сточной канаве, - подсказывает Эмми.
Я киваю и прячу нож.

Мы сидим в том самом баре. Я пью виски, Эмми апельсиновый сок. Молчим уже очень продолжительное время. Меня снова одолевают разные чувства: страх, желание и какое-то необъяснимое ощущение неизбежного краха. Когда в бар кто-нибудь заходит, я смотрю на дверь, и это не может оставаться незамеченным.
- Ждёшь кого-то?
- Да нет. Никого я не жду. С чего ты взяла?
- Ты напряжён.
Спорить с Эмми бесполезно, она ощущает меня, наверное, ничуть не меньше, чем свой собственный клитор. Сидит и потягивает свой сок через фиолетовую соломинку. Оранжевый и фиолетовый, вполне нормально для Мексики, но меня здешний колорит начинает напрягать.
- А вот Гуга сказал, что ты поехал в Вальядолид.
За секунду мысли в моей голове смешиваются, как коктейль в шейкере. Пробую систематизировать, но они по инерции продолжают закручиваться в спираль.
- Да?
Эмми молча смотрит в стакан, как будто там содержится ответ на все вопросы. Соль земли. Краеугольный камень. Всё её внимание сейчас приковано к оранжевому напитку.
- Этот мексиканец вечно всё путает.
- У него очень хорошая память, Пол.
Развожу руками.
- Значит, это я рассеян. Видимо, сказал ему, что поеду в Вальядолид, а сам отправился в Мериду. Бывает.
- Нам нельзя совершать подобных ошибок, милый. Вообще никаких, понимаешь?
- Я думал, что здесь мы в безопасности…
- У Винсента много знакомых в Мексике. Но не здесь, не на Юкатане. В Мехико и в Гвадалахаре живут его партнёры… бывшие.
При упоминании о Гвадалахаре я вздрагиваю.
- А об этом доме не знал даже Винсент, никто не знал. Имея дело с подобными людьми, всегда должно быть место, где тебя не смогут найти. Никто и никогда. И ещё очень важно иметь такого человека как Гуга, который никогда и ничего не забудет и не перепутает.
- Да я был в Мериде, клянусь тебе!
- Я ничего не имею против, милый. Просто хочу, чтобы ты понял – Гуга очень внимателен даже в мелочах. Ты понимаешь?
- Да.
- Так что, здесь мы в безопасности. Но это не значит, что ты можешь расхаживать где попало.
- А ты?
Эмми не отвечает, загадочно улыбается. Интересно, она знает, что я был далеко не в Мериде? Кажется, впервые со дня нашего знакомства я её обманул. Если не считать мелочей. Но скорей всего на этот раз Эмми просто позволила мне сделать это. Не покидает навязчивое ощущение её превосходства. С самого первого дня. Это благодаря Эмми я здесь. Благодаря Эмми, на моих руках кровь уже двух людей. Хотя, дверь в преисподнюю мне приоткрыл Игорь Либерман. А Эмми взяла за руку и повела меня за эту дверь. А может быть я сам вошёл в неё, может я всю свою жизнь готовился к тому, что со мной произошло. Перед глазами последние годы моего жалкого, но такого спокойного существования. Нью-Йорк, отсутствие работы, мастерская, Дон. При воспоминании о Наоми наворачиваются слёзы.
К чертям сантименты! Я должен соответствовать своему положению. Статусу. Статусу беглого убийцы.
Мой знакомый так и не появляется в баре. Ни в этот день, ни на следующий, когда я пришёл сюда без Эмми.

***
Со дня моей поездки в Чавинду, работа над портретом Эмми остановилась. Это уже были не мелкие трудности, как раньше. Я просто не могу работать. Меня напрочь покидает вдохновение, мало того – я путаю цвета, не могу набрать нужный оттенок. Как будто забыл всё то, чему меня учили.
На Эмми лица нет, скулы стали острыми, глаза злыми и блестящими. Она вне себя, а я не могу понять, неужели так важен для неё этот портрет.
- Я думала, ты закончишь ещё в Нью-Йорке.
- Но я…
- Уму непостижимо! Столько времени потерять!
Эмми кричит, и щёки её становятся бордовыми. Она подскакивает с кресла и исчезает в доме. Плетёное кресло одиноко покачивается, насмехается надо мной. Но я ненадолго остаюсь на веранде в одиночестве. И пяти минут не проходит, как Эмми снова появляется в дверях.
- Это всё из-за твоей идиотской аферы! Это же надо было так вляпаться!
- Да закончу я твой портрет! – срываюсь я.
- Я слышу это уже месяц.
- Иванов двадцать лет писал «Явление Христа»…
- М-м-м-м! – Эмми вызверяется, швыряет на пол глянцевый журнал.
- Иванов!? Ты что, издеваешься?
- Я не это имел в виду…
- Двадцать лет? У меня терпения настолько не хватит. Ещё неделя и всё. Ты слышишь?
- Я закончу хоть завтра, дорогая.
При слове «дорогая» Эмми морщится. Едва заметно, но я вижу это. У нас не было секса уже дней пять или шесть. Она, как и прежде возбуждает меня, я даже больше хочу её после этих сцен. Но Эмми избегает прикосновений, объятий и поцелуев. Исчезает по вечерам в глубине дома, и запирается в одной из спален. Сначала я искал её, бродил в ночи по коридорам, скрёбся в двери, как потерявшийся кот, а затем перестал это делать.
- Меня не устроит полуфабрикат. Мы говорили о законченной работе, - шипит Эмми.
Я и сам знаю, что до завершения картины нужно время. Самое главное - доработать лицо, подправить правую руку на подлокотнике кресла и чуть углубить фон, придать объёма. Когда я перечисляю в уме всё, что нужно сделать, меня охватывает паника. При существующем положении вещей, я не смогу этого сделать и за месяц, не то, что завтра или за неделю.



