В общем и целом тебе тут все рады. Но только веди себя более-менее прилично! Хочешь быть ПАДОНКАМ — да ради бога. Только не будь подонком.
Ну, и пидарасом не будь.
И соблюдай нижеизложенное. Как заповеди соблюдай.
КОДЕКС
Набрав в адресной строке браузера graduss.com, ты попал на литературный интернет-ресурс ГРАДУСС, расположенный на территории контркультуры. ДЕКЛАРАЦИЯ
Главная Регистрация Свеженалитое Лента комментов  Рюмочная  Клуб анонимных ФАК

Залогинься!

Логин:

Пароль:

Вздрогнем!

Третьим будешь?
Регистрируйся!

Слушай сюда!

poetmarat
Ира - слитонах. По той же причине.

Француский самагонщик
2024-02-29 17:09:31

poetmarat
Шкуры - слитонах. За неуместностью.

Француский самагонщик
2024-02-23 13:27:28

Любопытный? >>




Ад невинных (глава 5-8)

2016-08-23 23:44:29

Автор: vpr
Рубрика: KING SIZE
Кем принято: Француский самагонщик
Просмотров: 951
Комментов: 2
Оценка Эксперта: 38°
Оценка читателей: N/A°
Глава 5. El infierno inocentes

До темноты я не выхожу из бунгало. Прячусь, словно нашкодивший кот, да и ко мне никто не заходит. Немного не по себе от того, что не удалось провести Боба. Интересно, с какого момента он понял, что я в сознании? Может, когда моя рука сжалась в кулак? Или раньше? И почему Сэм не почувствовал, что я всё слышу? Возможно, это часть игры. В таком случае, они добились того, чего хотели - история с загадочным Брендоном меня здорово напугала. Даже сейчас, вспомнив о нём, я ощущаю зуд в голенях.
Закидываюсь вопросами, а из головы не идёт голос женщины, которая грозилась меня удержать. Слишком самоуверенно, вероятно у неё есть на то причина. Кто она? Не Саша, не Мария и не Серафима. Ха! Дело даже не в том, что я знаю их голоса. Ни одна из них не сможет меня удержать в этом месте и на пять минут. Голос тихий, как будто звуки зарождаются там, где обычно зарождаются желания. Белла? Есть ещё несколько женщин, но я их не видел за завтраком.
Я обхожу своё временное жилище, терзаю ящики стола и шкафа. Заглядываю во все углы, не находя ничего необычного. В тумбочке у кровати – Библия, в шкафу – бельё и полотенца. На стене в гостиной, абстрактный портрет какой-то черноволосой лахудры. Мне совершенно нечем заняться, явно не хватает капли никотина.
Иду в ванную и пытаюсь мастурбировать. Одной рукой опираюсь на стену и трясу «хозяйством» над раковиной. В зеркале вижу своё отражение, и мне становится тоскливо, как будто я дрочу сам на себя. Думаю о женщине, сказавшей - «Я смогу его удержать». Где, собственно они зарождаются, эти женские желания? Нет, точно не в животе. Скорей всего, в голове. Со мной проще. Моё желание на данный момент умещается в кулаке. И если захочу, могу запросто его придушить. Впрочем, оно уже и так умерло, без моего вмешательства. Бросаю это нелепое занятие, выхожу на улицу и сажусь на крыльцо.

Сверху опускается прохлада. Над крышами уже не пляшет раскалённый воздух, верхушки деревьев как будто оживают.
В мою сторону направляется Майки. Он один на дорожке между домами. Готов поклясться, что все остальные притаились за жалюзи и занавесками. Ждут вечерней корриды.
Майки останавливается напротив, в паре шагов. Если постарается, может меня достать. Если постараюсь я - смогу увернуться. Дальше – как ляжет.
- Тебе нехрен, чем заняться?
Если человек виноват – морду бьют сразу, не спрашивая. Уверенности в том, что я виноват у Майки нет. Поэтому, будет лучше, если я сразу попытаюсь сменить тему разговора.
- Мне бы покурить… - отвечаю нарочито жалобно.
- Накуришься ещё.
Майки молчит, я тоже. Но цель почти достигнута, и инициатива повисает строго между нами. Тут уж, кто первый ухватит. И мы пытаемся опередить друг друга, говорим одновременно. Он, что-то о коленках, я про курево. И тут же оба замолкаем. После паузы я снова спрашиваю:
- Сигаретка есть?
Майки роется в кармане и достаёт пачку. Пока я вытаскиваю сигарету, он вырывается вперёд:
- Какого хрена ты пялился на мою девчонку?
- У меня нет спичек…
Он снова лезет в карман, и я отвечаю на его вопрос:
- Это чушь, я ни на кого не пялился.
- Она врёт, по-твоему?
Я прикуриваю. Рука Майки прямо возле моего лица. Держит зажигалку. Если захочет, может заехать мне в рыло, но он не будет этого делать, я почти уверен.
- Я этого не говорил. Ей просто показалось.
- Слушай, я не буду разбираться – показалось или нет. Ещё раз увижу тебя с ней – будем разговаривать по-другому, понял?
Отвечу, что понял - признаю свою вину. Не отвечу – будет коррида.
- У меня был тяжёлый день, Майки.
- Он ещё не закончился.
Я поднимаюсь. Теперь я на ступеньке и его голова на уровне моей груди. Вижу, как Майки борется с желанием сделать шаг назад, мнётся на месте.
- Ты понял?
Теперь можно и ответить. Это будет похоже на уступку маленькому ребёнку. Затягиваюсь поглубже и выпускаю дым над бритой макушкой Майки.
- Понял.
Для полноты картины остаётся только, чтобы мой оппонент махнул в сторону дорожки и сказал что-то вроде: «Ну, так это… я пойду?». Но это было бы слишком. И Майки ничего не говорит.

