Залогинься!
Слушай сюда!
споки ночи, дд софора
дд, ладно глум. но слабоумный - никак и никуды.
кроме нах софора |
Автор: vpr
Рубрика: KING SIZE Кем принято: Француский самагонщик Просмотров: 1833 Комментов: 1 Оценка Эксперта: 38° Оценка читателей: N/A° Глава 13. Пятница не начнётся, пока не закончится среда.
- Вставай, - произносит Белла, и я узнаю голос женщины, которая так самоуверенно заявила, что сможет удержать меня в лагере. Поднимаюсь, Белла кладёт мне руку на плечо и тихонько подталкивает вперед. - Пошли. Передвигаемся в рассветных сумерках, Белла чуть впереди. Совершенно не думаю, чем это может для меня закончиться, просто иду и всё. Переставляю ноги, шаг в шаг, след в след. Оглядываться назад страшно, но этот страх только подстёгивает, кожа покрывается мурашками. Побороть страх мне не под силу, тогда я трансформирую его, представляю себя самцом, который нагоняет добычу. Словно животное я потягиваю носом, упиваюсь запахами женщины, которая идёт впереди. Запахи эти вьются за Беллой тонкими нитями, путаются в ветвях, цепляются за кору деревьев, прячутся под листьями, а я хватаю их на бегу – держу след. Преследователь и жертва. Но игра длится недолго, потому что я снова начинаю паниковать. Ведь я доверился поводырю по одной простой причине – выхода у меня не было. Там, возле бунгало меня не ждёт ничего хорошего. Да и впереди неизвестно что. Белла оборачивается, в свете зари выстреливают две искры, взорвавшиеся в её глазах. - Сюда. Место совершенно дикое, наверное, даже днём здесь чувствуется недостаток света. По правую руку море папоротника, из которого торчат ровные как мачты стволы бальсы. Далеко за спиной остался дом, в котором живут Сверчок и Урсула. Мне нет дела до Урсул, Сэмов, Серафим и прочих, меня подгоняет зыбкий спасительный шанс. Ведь сказал же Брендон, что к понедельнику меня не будет на поэтическом шабаше. Пускай он чокнутый, зато у него наверняка самая прямая связь с космосом. У всех идиотов такая есть. Прямо перед нами возвышается густая изгородь из зарослей коки, а сразу за ней влажная тьма. Белла уже там, я тоже делаю шаг и погружаюсь в эту темноту, останавливаюсь, чтобы разглядеть хоть что-нибудь. Ничего. Как будто лицо окутали мокрым полотенцем. Иду на ощупь. Постепенно глаза привыкают, силуэт женщины в двух шагах впереди меня, за её спиной я замечаю слабый свет и останавливаюсь. - Сюда. Белла протягивает руку, и у меня появляется шанс впервые дотронуться до неё, почувствовать её кожу. Повинуясь инстинкту, я шагаю вперёд. Мгновенно чувствую нехватку кислорода, горло забивается комком ваты, я хватаю ртом воздух, но облегчения нет. Так же было во вторник, когда я пытался удрать из лагеря. Не хватало ещё потерять сознание. И тут меня осеняет – неожиданное появление Беллы, спасение и ночная беготня по лесу - просто уловка, на которую я попался как отупевший в речной яме сазан! Конечно, чего проще – заманить меня за периметр, чтобы я вырубился, а затем подобрать без лишнего шума. Но почему именно Белла? Да всё просто - Боб знает о моём влечении, а Белла всего-навсего пешка, приманка. Мысли о женщине исчезают, оставляя после себя пустоту, которая мгновенно заполняется страхом. Дышать становится трудней, ноги не слушаются, каждый шаг кажется последним, но я не в силах выпустить руку Беллы, иду за ней как привязанный. Ещё один шаг, ещё, и ещё… Лес перед глазами разлетается на светящиеся лоскуты, глубокий вдох не загоняет в лёгкие ни грамма воздуха. Ощущаю дефицит кислорода, падаю на колени и хватаюсь за горло. Но внезапно всё становится на свои места, я дышу полной грудью, а разбившийся на осколки пейзаж снова собирается в картинку. - Ты в порядке? – спрашивает Белла. В этом месте листва папоротника доходит до пояса, чуть левей отвесная скала, поросшая изумрудным мхом, справа крутой спуск на дно высохшего русла. Именно у пересохшей артерии горного ручья я потерял сознание во вторник. Но мы не спускаемся, Белла манит меня рукой, и я замечаю заваленный ветками вход в пещеру. Я, конечно, благодарен Белле за чудесное спасение, но что дальше? Начинаю понимать, что бежать отсюда невозможно и через несколько часов нас всё равно найдут. Спешу озвучить свои опасения, но Белла прикладывает палец к губам и отбрасывает ветви в сторону. Чтобы пройти под низким сводом, нужно согнуться в три погибели. Наконец мы внутри, в безопасности. В относительной безопасности. Пещера сужается и уходит влево и вверх. Мы преодолеваем два поворота, подъём и оказываемся в довольно просторном «зале». Прямо по центру жутковатый деревянный станок неизвестного назначения. Вместо стульев несколько подстилок из овчины прямо на камнях. Я опускаюсь на одну из них, перевожу дух. В пещере невыносимо сыро и холодно. Платье Беллы намокло, я могу прочесть всё её тело, каждую ложбинку и выпуклость. Капля влаги срывается с виска женщины, рисует изгиб на шее, задерживается в чаше ключицы и… Белла рукой смахивает надоедливую каплю. - Что смотришь? Это вопрос ко мне, но я не опускаю глаз. Нагло осматриваю выпуклый живот и влажные бёдра. - А что мне ещё остаётся? – спрашиваю я и тут же меняю тему разговора, - здесь место хоть надёжное? - Тебя найдут в любом случае. Вопрос времени. - Тогда зачем ты привела меня сюда? - Это последнее место, где они будут тебя искать. Пока… - Что пока? - Пока не поймут, что искать нужно нас. - Нас?! Белла делает еле уловимое движение в мою сторону, и я подскакиваю с овчины как ошпаренный. Меня пробило насквозь, навылет. Там где я только что чувствовал сердце теперь чёрная дыра, в которой может уместиться целая вселенная. И эта вселенная пульсирует так, что стены пещеры приходят в движение, раскачиваются и сотрясаются от невидимых ударов. Первое, что я нахожу в этом разлетающемся на куски пространстве – влажные губы. Я прижимаюсь к ним своими губами, раскрываю и заталкиваю внутрь язык, напиваюсь до безумия. Мои пальцы крепко ухватили подол платья и тянут его наверх. Белла извивается, освобождаясь от мокрой кожи, поднимает руки. То ли капитулирует, то ли помогает мне сорвать с неё платье. Нам удаётся сделать это довольно быстро. Теперь Белла спешит расправиться с моей