Глава 27. Побег

Последние несколько дней я всё чаще предоставлен сам себе но, в то же время везде и во всём чувствуется присутствие Гуга. Старый мексиканец уцепился в меня и не отпускает, как невидимый для глаза клещ.
Солнце, звуки с улицы, шум ветра в деревьях – всё это мешает мне сосредоточиться на работе, закончить чёртов портрет. Эмми упрямо позирует, почти каждый такой сеанс заканчивается скандалом.
Нервы мои на пределе ещё и потому, что от таинственного индейца нет никаких известий. Щекочет мысль о близкой разгадке, остается всего шаг, но я не могу его сделать. Несколько раз захожу в бар, но незнакомец так и не появляется. Набираюсь храбрости и спрашиваю бармена, но он молчит. Молчит как-то напряженно и мне начинает казаться, что я задаю опасные вопросы.
Брожу вечерами по городу, заглядываю в лица, надеюсь на встречу, но безрезультатно.
А что дальше? - спрашиваю себя всё чаще и чаще. Допустим, я найду индейца, и он прольёт свет на историю с портретами. Даже не надеюсь на то, что отношения мои с Эмми после этого наладятся, хотя всё зависит от информации, которую я получу. Наличие подземного хранилища с портретами напоминает как минимум манию величия… в лучшем случае. В худшем – маниакальный синдром. А что на самом деле происходит в мозгу Эмми, не знает никто. Можно только догадываться, какие тараканы свили там логово. А что если она серьёзно больна? Я начинаю бояться этой женщины, которая с лёгкостью избавилась от своего опасного любовника. При этом использовала меня, как орудие убийства. Зачем с таким упорством она добивается окончания работы над картиной, что в этом полотне такого особенного? Скорей всего утащит портрет в своё логово, как и другие полотна, а меня выкинет на свалку. Может, она именно этого и ждёт, просто хочет поскорей распрощаться? Сначала Винсент, теперь я. Сколько было до нас и сколько будет после? Я без денег, без работы и жилья, за тысячи километров от дома в котором засели агенты ФБР и только того и ждут, чтобы я заявился. Да и в доме Винсента я наследил. Мои пальчики на каминных щипцах, на стенах и на полу. Моя кровь на руках и одежде убитого. Так что друзья Винсента не меньше полиции жаждут моего появления в штатах.