***
Сумерки - то самое время, когда появляется желание разбодяжить мысли алкоголем. Только вот где его взять? К Сэму я не пойду однозначно, к Бобу тоже. После сегодняшних событий мне его компания в тягость. На дом мне выпивку не принесут и я бреду по посёлку в расчете на авось.
В темноте питейные заведения угадываешь сразу. Смесь неона и азота окрашивает полость стеклянной трубки в красно-оранжевый цвет. Цвет возбуждения и страсти. Увидишь такую вывеску на улице, ошибки быть не может – тут наливают. В самом центре посёлка я замечаю светящуюся яркую красную кляксу, которая далеко видна в темноте. Если приглядеться, можно прочесть название – «Еl infierno inocentes», выведенное над дверью в виде арочного свода. Вполне заманчиво, мимо не пройдёшь.

Помещение тёмное. Длинная барная стойка с зеркалом за бутылочными спинами. На стенах имитация кирпичной кладки и неоновые пятна, которые оттеняют углы и призывают к откровенности. Тут можно всё. Можно рассказать школьному приятелю о своём первом опыте воровства, и он не станет над вами смеяться. Наоборот, поведает о том, как он привязывал к железнодорожным рельсам кошку. Здесь вы можете поговорить со своей девушкой об анальном сексе и не получить в ухо. Единственно, чего я вам не советую – рассказывать сослуживцу о своих махинациях на фирме и о том, каким образом вы обкрадываете шефа. Об этом лучше не говорить никому и нигде, даже собственной жене в спальне.
За барной стойкой я вижу одного из мясников Сэма. К ужасу своему замечаю в зале Серафиму. Напротив неё седой сумасшедший, которого я видел утром в столовой. В свете неона он смахивает на взъерошенного Паганини.
- Идите к нам!
Серафима призывно машет, Паганини поворачивает голову, вращает глазами. Я присаживаюсь у барной стойки и неопределённо киваю головой, что на языке полярных пингвинов означает – «Возможно, чуть позже». Но меня не хотят оставить в покое. Пока я заказываю выпивку, поэтесса уже тут как тут. Фамильярно кладёт мне руку на плечо и заглядывает в глаза:

Пойми меня, как я тебя,
Когда-то понимала.
Мы убежим из октября,
Под звуки карнавала.

Цветущим маем оботри,
Мои немые слёзы.
Пригрелись у меня внутри,
Обиды и неврозы.