одеждой, возникает небольшая заминка, и я на секунду возвращаюсь в реальность. Боже, что я делаю? Память рисует мощные кулаки Альберта, его свирепый взгляд. Это тебе не ревнивец-любитель Майки, бить будут профессионально. Но уже в следующую секунду я вижу лежащую на спине Беллу, её раздвинутые ноги и нервно подрагивающий живот. Ложусь сверху и прилипаю всем телом к женщине. Мгновенно проникаю внутрь, очень глубоко, но мне и этого мало. Я хочу ещё глубже, ещё. Пропихиваю себя толчками, Белла помогает, вздрагивает всем телом и тянет колени к себе, ещё выше, к подбородку. Она сложилась вдвое, втрое. Течёт и стонет. Очень громко. Я чувствую, как она начинает мелко дрожать подо мной, шепчет неразборчиво. Я тоже балансирую на тонкой грани, вот-вот кончу. Выравниваю дыхание, ладонями разворачиваю лицо Беллы и заглядываю в её глаза. Шагов я не слышу, криков тоже. Меня просто отрывает от женщины и крутит в воздухе так, что я теряю ориентацию и вытягиваю перед собой руки для подстраховки. В следующую секунду я получаю плотный удар в переносицу, отлетаю к стене и крепко прикладываюсь затылком о край камня. Поднимаюсь на ноги, осматриваюсь. Почти вся честная компания в сборе. Мужчины на переднем плане, с интересом разглядывают мизансцену, женщины за их спинами, стыдливо отворачиваются. Майки даже не скрывает своей радости. Профессор Питер дрожит, как будто к нему подключили электропровод и пытают слабыми разрядами тока. На вороте его рубашки я замечаю красное пятно. Где-то слева Белла спешно натягивает платье. Наибольший интерес происходящее вызывает у всклокоченного Брендона. Он скалится и жадно облизывает губы. Пускает слюну и даже пытается мастурбировать через брюки. Его выводит один из мясников Сэма. - Давайте, я вам объясню… Прямо передо мной возникает Альберт и как следствие – жуткая боль в районе солнечного сплетения. Я сгибаюсь пополам, харкаю кровью и получаю коленом в зубы. Слышу хруст и вижу, как страдальчески морщится Боб. Белла протискивается к выходу из пещеры. Сэм пытается удержать Альберта, но ревнивец неумолим. Я больше не пытаюсь встать, катаюсь голый по земле, а он пинает меня ногами, норовит приложить в голову. В конце концов, ему удаётся полностью выбить из меня сознание. Оно и к лучшему. Бамбуковые шпалеры на потолке помогают сосредоточиться. Я в сотый раз за вечер пересчитываю количество рядов, жердочек и крестовин. Всякий раз получается другое число, но это не раздражает. Мне кажется, я стал хуже видеть. Зато я могу разглядеть свою правую щёку, она распухла и закрывает половину комнаты. Говорить трудно, вместо шипящих получается свист, гласные отдаются головной болью. Почти всё время у постели дежурит Боб, один раз зашёл Сэм. Молча посмотрел на меня, пошептался с Бобом и вышел. Пыталась прорваться Серафима, но меня спас Боб, который по счастливой случайности был в этот момент рядом. Он выпроводил поэтессу, но уходя, она всё-таки успела закинуть горсть мусора в мой воспаленный мозг: - Надеюсь, что к понедельнику вы будете в добром здравии. Поэма почти закончена. Мне важно ваше мнение, слышите? И уже в дверях добавила елейно: - Наш Казанова… - Да пошли вы со своей поэмой! Боб возвращается к постели. Трогает меня за лицо, чуть разворачивает голову. Я болезненно морщусь. - Что там? - Лучше тебе не видеть, - отвечает Боб. Я зол, очень зол и поэтому веду себя и говорю с нескрываемым ехидством и вызовом. Мне хочется им всем показать, что не с тем связались, что я им ещё устрою Кузькину мать. - Жалеете, небось, что не поломали мне ноги в первый же день, да? - Ты попал к нам в понедельник. А у нас есть чётко прописанный распорядок, и мы не собираемся его нарушать. - Знаете, вам нужно уже сейчас подумать, как уничтожить вашу блядскую канцелярию и вообще… ваш концлагерь пора сжечь! Я этого так просто не оставлю, вот доберусь до Сантьяго и пойду сразу в российское посольство. И тогда вам жопа! Всем! Устроили тут богадельню, мать вашу! А-а-а! Меня настигает острая боль. - Не напрягайся. Голос Боба остаётся спокойным, и это спокойствие передается мне. - Как там Белла? Боб вздыхает. - Что? - Я не знаю, - пожимает плечами Боб. - Как это ты не знаешь?! Ты не можешь не знать! Вы все тут шпионите друг за дружкой, и прекрасно знаете, кто и что сожрал, кто чем гадит и кто на чьи коленки пялился. На ментальном, бля уровне! - Тебе нужно успокоиться. - Я успокоюсь только в гробу. Или ломайте мне нахрен ноги! - Саш, всему своё время. Я в отчаянии. Одновременно хочется бежать отсюда, хочется увидеть своё лицо, хочется увидеть Беллу. И да - хочется снова подраться с Альбертом. Но уже не так, а на равных. И не голым. - Помоги мне встать, - требую я. Боб не против, я поднимаюсь и чувствую каждую кость, каждую мышцу своего тела. Боль везде. Но, несмотря на это, я иду в уборную, подхожу к зеркалу и долго не могу поднять глаз. Наконец собираюсь с силами. Боже, Боб прав, этого лучше не видеть. Вид такой, как будто голову мою надули словно воздушный шар и щедро вымазали черникой. Глаз почти нет, они спрятаны в двух лиловых мешках справа и слева от распухшего носа. Не хватает пары передних зубов. На общем фоне почти потерялся подбородок, зато правое ухо на два размера больше, чем положено. Я беззвучно плачу и возвращаюсь в комнату. - Нравится? – спрашивает Боб. Я ложусь в постель и отворачиваюсь к стенке тем, что осталось от лица. Что там с подведением итогов? Итак, я отдохнул, поработал над собой, сплясал на сцене Зеленого театра, и не воспользовался последним шансом. Две драки, попытка побега и прелюбодеяние. Не знаю, известно ли местной администрации про коммутатор? Боб словно прочёл мои мысли. - Слушай, а зачем ты забрался в дом Сэма? Глава 14. Аутодафе Естественно, я ничего не рассказал Бобу про ночной звонок по коммутатору. И, конечно же, не сказал ни слова о том, что Белла помогла мне скрыться. - Боб, я вообще не понимаю, о чём ты? Какой дом? Я был у Сэма только один единственный раз, когда подписывал эту… как её… бумагу вашу… - Переполох начался именно от бунгало Сэма. - Я не знаю, откуда начался этот ваш переполох. Я курил на веранде, а потом увидел Беллу на крыльце. Вот и всё. Подошёл