***
Индеец появляется неожиданно, как и прошлый раз. Он словно вырастает из-под земли, хватает меня за руку, когда я иду по улице и тянет в прохладный проулок между домами. Молча кивает головой, предлагая следовать за ним. Я почти бегу между нависающими с двух сторон крышами, вдогонку за его разноцветным пончо.
Через четверть часа непрерывного бега мы оказываемся на окраине города, где нас поджидает внедорожник. Как минимум я ожидал увидеть голенастого иноходца, но никак не гору усталого железа.
Внедорожник подпрыгивает на ухабах, оставляя в фарватере пыльную бурю, несёт нас по красной марсианской степи в сторону заката.
- Мне нельзя отлучаться надолго, - я сразу включаюсь в игру про шпионов, - Гуга заметит, что меня долго нет.
Потомок майя ведёт машину молча, его мало трогает, кто и что думает о моём отсутствии в доме Эмми. Степь прямо перед нами рассекает полоса асфальта. Машина резко тормозит у самого выезда на трассу, клубы пыли догоняют нас и оседают на капоте.
- Ты видел то, что должен был увидеть? – спрашивает индеец.
Наверняка, он был вождём или предки его были, он даже головы не повернул в мою сторону.
- Ну, я много чего там нашёл… одежду, например.
- Ты видел то, зачем я посылал тебя в Чавинду?
- Если ты спрашиваешь меня о картинах, то да. Видел.
- Вы, гринго, тратите много слов.
В голосе индейца столько презрения, что мне становится обидно за себя и свой народ. Но я молчу.
- Женщина, которая живёт с тобой в одном доме, проживает чужие жизни. И каждая такая жизнь тёмная, как земля. Вместе с твоим рисунком она получит ещё одну, такую же тёмную.
Вождь конечно же считает, что его аллегории это не пустые слова. Естественно, они полны смысла, понятного только ему одному. Придётся потерпеть, если я хочу узнать правду.
- Эта женщина несёт зло, она настоящее исчадие ада и её надо остановить. Если закончишь портрет, ты обречён. Если не закончишь – она умрёт. Выбор за тобой.
- Но, послушай…
- Картина не должна быть закончена.
- Не понимаю.
- Ты же был в Чавинде?
Я киваю.
- Несколько веков назад она заключила сделку. Мы наконец-то нашли её, чтобы забрать долг. Больше тебе ничего не нужно знать.
Бред, - думаю я, - скорей всего, меня окружают члены какой-то кровожадной секты. И сумасшествие, отличительная черта её членов. Я жалею, что ввязался в эту историю и поехал с вождём. Воображение рисует жуткие картинки жертвоприношений древних майя. Может, он меня вывез, для того чтобы отрезать голову, расчленить и оставить на съедение койотам.
Незаметно для вождя, сжимаю ручку дверцы, чтобы выскочить из машины при первой опасности. Через лобовое стекло осматриваюсь на местности, выбираю направление для бегства. Задавать вопросы мне уже не хочется, но индеец сам начинает говорить.
- Я привёз тебя сюда, чтобы ты ушёл из этого города, исчез навсегда. Старик потерял след, но у тебя мало времени. Он уже знает о нашей встрече, и она скоро узнает. Тебе нужно уходить.
Я рад такому повороту, нажимаю ручку и приоткрываю дверь.
- Я что, и вправду свободен?
- Такой как ты не может быть свободным никогда.
Меня уже начинает доставать эта многозначительная философия. Я осторожно ставлю ногу на землю, но продолжаю оставаться в машине. Действительно, я сейчас должен сделать выбор. В голове пульсирует абсолютная и тяжёлая пустота. Вокруг безлюдная местность, и даже такой мелочи, как восемь сотен долларов у меня в кармане сейчас нет. Куда мне идти? Индеец не собирается приносить меня в жертву, это ясно. А вдруг он прав и опасность скорей всего ждёт меня именно там, в Чемаксе. Неужели я так и уйду, не узнав тайну, связанную с картинами? Припоминаю, что индеец говорил, что от поездки в Чавинду зависит моя жизнь. Я решаюсь и поворачиваюсь к вождю, при этом одной ногой продолжаю стоять на земле.
- Слушай, она что, сумасшедшая, да? Ну, почему я должен уехать? Что с ней не так?
Индеец молчит и смотрит перед собой. Я продолжаю:
- Ну, она вроде не маньячка, верно? Подумаешь, любит позировать… портретом больше, портретом меньше – какая разница?
Индеец поворачивается и пристально смотрит мне в глаза. Я испытываю жуткий холод в спине.
- Она подписала договор с самим дьяволом.
Мне всё становится предельно ясно, я выхожу из машины и захлопываю дверь. Джип срывается с места, выворачивает на трассу и летит в сторону Чемакса. Я жду какое-то время, пока в темноте не растворяются два красных глаза.
Стою на перепутье и размышляю. Обшариваю карманы. В левом нахожу две двадцатидолларовые бумажки, и три сотни песо. Этого хватит, чтобы добраться до Мехико, снять жильё и питаться несколько дней. Я даже не смогу подрабатывать уличным художником, не на что купить всё необходимое. Нет, уехать прямо сейчас из Чемакса я не смогу. Лучше вернусь в город, допишу проклятый портрет, возьму часть денег и после этого исчезну. Думаю, Эмми не будет возражать.
Что касается потомка майя, то он определенно спятил. Сделка с дьяволом, это уже чересчур. Всё больше утверждаюсь в мысли о том, что индеец просто напросто хочет устранить меня как конкурента. Скорей всего он и вправду бывший любовник Эмми. Выживший из ума по причине того, что ему дали от ворот поворот. Сделка с дьяволом - подумать только! Согласен, Эмми убрала Винсента не совсем традиционным способом, но ведь я этого хотел не меньше. По сути, он был тираном. Надменной сволочью, для которой человеческая жизнь – ничто. Он получил то, что заслужил. Точно так же, как и бородатый смотритель из церковного подвала. Ни в одной из этих смертей я не виноват. И в том и в другом случае я только защищался. Просто так вышло, мне повезло больше.
Поразмышляв несколько минут, я решаю вернуться в город.