- Бесподобно, - говорю я и залпом выпиваю порцию бурбона.
- Если вы присядете к нам, мы устроим небольшую поэтическую вечеринку. Обещаю, вы не пожалеете.
Наверняка эти слова должны были прозвучать для меня как слово Господне для Моисея, но я не внял. Более того, был напуган как весь народ египетский.
- Ну-у… пойдёмте.
В голосе поэтессы бисером раскатываются непривычные для её возраста, капризные нотки. Я соглашаюсь. В конце концов, любое общение сейчас мне только на пользу. А вдруг что-то узнаю. Информация сейчас важнее испорченного вечера. Беру стакан и сажусь за столик. Седовласый идиот таращит глаза и тянет через трубочку зелёное пойло. Серафима присаживается рядом и греет меня тёплым боком.
- С чего начнём?
- Для начала неплохо было бы познакомиться.
Протягиваю руку сумасшедшему, но тот продолжает всасывать через соломинку рубленую мяту и лайм. Держится за стакан двумя руками, словно маленький ребенок и смотрит прямо перед собой.
- Меня зовут Саша.
Продолжаю держать вытянутую руку над столом. Паганини не реагирует.
- Да ну его! – Серафима кладёт голову мне на плечо. – Я сегодня начала поэму. Думаю, к понедельнику закончить. Хочу собрать всех в Зелёном театре и прочесть. Вы будете?
Обещаю, что буду, что в нетерпении и так далее. Не забываю напомнить, как много значит для меня поэзия.
- Не будет его, - внезапно оторвавшись от поедания мяты, изрекает сумасшедший.
Меня как током прошибает. Я смотрю в глаза оракулу, но его взгляд остаётся стеклянным. Серафима машет на него рукой.
- Не слушайте его, Саша. Он сам не ведает, что говорит.
Мне напротив интересно всё, что скажет Паганини, я перехватываю руку поэтессы и прижимаю её к столу, при этом она крепко сжимает мою ладонь.
- Что вы сказали? Повторите, эй!
- Не будет его, - послушно дублирует сумасшедший.
Не могу объяснить почему, но я верю каждому слову, которое произносит седой.
- Меня не будет в Зелёном театре или в посёлке? - с надеждой уточняю я.
- В Зелёном.
В этот момент Серафиму кроет:

В саду моём пионы были жалки,
И розы куст зачах давным-давно,
Подернулись проказою фиалки,
Лишь мёртвый труп в цветастом кимоно…


Я трясу Паганини за плечо, а Серафима наседает слева:
- Ну, как вам?
- А в посёлке я буду? – спрашиваю оракула, – в самом посёлке?
- Как вам стихи? – лезет в душу Серафима.
- Что?
- Как вам стихи?
- Мне про мёртвый труп не очень, - отвечаю поэтессе и снова обращаюсь к сумасшедшему, - так что?
- Это лучшее место… - говорит Серафима обиженным тоном.
И в этот момент сумасшедший давится листком мяты. Кашляет, орошая столешницу слюнями и кусочками пережёванной травы.
- Твою мать! - слова поэтессы звенят как два железных листа, которые сбросили на бетонный пол. Она закрывается руками и прячется за мою спину.
В этот момент я вижу, как по ступенькам в зал спускается Александра. Серафима выглядывает у меня из-за спины:
- Сашенька, идите к нам! У нас вечера!
Голос её снова становится елейным.
Я поднимаюсь из-за столика и пододвигаю стул под костлявую задницу Саши. Вижу, что оракул старательно обтирает слюни с лица и понимаю - от него я уже не получу ответа.
- Простите, я вынужден вас покинуть.
- Как же так? А вечера? – почти плачет Серафима.
- Вечера переносятся на завтра. Я действительно очень устал.
Собираюсь раскланяться. Александра откидывается чуть назад и смотрит через плечо, ехидно и вызывающе.
- Бегаешь от меня?
- С чего бы? – отвечаю безразлично.
- Бегаешь, бегаешь… я вижу. Испугался?
- Мне нечего бояться.
Слышу шаги за спиной и оборачиваюсь. Ну, конечно! Кто же ещё! Майки идёт на меня словно обиженный молодой бычок на нерадивого фермера, желая отомстить за скотскую жизнь.
- Я тебя предупреждал, сука!
В следующую секунду он делает резкий выпад, я не успеваю увернуться, и получаю кулаком в челюсть. Заваливаюсь на пол, увлекая за собой Александру вместе со стулом. Майки наваливается сверху. Какое-то время мы катаемся по полу, под визг Серафимы и смех Саши. Бью, сам получаю удары, пока бармен не поднимает Майки в воздух, как Геракл Антея. Я встаю на ноги, ощупываю лицо, вижу кровь на руке.
- Ну, ты и мудак!
- Это моя девушка, мать твою! Понял? – барахтаясь в воздухе, орёт Майки.
Серафима напугана, Саша заливисто хохочет, сумасшедший оракул, как и положено, отсутствует.
Бармен кивает на дверь, и я быстро ретируюсь.

Пошатываясь, выхожу из кабака. В башке каруселью титры - «Вторник – работа над собой». Не день, а триллер, отснятый подуставшим режиссёром. Интересно, по местным меркам я хорошо поработал?
Вторую ночь сплю как убитый.



Глава 6. Среда. Паук плачет

Проснулся - на улице ещё темно. Последний вечер кажется нереальным, тревожным, как небо на этюдах Тома Шаллера. Не моя жизнь - чужая.
Потянулся в постели, ощутил острую боль в боку. Поморщился, и появилось жжение в висках. Провел пальцами по распухшей губе - Майки несколько раз крепко меня приложил.
В ванной с опаской заглядываю в зеркало. Не так всё плохо, мужественности прибавилось.
Итак, что мне удалось вчера выяснить? Почти ничего. Сбежать отсюда нельзя. Это место словно за кадык тебя держит, не отпускает. То, что меня окружают сумасшедшие, стало очевидным фактом. За провинность тут ломают ноги. Глаза выкалывают. Что-то ещё… Коммутатор! Вот куда нужно добраться. Единственная ниточка, ведущая из этого логова.
Перед глазами снова акварель Шаллера. Откуда это?