к ней, и мы разговорились. - Как вы оказались в пещере? - Тебе рассказать, почему мы решили уединиться? Просто пошли погулять. В распорядке ведь ничего не сказано о том, что по ночам нельзя гулять, правда? Боб согласно кивает. - А что потом? – спрашивает он. - А потом я услышал крики. Естественно, я испугался за Беллу, схватил её за руку и мы побежали. - Как романтично. Побежали, держась за руки, - съехидничал Боб. - Ну да… ну, может я и не держал её за руку, но мы побежали. Побежали вместе. - Неужели? От кого? - От Альберта. Ведь это он поднял шум? - Нет. - А кто? – спрашиваю. - Ты знаешь, - отвечает Боб и улыбается. Мы молчим, и он долго смотрит мне в глаза. Хорошо, что они заплыли, иначе он бы заметил моё враньё. Впрочем, я только тешу себя иллюзиями, он не такой дурак. Боб поднимается и уходит на кухню. Отсутствует минут пять, не больше. Я понимаю, что моя главная задача, вывести из-под удара Беллу. Говорить всё что угодно, сказать, что я насильно затащил Беллу в пещеру. В общем, взять на себя всю вину. Боб возвращается с дымящейся чашкой кофе. Подходит к окну и смотрит на улицу. - Боб, я должен тебе признаться… - Что ещё. - Там в пещере… короче, она сопротивлялась. Боб не поворачивается в мою сторону, даже позы не меняет. Продолжает разглядывать улицу, делает глоток из чашки. Я вижу, как стекло запотевает от его дыхания. - Что ты хочешь этим сказать? - Ты понял. - Поясни. - Она не хотела… я… в общем, я её… изнасиловал. - Ты обращал внимание на портрет, который висит у тебя в гостиной? – внезапно спрашивает Боб. Вот тебе раз! Неужели он мне не поверил? Скорей всего так и есть. Боб стоит спиной ко мне, но ощущение такое, что заглядывает мне в душу, прожигает насквозь. Он не дожидается ответа и задаёт следующий вопрос: - Женщина, которая там изображена, не кажется тебе знакомой? Я не понимаю равнодушия Боба, однако говорю, что женщина и вправду мне знакома. Боб отвечает, что это реальный персонаж. - Правда? Я даже делаю вид, что хочу встать и пойти взглянуть ещё раз на портрет. Но Бобу плевать на мои старания, он продолжает смотреть в окно. - Ты никогда не пробовал рисовать? Я, как и все конечно пытался малевать в детстве. У меня даже имелось несколько школьных учебников, раскрашенных до такой степени, что полюбоваться ими приходили из параллельных классов. Правда, учителям это не нравилось. Возможно, по этой причине мне уже в школе отбили охоту к рисованию. Я рассказываю об этом Бобу, а он молча пьёт свой кофе. В этот момент дверь распахивается и в комнату влетает Альберт. Я порываюсь подняться, Боб роняет чашку на пол и встаёт между нами, разводит руки в стороны. - Альберт, не делай этого. Обманутый муж останавливается в дверях и буравит меня взглядом. Костяшки на его кулаках наливаются молочным цветом. - Боб, отойди. Боб не собирается отходить, всем видом показывает Альберту, что не допустит мордобоя. - Ты хоть знаешь, что сделала эта тварь? Альберт показывает на меня и, кажется, что из глаз его вот-вот брызнут искры и ударят молнии. - Он изнасиловал Бел! Этот сучий выродок изнасиловал её! Вот это поворот! Я пошатываясь встаю с постели и делаю шаг навстречу к Альберту. Боб через плечо бросает мне: - Лежать! - И не подумаю, - отвечаю я, и тут даже Боб не смог помешать Альберту достать меня справа. Руки у него длинные, он попадает мне в челюсть по крутой траектории. Я падаю, откатываюсь к кровати и прикрываю свою несчастную голову руками. Но больше ударов нет. Недолгая возня у меня за спиной и треск закрывающейся двери. Глухие шаги на крыльце, и тишина. - Чёрт! Я сижу на полу, прижимаюсь спиной к кровати. Боб подхватывает стул и устраивается напротив, смотрит сверху вниз пристально, и не мигая. - Я виноват, Боб. Я не знаю, как это произошло! Ты мне сам говорил, помнишь? Сделай что-нибудь… привнеси жизнь в это пространство или что-то в этом роде. Ну, ты помнишь? Боб? Я подумал, что она не против. Как-то так нелепо получилось. Через жопу у меня всё… Боб молчит, просто наблюдает за мной и скорей всего даже не анализирует. Я для него давно уже как открытая книга. - Так ты вспомнил эту женщину или нет? – спрашивает Боб. Я сначала не понимаю о чём речь, затем мысленно возвращаюсь к портрету на стене. - Не знаю. Когда увидел первый раз, то не было никаких эмоций. А на днях… вроде вчера, мне показалось, что я её знаю откуда-то, что её лицо мне знакомо. Но я не уверен. Я внимательно наблюдаю за собеседником. Вижу, что он чем-то озадачен. Если честно, меня пугает мысль о том, что его больше интересует женщина на портрете, нежели та, другая, с которой только что произошли чудовищные неприятности. Нет, он не чёрствый человек, просто Боб очень проницателен, и сразу же догадался, что не было никакого изнасилования. Для меня остаётся загадкой его нездоровый интерес к женщине на портрете. Боб устало поднимается со стула, подбирает с пола чашку и ставит её на стол. - Будем считать, что итоги мы подвели. Ничего утешительного сказать не могу. - Не понимаю… У меня что, нет шансов? – без тени надежды спрашиваю я. - Саша, ты патологический лжец. Но что-то не складывается, я не могу понять, в чём подвох. Боб выходит, а я остаюсь сидеть на полу. И вместе мы недоумеваем - он там, я здесь. Утро казни выдалось тёплым и дождливым. Я просыпаюсь и как обычно - за окном темно. От нечего делать наблюдаю за струящимися по стеклу каплями. Одни спешат, другие ползут еле-еле, а некоторые и вовсе останавливаются, ждут, когда в них врежутся наиболее нетерпеливые и тогда они вместе срываются в слалом. Но одна капля надолго замерла в углу окна, возле самой рамы. Застряла и не двигается с места, точь-в-точь как я в этом проклятом посёлке. Первыми, кого я вижу в этот день - Боб, Мария, Сэм и парочка мясников. Они входят один за другим, бледные и молчаливые, как всадники Апокалипсиса. Комично выстраиваются у моей постели, скрещивают руки. Всё очень печально и торжественно. - Пора, - говорит Сэм. Мария кинематографично улыбается. Сэм грозно складывает брови. Боб спокоен. Мясники настороже. Я напуган, хотя и надеюсь, что всё это не более чем балаган. Однако, послушен словно агнец. - Думаете? Я успею сходить