***
У ворот виллы припаркован знакомый джип. Калитка не заперта, я прохожу в тени оливкового дерева, и продвигаюсь вдоль забора. Гуга скорей всего рыщет по улицам Чемакса, разыскивает меня в городе, или прячется в восточной части дома.
Моё внимание привлекает освещенное окно на первом этаже. Это кухня. Я осматриваюсь по сторонам, быстро пересекаю лужайку перед домом и прижимаюсь спиной к прохладной стене. Ещё несколько шагов вправо и я оказываюсь под открытым окном. Происходящее в кухне от меня скрыто, но прекрасно слышу голоса и могу разобрать окончание фразы Эмми.
- …как интересно вы собираетесь это сделать?
- Мы уже это сделали, - отвечает индеец, - и на этот раз тебе не уйти.
Какое-то время оба молчат, я слышу, как отодвигается стул и его ножки царапают пол, затем лёгкие шаги через всю комнату. Эмми подходит к самому окну и оказывается прямо над моей головой.
- Он всё равно тебе не поверит, - голос Эмми срывается, она напугана.
- Пол ездил в Чавинду.
Эмми резко разворачивается, слышу шелест её платья.
- И что?
- То, что он там нашёл, произвело на него впечатление, поверь. Думаю, он уже на пути в Мехико или ещё куда…
- Пол вряд ли поверит, что в подвале подлинники, он реалист. Скорей всего, принял тебя за идиота. Каким ты на самом деле и являешься, Пуч. Вам всё равно меня не получить, портрет почти закончен. А это ещё тридцать лет, как минимум. И в следующий раз я найду такого мастера, о котором вы никогда не узнаете. А теперь, пошёл вон!
- Готовься. Договор срока давности не имеет.
- Вон!
Слышу, как Пуч поднимается со стула, его тяжелые башмаки отбивают шаги по дощатому полу. Бам! Бам! Хлопает дверь.
Я сжимаюсь в комок под окном кухни. Не может быть, чтобы картины были настоящими! Это же бред! Я видел в подвале картину Лукаса Кранаха, а он умер в тысяча пятьсот пятьдесят пятом, кажется. Если не раньше! Рембрандт, Мунк… кто там ещё был? Да даже Мунк или Ван Гог не могли написать её портрет, это просто нелепо! Невозможно! Остаётся надеяться, что это дурацкая шутка, розыгрыш. Но с какой целью? Нет, для шутки слишком громоздко. Просто я попал в какую-то секту. Мне не повезло, мне просто не повезло.
Стараюсь успокоиться и перевожу дыхание. Так, всё по порядку. Эмми явно не в себе, у неё паранойя. Ей важно заполучить этот портрет. Пуч заключил с ней пари, ставкой которого будет моя жизнь. В памяти всплывает одна из комнат в подвале церкви на Николас Браво. Та самая, с нишами. Кто там замурован? Может как раз, пропавший несколько лет назад Эндрю Браун? Его работу я тоже видел в подвале. Оставаться в компании сумасшедшей небезопасно и индеец дал мне это понять. Почему я не поверил и не сбежал сразу? Теперь я сижу в самом логове Эмми, а её пёс сейчас где-то рядом, вынюхивает и вот-вот нападёт на мой след. Пуч предупредил меня насчёт Гуга, но я не послушался, идиот!
Пригибаюсь над самой землёй и бегу от дома к кустам. За спиной слышу дыхание и топот ног. Возможно, что это просто мои страхи. Не оглядываюсь, перепрыгиваю через невысокую живую изгородь, несусь между кустами каменным забором к воротам.
Выскакиваю на улицу в тот момент, когда от ворот виллы срывается джип Пуча. Истошно визжит резина, и машина исчезает за первым же поворотом.
Я сворачиваю в противоположную сторону, затем в первый переулок, где лицом к лицу сталкиваюсь с Гуга.
Никогда бы не подумал, что старик обладает такой силой. Он тут же выбивает из моей руки нож, который после Чавинды я постоянно таскаю с собой. Следующий удар приходится в переносицу, после чего я совершенно теряюсь в пространстве.
Гуга валит меня на землю, заламывает за спину руки и стягивает запястья. Я пробую скинуть его, брыкаюсь, но соперник мой как будто сделан из стали.

***
В кухне всё так же приветливо горит свет, на столе порция чемичанги и два бокала вина, видимо Эмми знала, что моя поимка – вопрос времени. Гуга сажает меня на стул и развязывает руки. Он настолько уверен в своих силах, что не боится и даже кладёт на деревянную столешницу мой нож. При желании я могу быстро схватить клинок и нанести удар. Но почему-то желания этого у меня нет. Голова гудит после короткой драки с мексиканцем и падения на камни мостовой.
За спиной скрипят дверные петли, я слышу шаги Эмми, но не оборачиваюсь. Она садится напротив. Минута вечности, проведенная в молчании, а затем:
- Бегаешь?
Я не совсем понимаю в каком русле надо вести разговор, предпочитаю промолчать.
- Значит, ты всё-таки был не в Мериде? Ты мне солгал. Несмотря на всё, что я для тебя сделала - вытащила из тюрьмы, поселила здесь…
Эмми жестом демонстрирует, где именно она меня поселила. Я по-прежнему молчу, упрямо и вызывающе.
- Мы теперь враги? Ты скрываешься от меня, лжёшь. Разве так всё начиналось, Пол? Ты ведь кажется, любил меня.
Не знаю что сказать, мысли спутаны. Перед глазами индеец, его сатанинская версия, картины и сундуки с одеждой, и главное – комната с замурованными нишами. В моём положении лучше сотрудничать, я это прекрасно понимаю. Но при первой же возможности нужно бежать. А сейчас лучше не врать, раз уж Эмми всё знает.
- Я ездил в Чавинду, дорогая. Мне посоветовал один… местный индеец. Он ничего не объяснял, просто сказал, что от этого зависит моя жизнь.
- И ты поверил?
- Он говорил искренне. Я поверил, да.
- Ешь, - говорит Эмми и придвигает тарелку ближе ко мне.
- Нет, спасибо.
- Вина?
- Нет, Эмми. Я не хочу.
- Боишься, что я тебя отравлю?
- Нет, не боюсь. Тебе нужен портрет.
Шантаж, это тоже неплохой для меня вариант. Пока картина не готова, я тут могу диктовать условия. Ну, до определенного предела. Вижу, как от моих слов портится настроение у Эмми, глаза становятся неживыми, заостряются нос и скулы. И тут мне в голову приходит мысль, что можно выведать тайну портретов непосредственно от заказчицы. Раз уж мы всё теперь знаем и говорим предельно откровенно.
- Эмми, а что это за галерея в подвале? Мне просто интересно.
- Ты и вправду хочешь узнать?
- Конечно.
Эмми на секунду задумывается, сначала я вижу её сомнение, затем оно превращается в решимость.
- Картины подлинные, если тебя именно это интересует.
- Что, и Кранах?
- Там и постарше есть. Ты невнимательно смотрел.
- Я спешил.
- Кстати, о спешке. Кранах был таким же медлительным в работе, как и ты. Педант. Лукас начал писать портрет в Палестине в тысяча пятисотом, а закончил чуть ли не к началу Крестьянской войны. Двенадцать лет, Пол. Это меня чуть не погубило, это был мой второй портрет. Хорошо, что первый написал Ван Эйк, картина сохраняла мою молодость почти век и я ему очень признательна.
- Сколько же тебе лет?
- Я родилась в тысяча четыреста четвёртом году в Толедо.
Я ушам своим не верю. Во взгляде и в поведении Эмми стараюсь уловить хоть малейшие признак сумасшествия. Но она ведёт себя абсолютно спокойно и адекватно.
- Для чего нужны все эти портреты тебе, надеюсь объяснять не нужно?
- Да уж потрудись.
- Когда то я задумалась над тем, как сохранить свою молодость и красоту. Ответ пришёл почти сразу, родители были тесно связаны с Томасом де Тарквемада. Вернее, Томас был многим обязан моему деду. А уж кто-кто, а Тарквемада знал толк в ведьмовстве стоит только почитать его Кодекс.
- Он что, был борцом с ведьмами?
- Святая Инквизиция боролась не с ведьмами, а с ересью и инакомыслием. Под прикрытием конгрегации всё и произошло. Меня обвинили в колдовстве, под моим именем на костре сожгли другую женщину, поэтому для Небесной канцелярии я умерла ещё в середине пятнадцатого века. Затем ошибка вскрылась, они стали искать пропавшую душу сгоревшей девушки, но при их бюрократии поиски затянулись на века. Пуч вышел на мой след в пятидесятых, с тех пор жизнь моя превратилась в гонку. Физически уничтожить меня невозможно, но Пуч может помешать очередному автору закончить портрет. Беда в том, что он узнал где находится галерея и показал её тебе. Мне давно нужно было уничтожить картины, но меня подвела излишняя сентиментальность. Но я уже исправила эту ошибку, Гуга сжёг полотна сегодня ночью.
- Я не хочу вдаваться в подробности, Эмми. Я хочу закончить картину и свалить. Мне плевать на ваши разборки. Ты отпустишь меня?
- Да.
- А Эндрю? Эндрю Браун? Что с ним?
- Эндрю написал портрет и исчез. Вроде он сейчас в психиатрической лечебнице в Санта-Фе, но не могу сказать точно. Честно, я не интересовалась его судьбой. Мазня, которой он меня одарил, едва ли поможет мне протянуть и десяток лет. С живописью в наше время совсем беда, Пол. Все эти Уорхолы и Дали, полотна которых уходят за миллионы, на самом деле ломаного гроша не стоят. Это искусственно созданные бренды, и к гениальности они не имеют отношения. Я тоже попалась на эту удочку.
- Почему я? По какому принципу ты отбираешь авторов?
- В большей или меньшей степени все они были мистиками. Ван Гог, Мунк и Рембрандт вообще сумасшедшие. На самом деле, каждый художник немного мистик. Помнишь, что ты ответил мне при первой нашей встрече?
- Да.
- Это произвело на меня впечатление, Пол. После того, как я увидела твои работы мне стало ясно, что ты не копируешь никого. У тебя свой собственный стиль, ты вне тренда, и поэтому тебя не покупают. Мало кого из великих покупали при жизни, тебе ли не знать.
Сказать, что я польщён, значит не сказать ничего. Меня раздувает изнутри таким величием, что я не могу и слова сказать. Подумать только, меня поставили в один ряд с Рембрандтом, Ван Гогом и Ван Дейком. Я готов был прямо сейчас броситься дописывать портрет, если бы не одно но: я смертельно испугался повторения судьбы Брауна. Ни секунду не сомневаюсь, что ни в каком он не в Санта-Фе, а догнивает в подвале церкви Николас Браво. На совести Эмми столько жизней, что одной больше, одной меньше, уже не важно. Со мной она точно церемонится не станет. Если верить легенде, после того как я сбегу не дописав портрет, Эмми погибнет и я буду в безопасности. Словно шахматист, который внезапно увидел расклад позиции на доске в мельчайших подробностях, я понял - пока портрет не готов, я буду жить.