на толчок? Эта ваша овсянка, она такая реактивная… Мне не дают договорить, набрасывают на голову мешок и скручивают за спиной руки, стягивают их ремнями. - Эй, аккуратней! Мне даже одеться не позволяют, волокут к двери в чём есть. Я проклинаю всех и вся, традиционно обещаю спалить этот чёртов лагерь. Пугаю консулом. Всё бесполезно, меня выводят под дождь, мешок на голове мгновенно намокает, прилипает к лицу и кричать становится совершенно невозможно. Теперь я просто рычу и изворачиваюсь, стараюсь лягнуть побольнее тех, кто стянул ремни на моих запястьях и выставил в этой гонке в роли коренного. - Больно, твари! Мы передвигаемся почти бегом, твари отвечают на пинки тычками в спину. Дорожка заканчивается, теперь ноги мои разъезжаются в грязи. Шагов тридцать немыслимого галопа и босые ступни утопают в пластмассовой от сырости траве. Несмотря на то, что потоки воды с неба уменьшились, шум только нарастает. Видимо, мы движемся через лес. Весь остаток пути мне не до пинков и проклятий, я стараюсь просто удержаться на ногах. Наконец, мы на месте и с моей головы срывают мешок. Обстановка знакомая до рвоты: пещера, адов станок посередине, сырость и вонь. Зачем этот идиотский колпак, если жертве уже известно место экзекуции? Скорей всего – болезненное желание следовать инструкциям. Все страждущие в сборе, сидят на овчинах и стоят вокруг в ожидании зрелища. Не хватает только жены и сына профессора. Сам Питер стоит у входа, опираясь спиной о каменную стену, в мокрой от пота рубашке. Наверное, с его семейством и вправду стряслось что-то неладное. Но мне не до них, я должен о себе подумать. Взглядом разыскиваю Беллу и, встретившись, опускаю глаза. Меня лихо бросают на деревянную столешницу, прикручивают руки ремнями, ещё двое охранников защёлкивают на ногах металлические замки. Хочу орать, но сдерживаю себя и только хриплю сквозь зубы. Ещё несколько раз дёргаюсь для приличия и затихаю. Уверен, сейчас они меня попугают ещё минут десять и отпустят. На передний план выходит Сэм, сжимает пальцами листок бумаги. Чёртов бюрократ! И здесь не может без протоколов и инструкций! Впервые обращаю внимание на его руки. Пальцы тонкие и крючковатые, немного подрагивают, поэтому листок колышется. Это раздражает. Сэм поднимает руку и обводит взглядом присутствующих. Тем временем я более детально изучаю средство для пыток. На моих ногах металлические скобы, по две на каждой голени. Верхние закреплены на неподвижной столешнице, нижние на каретке. Справа колесо с рукояткой, посредством которого производится смещение каретки. У меня пересыхает в глотке, и я изо всех сил пытаюсь освободить руки от плотных ремней. Голени рефлектируют, начинают невыносимо чесаться. В жизни никогда и ничего не ломал, хотя играл и в футбол и в хоккей, катался на лыжах, падал, сталкивался с живыми и неживыми преградами. Но даже пальца не повредил. Скажу честно, самое болезненное место у меня, это именно голени. Мне просто неприятно до них дотрагиваться. Когда во время футбольного матча я вижу удар в эту область, внутри всё переворачивается. Думаю, у каждого человека есть такие точки на теле. Тем временем до моего слуха доносится голос Сэма, монотонно читающего с листа. Оказывается, он давно уже озвучивает приговор. Мой слух улавливает отдельные фразы и упирается в последние слова. Сумбур в голове мешает выстроить информацию в логический ряд. - Ребята, давайте завязывать, а? Я всё понял, серьёзно… - Вы что-то хотели сказать нам? – спрашивает Сэм. Когда Сэм обращается ко мне на «вы», это не сулит ничего хорошего, я запомнил. - Дайте ему шанс, прошу вас! У меня читка поэмы на понедельник, а Саши не будет! – умоляет Серафима и, пожалуй, это единственный раз, когда я с ней полностью согласен. Ещё никогда в жизни мне так не хотелось поэтических вечеров. - Нет, - отвечает Сэм и кивает одному из стражей. Тот подходит к колесу и хватается за рукоятку. - Стойте! – кричу и уже не могу сдержать слёз, понимаю, что никто здесь не шутит, - да не буду я больше! Клянусь! Эта сволочь проворачивает колесо, и я слышу хруст. Сначала меня прошибает озноб, и только вслед за этим я испытываю дикую боль в ногах. Отрываю голову от столешницы в стремлении сложиться вдвое. Кричу, перехожу на хрип, закусываю губу и выдавливаю себе на грудь кровавую пену. Мой истошный крик захлёбывается где-то внутри и теперь в пещере слышен только вой Брендона и стон Серафимы. После этого я теряю сознание. Глава 15. О живописи и не только Последние три недели просыпаюсь не позднее семи утра, работы столько, что нет времени пожалеть себя и напиться по этому поводу с Доном. Да и китаец начал пропадать, несколько дней назад заходил, я был раздражён и с тех пор о нём ни слуху ни духу. Чувствую, скоро найдёт себе другую студию и отвалит. Оно и к лучшему. Я продержался какое-то время благодаря его клиенткам, а теперь, когда мои дела пошли в гору, смысла ютиться в одном помещении уже нет. Кроме работы над портретом Эмми я полным ходом участвую в афере Либермана. Кстати, не могу сказать точно, какое из направлений забирает больше времени - истинное искусство или подделка. Хотя я уже и сам не могу сказать, что есть истина. Выбор был сделан в пользу полотна Кандинского четырнадцатого года «Картина с тремя пятнами». Буквально на следующий день прилетел всклокоченный Либерман, привёз подходящее по размеру полотно начала века и мы приступили к работе. Неделя ушла на то, чтобы снять верхний слой и тут я лично убедился в талантах Игоря. Прикладная химия и еврейский педантизм сделали своё дело. В понедельник с подрамника на меня смотрел довольно пожилой холст с еле заметным подмалёвком предыдущего автора, на который я должен нанести шедевр отца основателя нефигуративной живописи. - К сожалению, натурального Кандинского у меня нет, но вот отличные фотокопии. Либерман вытаскивает из папки несколько глянцевых снимков и раскладывает на столе. На фото фрагменты «Пятен» в хорошем качестве. Игорь обращает моё внимание на некоторые особенности и советует посмотреть на «живого» Кандинского в Музее Гуггенхайма. - Это тебе очень пригодится, поверь. - Я уже там был. Не думай, что я буду сидеть на