Глава 28. Самоубийцы

Вечер четверга. Возле бара «Ад невинных», я сталкиваюсь с Серафимой, хотя стараюсь пробраться сюда незамеченным. Поэтесса в творческом поиске, глаза налиты безумием, рот плотно сжат и лоб наморщен – думает. Увидела меня, и тут же расслабилась. Смотрит нежно и протягивает мне руки. Но я хорошо помню, как вздуваются вены на этих руках, какими узловатыми и крепкими они становятся. И шутить по поводу её творческих исканий у меня охота пропадает.
- Здрасьте.
- Александр, вы уже знаете о несчастье в доме профессора?
О как! Интересно, может я пропустил что-то?
Серафима хватает меня под руку, и мы заходим в заведение.
- Сегодня днём встретила Марту, у неё рука почти не двигается, представляете?
- Правда?
- Да, Саша. Говорит, что упала и ударилась о дверцу шкафчика. Но я заметила, что через повязку сочится кровь. Разве можно так поранить руку о дверцу?
- Не знаю.
- Вот и я не знаю. Видела я её шкафчик… такой же, как у меня. Никаких там острых ручек и в помине нет. Что уж там на самом деле произошло между ними – не знаю, не моё это дело, но явно не просто так она упала.
Поэтесса делает загадочное лицо.
- И Питер какой-то странный сегодня.
- Странный? – переспрашиваю.
Мы присаживаемся за нужный мне столик. Я заказываю чай, Серафима апельсиновый сок и водку. Настоящая творческая интеллигенция в режиме активной работы.
- Да, Александр. Именно странный, рассеянный. Как будто потерял что-то.
Да уж, - думаю я, - то, что профессор всякий раз зверски убивает свою семью, не кажется ей таким странным. Но стоит человеку один раз не довести дело до конца, как на тебе – общественность замечает в его поведении явные отклонения.
Слушаю версию поэтессы по поводу драки супругов на почве бытовых разногласий, тем временем нащупываю трещину в ножке стола и вытаскиваю очередную записку от Брендона.
- Думаете, Питер регулярно избивает свою жену? – спрашиваю я, - не похож он на тирана-то.
Серафима пожимает плечами, я прячу записку в карман.
В баре появляются Сверчок и Урсула. Держатся друг за друга, как в последний раз. Бледные и худые. Я-то знаю, что сегодня у них тяжёлый день. И мрачный. Последний день, в конце которого они должны принять главное в своей жизни решение. Они заказывают выпивку и остаются у барной стойки.
Следом за ними в баре появляется Брендон. В его руке перочинный ножик и стебель юкки. Он присаживается на ступеньках прямо у входа, аккуратно срезает кору и складывает нарезанные полоски.
Молчаливый бармен тут же оказывается рядом и изымает у сумасшедшего опасное оружие. Брендон привычно пускает слюну и куксится. Нервно разбрасывает нарезанную кору, быстро забывает про нож, вскакивает и направляется к нашему столику.
Я улыбаюсь, Серафима оборачивается на шум. Последние несколько шагов, разделяющие нас и сумасшедшего, тот проделывает почти бегом, рукой смахивает с нашего столика чашку с чаем и апельсиновый сок. Весь этот коктейль летит на пол, посуда разлетается на куски, по кафелю растекается весёлая дымящаяся лужа.
От неожиданности мы с Серафимой подскакиваем со стульев. Мне смешно, и я не скрываю этого. Ещё совсем недавно выходка Брендона разозлила бы меня, но не сейчас. А вот поэтесса, наоборот, порозовела от злости, вот-вот лопнет.
- Да что же это!
Я смеюсь в голос, Урсула и её парень недоуменно наблюдают за развязкой, которая наступает мгновенно. Охранник-бармен подхватывает Брендона за воротник, выворачивает руки и выпроваживает из бара. Обвожу взглядом помещение и замечаю в небольшом оконце двери ведущей в подсобное помещение лицо Боба. Поняв, что его заметили, Боб тут же исчезает.
Вот оно что! Значит, мой психоаналитик следит за мной. Интересно, с какой целью? Видел ли он, как я вытаскиваю записку Брендона?
Мне больше нечего делать в баре, слушать сплетни Серафимы я не хочу, поэтому прощаюсь и выхожу.

Усталость нагоняет меня на улице. Одновременно с этим я теряю ощущение реальности. Почти как тогда, когда зашёл слишком далеко за периметр. Вот только нехватки кислорода не испытываю, но появляется пелена перед глазами, пространство искривляется, перекручивается, как панорама мира из кабины лётчика.
Вымощенная камнем дорожка выворачивается наизнанку, пальмы и деревья устремляются в спираль, домов я не различаю, горизонт опускается так низко, что теперь я могу видеть только небо.
Чей-то истеричный голос совсем рядом. Вздрагиваю.
Ещё ближе. Орут в самое ухо.