месте и медитировать на твои фотографии. Моя активность производит впечатление на Игоря, и он одобрительно сопит. Естественно, об этой работе не должна знать ни одна живая душа, поэтому количество посетителей в моей мастерской сводится к минимуму и время посещений строго оговаривается, чтобы иметь возможность замести следы перед приходом клиентов или друзей. - Я бы вообще закрыл тебя здесь на месяц, и… - И не кормил, - заканчиваю фразу вместо Либермана. Толстяк смеётся и потирает руки. Он безмерно рад, что дело сдвинулось и теперь покоя мне не будет, пока мы не доведём задуманное до логического завершения. - Пол, я тебя очень прошу… это не шутки. Дабы успокоить Игоря я приобретаю несколько раздвижных ширм и отгораживаю от любопытных взоров ту часть студии, в которой кручу наш чёрный бизнес. Естественно, первым кто начал совать туда нос оказался Дон, который чувствует себя таким же полновластным хозяином чердака, как и я. Чувствовал до недавнего времени. - Это что? – указывает он на ширму и сразу же пытается за неё пробраться, но я преграждаю ему путь. - Не стоит, дружище. Дон пожимает плечами и достаёт из холодильника банку пива. Обиделся или нет, сразу не поймёшь. У китайцев всегда в лице читается затаённая обида на весь белый свет. Он тут же пытается перевести инцидент в шутку, но с налётом упрёка. - Своих девочек я от тебя не скрывал. Теперь уже я пожимаю плечами. Дон продолжает: - Кстати, мне в среду нужно сделать несколько снимков для одной начинающей модельки… Дон чешет затылок, смотрит исподлобья, но я неумолим. Ещё и руки на груди скрестил для пущей убедительности. - И что? - Там место подходящее… - китаец показывает на ширму, - сам знаешь, там можно сделать хороший сложный свет. - Сделай его искусственно, брат. Хорошо? Смягчаю отказ «братом» и Дону ничего не остаётся, как согласиться. В тайне надеюсь, что он найдёт другую студию для съёмки или отработает на пленэре. Выпроваживаю Дона и начинаю строить на холсте конструкцию будущих «Пятен». Масло использую только то, что достал Либерман. Возможно, он изготовил его сам. Уверял, что соответствие эпохе стопроцентное. Не совсем понимаю, зачем такие сложности, если экспертом будет непосредственно Игорь и ирландец доверяет ему на все сто. Либерман сам приводил в пример случаи, когда эксперты давали разные заключения на одну и ту же картину. Это у них вообще в порядке вещей. Дилетанты. С другой стороны, я ценю педантичность Игоря, которая должна обеспечить нам успех. Телефонный звонок из-за ширмы обрывает мою псевдотворческую мысль. Это Наоми, которая последнее время источает море любви. - Привет, малыш. Мне одиноко. - Я работаю, милая. Стараюсь быть вежливым, хотя чувствую лёгкое раздражение. - В субботу? - Да. - Ты слишком много работаешь. Опять мне напоминают о том, что я слишком много чего–то там делаю или не делаю. - Хочешь, я приеду к тебе? Или нет… давай встретимся в Жо-Жо, - предлагает Наоми. На часах половина двенадцатого. В пять у меня будет Эмми. Утро украл Дон. Если сейчас приедет ещё и Наоми, то можно забыть о работе и над портретом и над Кандинским. - Слушай, может завтра? - Это важно для нас обоих, - интригует Наоми, и я соглашаюсь. Она расположилась за столиком не на летней веранде, а внутри заведения. Прячется от палящего летнего солнца, что совсем на неё не похоже. Ресторанчик на Лексингтон авеню был когда-то нашим самым любимым местом для встреч. Хотя я не очень любил французскую кухню. Просто я очень любил Наоми. Мы целуемся, и я присаживаюсь напротив. Ничего не хочу заказывать, единственное желание – побыстрее улизнуть в свою нору. С недавних пор я вообще перестал любить рестораны. Предпочитаю фаст-фуд. Там по крайней мере не так много культа. Не нужно ждать, когда тебя соизволят обслужить, рассчитать. Не нужно нахваливать или ругать блюдо. Не нужно тратить время на то, чтобы делать вид. Просто ешь и всё. Ничего лишнего. - Отлично выглядишь. Это не комплимент, я озвучил именно то, что увидел. Наоми улыбается, а я вспоминаю о том, что уже час дня и настроение у меня мгновенно портится. - О чём ты хотела поговорить? - Ты спешишь? В голосе Наоми сквозит разочарование и это раздражает меня ещё больше. - Не особо, - отвечаю я, но видимо гримаса на моём лице говорит об обратном. Разговор не клеится, Наоми продолжает нагнетать интригу, а мой интерес уже угас. - Как портрет? - Нормально. - Клиентка довольна? При слове «клиентка» в интонации Наоми появляются презрительные нотки. Я предпочитаю не отвечать. Заказываю кофе и с раздражением наблюдаю, как Наоми поедает луковый суп на фоне мрачного семейного интерьера с налётом французского романтизма. А ведь когда-то меня умилял подобный стиль. - Так что там у тебя? На этот раз выходит совсем по-деловому, мне самому жутковато. Как будто мы семья и нам давно уже не до романтики. Наоми молчит, кажется, что она еле сдерживается, чтобы не заплакать. Слава богу, к столику подходит гарсон и приглашает меня к телефону. - Меня? Наверное, это какая-то ошибка. Гарсон так не думает, потому что назвали моё имя. Я с облегчением и одновременно с недоумением встаю из-за столика и следую за парнем. Кто может знать, что я нахожусь в этом ресторане? Никто! Я никому не говорил, что буду в Жо-Жо. Телефон расположен не в отдельной кабинке, поэтому Наоми может видеть меня со своего места. Перед тем, как снять трубку я улыбаюсь и делаю знак Наоми, что я скоро. - Да, я вас слушаю. - Пол? – доносится из наушника, по телу пробегают мурашки и внезапно становится тепло. - Эмми? Как ты… откуда ты узнала, что я здесь? - Мы можем встретиться? Прямо сейчас? - Но… Хочу ответить, что я не один, но язык не поворачивается. И я бормочу что-то невнятное. Говорю, что через некоторое время я освобожусь и тогда… - Я здесь, недалеко. На углу Парк-авеню и шестьдесят пятой, - отвечает Эмми. Она как будто не слышит, или не хочет слышать меня. А я теряю волю, прислушиваясь к тембру её голоса. Через минуту я стою перед столиком Наоми и сбивчиво рассказываю, что мне нужно срочно уйти. - Дела зовут. Наклоняюсь, чтобы поцеловать девушку, но она отстраняется. В её печальных глазах застыли слёзы. Чтобы не видеть всего этого ужаса, я рассчитываюсь и выбегаю на улицу. Держу курс на антикварную галерею, что на углу Пятой авеню и пятьдесят девятой. Всего десять шагов по тротуару и я уже не думаю о Наоми. Эмми ждёт меня у входа, и я замираю от одного её вида. Сегодня передо мной настоящая леди. Её высокомерию тесно в тисках жалких улочек Манхэттена. А рядом с ней сам Джулиан Снайдер, прославившийся в начале семидесятых своими огромными полотнами из мусора. Сегодня он художник, режиссёр, архитектор и просто дорогой дизайнер. Я резко сбавляю темп, чтобы отдышаться и соответствовать моменту. Иначе рядом с ними буду похож на посыльного, который доставил не то, что просили. Слава богу, Эмми соизволила повернуться лицом в мою сторону, когда я был ещё шагах в трёх, и протянула мне руку. Джулиан даже бровью не повёл в мою сторону, не заметил. - Знакомься Джул, это Пол. Начинающий, но очень, очень и очень перспективный художник. Пишет мой портрет. Снайдер наконец-то замечает моё присутствие и снисходительно протягивает свою потную ладонь. - Пикассо. - Очень приятно, - отвечаю я и улыбаюсь шутке Снайдера. Изо всех сил стараюсь, чтобы улыбка была искренней. - Не думаю, - бросает Джулиан, а я пробую разглядеть его глаза за тёмными стёклами очков. - Не обращай внимания, он всегда говорит то, что думает, - успокаивает меня Эмми. Мне бы тоже хотелось вот так вот запросто говорить то, что думаю. Например, что Джулиан закачал себе в лоб столько ботулотоксина, что лоб этот стал похож на пресс Бэтмена. - Я вас оставлю, - говорит Лже-Пикассо, смотрит на часы и отваливает. Перед уходом сладострастно приобнимает Эмми за талию и трётся о её щёку седой бородой. - Пока, детка, - бросает он через плечо то ли Эмми, то ли мне. Я долго смотрю вслед Снайдеру. Чёрт меня подери, неужели мне пожал руку сам Джулиан? Эмми как будто читает мои мысли. - Стать знаменитым не так уж и сложно. Много эпатажа, много скандала и чуть-чуть таланта. Хочешь, я научу тебя? Через год ты не узнаешь себя прежнего. Я киваю. Я верю, что она сможет это сделать. Она берёт меня под руку, и мы идём к заскучавшему без драйва BMW. Она садится за руль, я утопаю в пассажирском кресле, и машина срывается с места. Эмми освободилась раньше, и у неё появилось желание позировать сегодня дольше, чем обычно – так она сказала. Я удовлетворился ответом, но так и не стал задавать вопроса о том, откуда она узнала, что я был в «Жо-Жо». Оказавшись в мастерской, я первым делом вытаскиваю из розетки телефонный штекер. Не хочу сегодня ни слёз Наоми, ни вопросов Либермана, ни бестолковой трескотни Дона. Эмми из тех людей, что не задают лишних вопросов и не лезут туда, куда не просят. Она лишь бросила взгляд на ширму и попросила, чтобы я указал ей место, с которого она будет позировать. - Я расположусь вот здесь, а ты… тебе я сейчас придумаю. Разворачиваю лёгкий диван против света и предлагаю Эмми устроиться поудобнее. Она сбрасывает туфли и с ногами забирается на мягкие подушки. Я устанавливаю подрамник и раскладываю рядом несколько набросков. Всё не то! Уже которую неделю я бьюсь над эскизами, но для себя так и не решил в каком стиле буду писать. Я бросаю эскизы в ящик стола и изучаю Эмми. Работа над портретом, это единственное время, когда я без стеснения могу разглядывать эту женщину. Женщину, которая с первой минуты нашего знакомства стала для меня желанной, которая вытеснила из моей жизни друзей и даже прежнюю любовь. Я внезапно осознал всё это, и мне стало не по себе. - О чём ты думаешь? Я вздрагиваю. Вопрос настолько же коварен, насколько правдивым должен быть ответ. Я думаю всего секунду и отвечаю: - О тебе. Звучит гармонично, потому что это правда. А о чём ещё должен думать художник, как не о модели? Я понимаю, что это всего лишь логичное объяснение, но на самом-то деле всё не так однозначно. Эмми тоже так думает, я это чувствую по разрядам, которыми пронизан воздух между нами. - Тебе страшно? - Немного. Как будто я стою на вершине Трамп-билдинг и вот-вот сорвусь вниз. - Тогда прыгай. Я решаюсь работать в стиле поп-арт и кладу первые мазки. Без эскизов. Сразу. Буду править по живому. Определяю для себя гамму. Светло-коричневый, серый и обязательно чёрный. Немного ультрамарина, совсем капля. И этого будет достаточно. Остального можно будет добиться сочетанием комплиментарных цветов, главное, заставить их ужиться друг с другом. Я так увлёкся, что совсем забыл о времени. Писал, пока не начали слезиться глаза. Оторвался от картины и увидел, что в студии почти темно, а за окном давно притаились сумерки. Эмми, кажется, впервые за сеанс поменяла положение. - Мы здорово продвинулись, - говорю я. - Винсенту это понравится, - отвечает Эмми и при этом многозначительно вскидывает бровь. Мне кажется, что она просто смеётся в душе. Но мне совсем не до смеха. Повисает двусмысленная пауза. И чтобы хоть как то сгладить ситуацию и в то же время не показаться трусом, я продолжаю тему Винсента. - Он кто вообще? Этот Винсент… - Очень богатый человек. - Я понял. Кто он для тебя? - Он пытается сделать жизнь такой, какой я хочу её видеть. - Пытается, значит? Эмми кивает. - И как? Как успехи? - Переменные. Он не совсем в курсе, что именно имеет смысл, а что не так важно. Вернее, он вообще далёк от понимания этого. Действует вслепую. Но часто попадает в точку. - Чем занимается? - Импортом из Колумбии. И экспортом куда придётся. - Что импортирует? – спрашиваю. - Тебе лучше этого не знать. Я смотрю на часы. Без четверти десять. Сейчас на Манхэттене, как паук в паутине завис Винсент в ожидании той, для которой он покупает жизнь. И ему вряд ли понравится наличие где-то поблизости неизвестного художника. Я вытираю кисти, закрываю краски, демонстративно разыскиваю совершенно ненужные сейчас предметы. В общем, всем своим видом показываю, что пора закругляться. Но механизм внутри меня работает не на желании, а на страхе. Поэтому время от времени даёт сбои, и я замираю, бросаю то, что искал и смотрю на Эмми. Она даже и не подумала сдвинуться с места. - Припоминаю, что где-то здесь был душ, - говорит Эмми, - там у тебя ещё девушка плескалась, как её… - Наоми, - подсказываю я и