***
- А-а-а-а!
- Что это! Что это?
Меня хватают сзади за плечи. Затем что-то падает сверху. Это моя сумка, которую я не сдал в багаж. Там документы, деньги, карты Сантьяго и Кито, мой экземпляр контракта. Блокнот с номерами телефонов, в общем – моя жизнь. Сумка ускользает от меня, я ныряю за ней. Передо мной падает серый чемоданчик, раскрывается от удара и в лицо летят листы бумаги, бланки, шариковая ручка и синий мужской галстук. С удивлением обнаруживаю, что над головой у меня ряды кресел, и открытые ящики. Сверху, то есть с пола на потолок падают вещи, пледы, пластиковые стаканчики, еда, книги, ботинки и даже люди. Болтаются на прозрачных шлангах кислородные маски.
Я поднимаюсь, чтобы схватить одну из них, как будто от этого зависит моя жизнь. Внезапно пол уходит из-под ног. Меня отбрасывает в сторону и вверх.
Или вниз.
Падаю в проход между кресел, мне удаётся ухватиться рукой за ремень безопасности. Рядом женщина. Она кричит, её нога попала в железный капкан крепежной консоли кресла и при резком рывке сломалась.
Я вижу кость, торчащую из разорванного мяса.
- Помогите! Помогите!
Меня мутит.
К моей голове приливает кровь, воздух становится тяжелым.
Панически боюсь смотреть в иллюминатор, хотя там можно увидеть много интересного. Но почему-то меньше всего мне сейчас хочется узнать правду.
Увидеть правду.
Впрочем, я и так знаю о том, что…
… самолёт падает.
- Боже, ну почему я!
Это не мой голос. Толстяк, который внушил мне неприязнь ещё на стоянке такси. Нервно выдёргивал свой чемодан из багажника, скорей всего сэкономил на чаевых для водителя.
Затем, он влез прямо передо мной в стеклянную дверь зала регистрации. В очереди толстяк снял пиджак, демонстрируя потную спину. Ежесекундно крутился, его немытое тело источало удушливые запахи.
Зачем? Зачем я думаю об этом дерьме?
- Почему? – орёт толстяк.
- Пошёл в жопу, свинья немытая!
Это уже я кричу. Не хочу, чтобы это было последнее, что он услышит в своей потной жизни, поэтому хватаю его за руку и кричу в ухо:
- Держись! Всё будет хорошо!
Почти мгновенно наступает то самое «хорошо», которое я ему и обещал.


***
Глаза мои рассматривают темноту на потолке, еле заметно струится из окна свет.
Скорей всего, сейчас не меньше пяти часов утра. Или, выражаясь местным языком – просто раннее утро.
Как же так получилось, что я проспал? Последнее время сплю плохо и мало, но сегодня меня накрыло. Со вчерашнего утра вынашиваю определенные планы относительно предстоящей ночи, но что-то происходит после того, как я выхожу из бара.
Не помню, как я добрался до постели.
Моя одежда на мне. В кармане нахожу записку Брендона. Достаю и разворачиваю, читаю в сонном свете из окна:
Поосторожней с напитками.
Ну, конечно же! За мной следят. Что ещё могло означать лицо Боба в окошке подсобки? Подсыпали какую-то дрянь мне в чашку и я уснул.
Брендон увидел, что я пью чай, поэтому и затеял этот дебош в баре. Он хотел меня предупредить, но не успел.
Встаю с постели и, шатаясь, выхожу из бунгало. Усталость такая, как будто всю ночь шпалы укладывал. Что же они туда мешают, варвары?
Домик Урсулы и Сверчка у самого леса. Через минуту я уже на крыльце, дверь не заперта.
Внутри гробовая тишина. Отодвигаю москитную сетку, вхожу. Расположение комнат зеркальное, если сравнивать с моим бунгало. Значит, спальня справа. Осторожно ступаю по скрипучим половицам. В помещении пусто, постель даже не расстилалась. На кухне тоже никого. Никого нет ни в кладовке, ни в кабинете, ни в гостиной.
Из-под двери в ванную комнату пробивается свет. Эту светящуюся полоску видно только из коридора, ведущего к чёрному ходу. Что ждёт меня за дверью, я уже могу предсказать с вероятностью на девяносто девять процентов. Но хочу ли я это увидеть? И всё-таки любопытство сильнее, я толкаю дверь и вхожу.
Отвратительная в своём сюрреализме картина. Ванная, наполненная до краёв красной жидкостью. Две головы торчащие из кровавого киселя. Спутанные волосы, глаза и рты приоткрыты, как будто они принадлежат ещё живым персонажам. Вот сейчас кто-то из них повернёт голову в мою сторону и скажет:
- Заходи, брат. Иди, налей себе пока чего-нибудь… там, в баре пока мы тут плещемся…
Но никто ничего не скажет и от этого становится по-настоящему жутко. И ещё жутко от того, что эти люди снова оживут через несколько дней, чтобы опять умереть. Сегодня я опоздал, и они вскрыли себе вены. Серафима говорила, что это происходит с ними раз в месяц? Или это сказал Брендон, какая разница?
В первую секунду я хочу уйти, сделать вид, что ничего не заметил и спал, как и все жители нашего лагеря. Несколько мгновений я раздумываю, но оставлять Урсулу и Сверчка в таком положении не могу.
С отвращением погружаю руки в ещё теплую воду, подхватываю девушку и вытаскиваю из ванны. Она совершенно голая, кожа на ногах и запястьях в местах порезов побелела и выглядит как замороженный студень, который надрезал и не стали есть.
Отношу её в спальню и кладу на постель. Возвращаюсь за парнем. Как его? Саймон, кажется. Я вспоминаю его имя и теперь мне ещё невыносимей видеть его безжизненную маску.
- Саймон, Саймон… - повторяю я, собираюсь с духом, чтобы и его вытащить из ванной.
За спиной слышу шаги, и на плечо мне ложится тяжёлая рука. Наверняка в эту секунду у меня на голове появилось полдюжины седых волос.
- Не спиться?
Это Боб. Он заходит справа от меня и облокачивается о край ванны. Разглядывает самоубийцу с таким жалостливым выражением на лице, что я чувствую к Бобу отвращение.
- Ну, чего ты добиваешься, а?
- Помоги мне доказать мою невиновность, ты же можешь.
- Всего-то? – спрашивает Боб.
- Всего-то, – отвечаю я.
Мы стоим и смотрим на Саймона. Думаем каждый о своём.
- Тебе его не жаль? – спрашиваю, - знать, что он вот так каждый раз подыхает. Каждый раз для него последний. Каждый раз ему надо на это решиться. А вы подводите его к этому решению. Как безмозглого кролика под электрический разряд. Нет, хуже! Кролик, хотя бы не соображает ни хера.
- Саш, здесь нет места для жалости.
- Я уже понял. Я понял, что и для справедливости здесь тоже места нет.
Боб делает скучающее лицо. Ему уже надело объяснять мне прописные истины о том, что я ничего не могу помнить из своей жизни. А я помню. Я сегодня вспомнил, как падал самолёт, я увидел последние секунды своей долбанной жизни.
- Давай перенесём его, - говорю, - помоги мне.
Мы вытаскиваем Сверчка из кровавой ванны и переносим в спальню. Теперь он лежит рядом со своей Урсулой. Оба в красных каплях на теле, как больные ветрянкой.
Мы выходим из дома, и я закуриваю. Боб направляется к себе. Задачу свою он выполнил, Саймон и Урсула мертвы, можно поставить галочку. А мне так тошно от этой их канцелярии, что я не выдерживаю, швыряю окурок в спину Боба и кричу:
- Я хрен успокоюсь, понял?
Боб уходит не оглядываясь.

***
Утро пятницы. Сегодня день моего испытания на вшивость, которое администрация перечеркнула красным карандашом. Устроили себе выходной. Интересно, каким образом они хотели спровоцировать меня на убийство? Заставить Альберта избивать у меня на глазах собственную жену? А вот интересно, я бы смог убить за это? Может и да.
Раз администрация не хочет, я сделаю это сам. Альберт сегодня играет в интуитивном казино вместе с Бобом, Александрой и её ненормальным женихом. А Белла? Где она?
Белла пьёт кофе на террасе. Курит тонкую сигарету. Я иду центральной аллеей и резко сворачиваю к её дому. Взлетаю по ступеням. Мы рядом, настолько рядом, что я слышу, как шумит её сердце. Она шепчет, и её слова щекочут меня.
- Он может вернуться.
Недокуренная сигаретка летит через парапет. Чашка падает на дощатый пол террасы.
Бам!
Я подталкиваю Беллу, она не сопротивляется. Мы закрываем дверь, оставляя на пороге разлитый кофе.
Конечно, за нами следят. Тут за всеми следят. Они не видят того, что происходит, но они знают.
Длинная юбка стелется у порога, майка и нижнее бельё Беллы остаются в гостиной. Мы продвигаемся в спальню, оставляя на полу следы будущего преступления.
Постель не прибрана, возможно, здесь ещё несколько часов назад был секс. При мысли об этом, внутри у меня вспыхивает настоящее пламя. Щупаю лобок Беллы, она испуганно сжимает бёдра, но я уже положил на кровать свою добычу. Раздвигаю её ноги и провожу пальцами по мокрым губам.
- Ещё…
Ложусь сверху и погружаюсь в приятную, тёплую слизь. Небольшими толчками проникаю глубже и глубже.
- Ещё… ещё…
На этот раз я довожу дело до логического завершения, кончаю прямо в Беллу. Наши соки где-то там внутри смешиваются, обнюхивают друг друга, знакомятся… и вытекают из переполненного сосуда на свет божий.
- Надеюсь, тут нельзя забеременеть? – спрашиваю.
Белла встаёт с кровати, накидывает халатик и убегает в душ, роняя на пол липкие капли.

Альберт появляется уже после того, как я успеваю надеть шорты и футболку. На этот раз я встречаю его лицом к лицу. Он наносит сокрушительный удар, и если бы я не увернулся, то он положил бы меня сразу и навсегда.
Дверца комода, куда попадает кулачище Альберта, разлетается в щепки. Валится водопадом битое стекло. Осколком режет руку несчастному мужу. В довесок я бью его ногой в живот.
Белла выбегает на улицу. Оттуда слышны крики.
Мне всё время приходится отступать или убегать. Альберта ослепила ярость, это только и спасает. Он крушит мебель, хочет достать меня, но совершает несколько ошибок, теряет силы.
Я снова достаю его ногой. На этот раз попадаю по печени. И сразу же выстреливаю ему в голову. Пропускаю встречный удар.
В гостиную влетает Белла, Альберт бьёт её наотмашь по лицу и она падает.
Следом появляется Боб, набрасывается на плечи Альберта, ещё двое из охраны Сэма скручивают ему руки. Пользуясь заминкой, я хватаю Беллу за руку, и продираюсь к выходу.
(продолжение следует)
по оконцовке распечатаю и заново прочитаю на бумаге

Щас на ресурсе: 272 (1 пользователей, 271 гостей) :
moro2500и другие...>>

Современная литература, культура и контркультура, проза, поэзия, критика, видео, аудио.
Все права защищены, при перепечатке и цитировании ссылки на graduss.com обязательны.
Мнение авторов материалов может не совпадать с мнением администрации. А может и совпадать.
Тебе 18-то стукнуло, юное создание? Нет? Иди, иди отсюда, читай "Мурзилку"... Да? Извините. Заходите.