указываю направление. - У неё красивый голос. - Наверное. - Интересно, у меня получится так же красиво спеть? - Не знаю. - Ну а полотенце у тебя найдётся? На ватных ногах иду к шкафу, достаю свежее полотенце и халат. Эмми с недоверием осматривает предметы, этакая леди. - Это моё, - успокаиваю. - Отлично. Эмми окунает носик в махровое облако, закрывает глаза. Поднимается с дивана, босиком проходит по студии и скрывается за дверью в душевую. А я обхватываю голову руками и поворачиваюсь лицом к вечернему городу. Хочу раствориться в нём, чтобы не быть сейчас здесь. Мне снова страшно. Из дальнего угла мастерской доносится пение и плеск воды. На память приходит тот день, когда Наоми была в душе, а в студии появилась Эмми. И мир раскололся, и я увидел его сердцевину, состоящую из двух частей - чёрной и белой. Тогда я колебался. С тех пор многое изменилось, сегодня я на чёрной стороне и мне это начинает нравиться. Эмми отключила воду и вышла из душевой. Мой огромный халат скрывает всё, кроме изящной головки и божественных щиколоток. Неприступная леди превратилась в обычную девчонку, пришедшую потрахаться с приятелем-художником. То, что произошло дальше, можно назвать плохим сексом. У меня ничего не получалось и дело тут не в моей потенции, с ней то как раз всё в порядке. Я был подавлен как мальчишка, получивший первый опыт со зрелой женщиной. Кроме того, мне чудилось, что за нами всё время подсматривает Винсент. Причём, в руке он сжимает пистолет и, только и ждёт, когда мы закончим, чтобы убить. Обоих. Я очень быстро кончил ей на живот. Она скорей всего не успела, я не заметил, потому что был слишком занят собой. Подумал про Наоми, которая предпочитала, чтобы я кончал в неё, после чего опрометью неслась в душ. Я не могу сказать с уверенностью, что мне нравится больше. Мы устало лежим на диване и смотрим в потолок. - Можно я взгляну? – просит Эмми и показывает на подрамник, развёрнутый от нас лицом. - Конечно. Я вижу тонкий силуэт Эмми на фоне ночного города. Девушка обходит картину. В сумерках я разглядываю её лицо, шею, маленькие овалы грудей, и животик. Чуть выше лобка поблескивает в лунном свете оставленная мной сперма. Эмми проводит по ней пальцами, пробует на вкус и разворачивает ладонь ко мне. Кивает на портрет. - Можно? - Что? - Порисую немного? - Валяй, - отвечаю я, как можно более развязно. Она водит пальцами по полотну, а я пытаюсь угадать, что именно она делает. Возможно, подводит губы или глаза. Время от времени Эмми отступает на шаг, склоняет голову, затем добавляет мазок, другой. Наконец, удовлетворенно отходит от картины на приличное расстояние. Стоит у самого окна и любуется. - Вот, так гораздо лучше. Я не выдерживаю и тоже подхожу посмотреть на полотно. Никаких изменений я естественно не вижу, но на вопрос «ну как» согласно киваю. - Супер! - Правда? Тебе не кажется, что сходство стало почти фотографическим? - Да, - вру я и обнимаю девушку. У неё очень приятная кожа, упругая, как у дельфина. Впрочем, я никогда раньше не дотрагивался до дельфина. Как я могу знать? - Знаешь, чего не хватает? – спрашивает Эмми и кивает на портрет. - Ну, много чего… по сути я только начал. Тут ещё работать и рабо… - Крови, - задумчиво произносит Эмми и мне становится жутковато. В который уже раз за сегодня. Глава 16. Признаки чёрного (Part II) «Пятна» Кандинского взрываются цветом как июльские абрикосы, я почти поймал его бешеную кисть. Василий Васильевич удивился бы моей прыти. В этом деле, страшней всего - начать. Я даже не знаю, что именно заставило меня поверить в свои силы. Скорей всего - Либерман, который названивал по нескольку раз на день, а потом стал приезжать и стоять над душой. Каждое утро. Мне осточертело его присутствие и я сдался. Вот с портретом дела продвигаются не так быстро. Можно подумать - мне просто нравится, что Эмми такой частый гость в мастерской. Но причина в другом. Не знаю, как объяснить… пропадают краски… например, вчера я полдня потратил на поиски льняного масла, хотя был уверен, что оставил банку на окне. Пришлось ехать в ближайший салон… В итоге день был потерян. А три дня назад как сквозь землю провалился желтый кадмий. Я могу запросто не увидеть нужную мне кисть или мастихин, которые лежат у меня под носом. Мистика просто. С пятнадцатого числа всё пошло креном. Вечером позвонил Дон и сказал, что Наоми в одной из университетских клиник. У неё тяжелое отравление. Дон узнал совершенно случайно от общего знакомого. Тот был на смене, когда Наоми доставили в приёмный покой. Странно, но я только в первую секунду почувствовал нечто похожее на волнение. А в процессе разговора понял - совершенно не переживаю за свою бывшую. - Какая клиника? – спрашиваю, хотя и в мыслях нет туда ехать. Дон называет адрес. Я не могу вспомнить, когда видел Наоми последний раз. Кажется, это было спустя неделю после нашего несостоявшегося разговора в «Жо-Жо». Я так и не побывал у неё в клинике. Через несколько дней Дон сообщает, что Наоми перевели в психиатрическую больницу из-за повторной попытки суицида. А ещё через неделю от того же Дона я узнаю, что Наоми потеряла ребенка. Моего ребенка. И снова никаких эмоций. Мне нужно работать, я не успеваю. - Ты знал? – спрашивает меня динамик голосом Дона. - Мне нужно работать. - Ты чёртов идиот! Ты что, не понял? Я бросаю трубку и с мясом вырываю телефонный штекер. Больше Дон не звонил. Никогда. Теперь Либерман. Игорь Либерман преподносит мне сюрприз как раз в тот день, когда картина готова. Остаётся только провести работу по состариванию полотна. Он смотрит сначала издалека, затеи разглядывает детали в лупу. Сравнивает с фотографиями, разворачивает холст, и сантиметр за сантиметром изучает изнанку. Тычет волосатым пальцем. - Вот здесь. - Что? - Тут небольшое пятно должно быть. Сиреневого цвета. - Так вот оно, - отвечаю. - Это что, сиреневый? – спрашивает Либерман. – Я что, дальтоник? Пол, это не работа. Ты завалишь всё дело, Пол. - Я исправлю. - У нас полторы недели до сделки. Я хочу поправить цвет, но Либерман отталкивает мою руку. - Давай я уже всё осмотрю… Он разглядывает картину со всех сторон в течение часа. Снимает с подрамника и ставит на стул напротив окна. Садится и снова смотрит. Наконец, удовлетворенно крякает. - Хорошо. - Хорошо?! И это всё, что ты можешь сказать? - Ну, извини… может, я несколько придирчив, но мне не хотелось бы вляпаться, дружище. Кстати, тебя это тоже касается. - Не понял? - Я тут решил… - Либерман складывает свои жирные ладошки в замок, выпрямляет указательные пальцы и показывает на картину, - …несколько сократить расходы и тем самым повысить прибыль. Зная эти русские делишки, я начинаю переживать за свой гонорар. - Хорошо, я тут при чём? – спрашиваю. - Ты ни при чём, Пол. Вижу, что Игорь что-то недоговаривает. Я нервничаю, он тоже. - Пол, я хочу предложить тебе пятьсот штук. Полмиллиона баксов за эту замечательную копию. Щедро, если учесть, что в случае благоприятного исхода моя доля составит всего двести пятьдесят. - Ты шутишь? - Нет. - Значит, темнишь… - Темню, - виновато вздыхает Либерман. Я прошу объяснить причину такой щедрости, Либерман ёрзает задницей по стулу, снимает очки, вытирает их носовым платком и снова тулит на нос. - Я решил обойтись без продавца. Понимаешь, Пол, чем меньше звеньев, тем больше вероятности, что цепь не разорвётся. Чистая физика. - Ну и как ты себе это представляешь? Либерман успокаивающе лыбится, и я чувствую недоброе – сейчас он будет прикручивать новые условия к нашему договору. - Тебе придётся побыть продавцом, Пол. Это несложно… Так и есть! Я был готов, поэтому мотаю головой, хватаю с подрамника картину, как будто готовлюсь её разодрать в клочья, словно ищу место, где это удобнее сделать. Игорь видит мою реакцию и подскакивает со стула. Подбегает и цепляется за руки. Я вырываюсь, отворачиваюсь, в общем, даю понять, насколько мне всё это не нравится. - Слушай, дружище… ну, послушай же! - Ты спятил, Игорь? Я в этом не собираюсь участвовать. - У нас выхода нет. Меня подвели, понимаешь? - Что значит подвели? Либерман тоскливо сопит и смотрит в окно. Я тоже останавливаюсь в своем танго с «пятнами» Кандинского, но картину из рук не выпускаю. Пускай видит – это моя собственность. - Кандидат отказался, вернее… в общем, он в полиции. - И ты хочешь втянуть меня в это говно? - Да ты не переживай так, Пол. Это с нами никак не связано, я даже не успел ввести его в курс дела. Он ничего не знает, клянусь! - Выход есть всегда, - отвечаю. – В конце концов, это не моё дело. Мы договаривались, и я выполнил условия. - Не совсем. - Это почему же? – возмущаюсь я и водружаю полотно на подрамник. Встаю между картиной и Либерманом. - Я не вижу, что картине больше восьмидесяти лет, - ехидно отвечает Игорь, – а правильно состарить её без моей помощи ты не сможешь. Так что… она не стоит и пяти сотен баксов. Извини. Что верно, то верно. Сам бы я не справился с технической стороной вопроса. В рождении шедевра заслуга Игоря тянет процентов на сорок, если не на все пятьдесят. Понимаю, что Либерман в любом случае загони меня в угол и соглашаюсь выслушать его условия. Мы оставляем картину в покое и садимся за небольшой столик у окна. Я наливаю две порции водки с апельсиновым соком и достаю из морозилки лёд. - Тебе практически ничего не нужно делать и говорить. Ты иностранец… сделаю тебе русский паспорт. Тем более, покупателю известно, что у картины восточный след. - Я не говорю по-русски. Он сразу поймёт. - Тогда румынский. Будешь молчать и важничать, как будто ты прямой потомок Дракулы. Процедишь сквозь зубы пару слов и хватит. - Я для этого не гожусь. Ну, какой я к чёрту продавец? Посмотри на меня! Да и по возрасту… - Как раз возраст у тебя в самый раз. Нуворишь, который в живописи вообще нихера не понимает. Распродаёт коллекцию своего предка. Поэтому и цена такая. Я раздумываю над предложением. Полмиллиона, это много. Очень. Эта сумма вполне окупит последствия, которые могут произойти. Ведь если афера вскроется, то придётся скрываться. Тем временем Игорь продолжает дожимать меня доводами: - Пойми, нас и так в деле немало и каждый лишний человек, это риск. Сводит тебя с покупателем один человек, я в нём уверен, но сам понимаешь… уверенным можно быть только в себе. Да и то, не всегда. Я, как независимый эксперт. Ещё один готовит документы под полотно. Ну и ты. Так мы сводим риск к минимуму, пронимаешь? Я ведь тоже заинтересован, чтобы всё прошло гладко. Пойми, никто и никогда не найдёт в Нью-Йорке какого-то Раду Мареша. После сделки он тут же испарится. В отеле, где он остановится, на следующий день исчезнут записи о его пребывании. Ну, соглашайся. - Я не смогу. Правда. - Семьсот тысяч. Соглашайся, Пол, - тут же отвечает Либерман, и этот довод кажется мне самым веским. - Дело не в деньгах, - отвечаю я, но видимо, совсем неубедительно, потому что почти сразу следует ответная реакция Игоря. - Миллион. - Мне надо подумать. - До вечера. В восемь я жду твоего ответа. Если нет, то сделка срывается, и наш договор не имеет силы. Пока, Пол. Либерман уходит, а я остаюсь сам с собой и со своими мыслями. Слушаю его грузные шаги по металлической лестнице. Бум! Бум! Либо получаю миллион, либо даже про двести пятьдесят штук придётся забыть. Выбор небогатый, чего уж там. Мысленно я уже готов на любые условия. *** Кисть совершенно не слушается меня, я злюсь, но вида не показываю. Чтобы успокоиться подолгу рассматриваю Эмми, которая удобно расположилась на диванчике. - О чём ты думаешь? – спрашивает она. - Ни о чём… о портрете. Зря я взялся. Что-то у меня ничего не выходит. - Может, нам уехать? Мне кажется, что город тебя отвлекает. - А как же твой Винсент? Если мы уедем вместе, он точно захочет меня пристрелить. - А тебя не смущает тот факт, что ты давно уже заработал на хорошую маслину в лоб? Меня нисколько не раздражает жестокий юмор Эмми. Наоборот, он мне больше по душе, чем смазливые шутки Наоми. В очередной раз убеждаюсь, что эта женщина создана для меня. Мы вместе смеёмся, я бросаю кисти и подхожу к диванчику. Эмми покорно откидывает назад лицо и закрывает глаза. (продолжение есть)
читаем дальше
|
Щас на ресурсе:
33 (0 пользователей, 33 гостей) :
|
Copyright © 2009-2024, graduss.com ° Написать нам письмо ° Верстка и дизайн — Кнопка Лу ° Техподдержка — Лесгустой ° Site by Stan |