***
Галерея залита светом. После полутёмного фойе рецепторы не успевают сработать, я останавливаюсь на входе, моргаю. Меня толкают, не обращаю внимания, просто делаю несколько шагов вперёд. Вслепую. Привыкаю к свету, пересекаю зал не останавливаясь. У меня определённая цель. В третьем зале Редон. Его литографии и несколько графических картин черного периода.
«Ворон», «Плачущий паук», «Парсифаль». Это же надо было ваять такое в пику импрессионистам! Везде глаза, рассматривающие зрителя. Это не ты оцениваешь. Ты сегодня на приёме у окулиста, который будет изучать тебя сквозь свою сумасшедшую оптику.
Я разглядываю тёмное лицо реально-ирреального создания. Паук с человеческой головой.
- У вас профессиональный интерес?
Оборачиваюсь. Она из той породы, что раз ухватив, уже не отпустит. Высокий лоб, раскосые глаза, уголки которых приподняты вверх, тонкий нос. Большой алый рот. Короткое черное каре обрамляет всё это хозяйство. Одета не к месту скромно: джинсы, цветная футболка и босоножки на плоской подошве. Но всё очень дорого, меня не обманешь – у подобных дам вполне приличный гардероб, пополняемый из бюджета любовника или мужа.
- Да.
- Вы художник или критик?
Мы из разных слоёв общественного пирога. Она – взбитые сливки, я подгоревший корж в самом низу. Перед подобными людьми стараюсь держаться независимо, дружбы с ними не вожу, поэтому всё время сижу в глубокой заднице.
- Ни то, ни другое. Скорей я мистик.
Ответ был неправильным, брюнетка явно проявила интерес. Но я отворачиваюсь и изучаю жутковатый рисунок углём. Чувствую, как спину мою буравит взгляд незнакомки.
- Вот как?
Смотрю в глаза «Плачущего паука», но мыслям теперь сложно сконцентрироваться. Брюнетка становится рядом, и я уже не могу не заметить её руки, протянутой для рукопожатия.
- Эмми.
Ничего не остаётся делать, я оборачиваюсь и пожимаю её маленькую ладошку.
- Пол.


***
Какой к чёрту Пол?! Откуда эти картинки, из чьей жизни? Уж точно не из моей. Возможно – сон, который я видел когда-то давно. Но всё увиденное было реальным, совершенно непохожим на сновидение. Картинная галерея, паук с головой человека, девушка…
Наваждение какое-то…
Мне страшно, по телу ползёт холод, цепляет за кожу колючими лапками. Бегу в ванную и встаю под горячий душ. Но согреться не получается, холод уже внутри меня. Я словно термос с ледяной водой, который позабыли на пляже.

Второе утро, и снова первый кого я вижу у себя в бунгало – Боб. Он разглядывает синяки на моём лице.
- Боксировал?
- Нет, посещал поэтические вечера.
Мне неловко перед Бобом из-за вчерашнего. Напрасно я прикидывался параличным. Теперь между нами стена недоверия. Но мне страшно и я ищу помощи.
- Что мне делать, Боб?
- С чем?
- Я не могу здесь оставаться.
- Уйти не получится.
- Мне нужно в Гуаякиль. У меня контракт, меня люди ждут! Можешь ты это понять? И там и в Москве, небось, уже всех на ноги подняли, ищут…
Боб делает такое лицо, как будто я рассказываю о том, как воевал с марсианами и дослужился до звания межпланетного прапорщика.
- Зачем я здесь? – спрашиваю. – Какого хера вы меня тут держите?
- Ты должен вдохнуть в это пространство жизнь.
- Охуеть!
- Я же просил без мата…
- Ладно, ладно, я понял. Что я должен делать? Говорить правду?
- Не обязательно. Вернее, не всегда.
- Тогда что?
- Я здесь не для того, чтобы отвечать на твои вопросы.
- А кто ответит?
- Ты сам.
- Да у меня самого вопросов больше, чем ответов!
Боб машет рукой, направляется к двери. Наверняка, пойдёт в столовую, жрать свою овсянку, или что там сегодня.
- Где я, Боб? Это Перу? Колумбия! – ору ему в спину.
Боб выходит, так и не удостоив меня ответом.
- Да пошёл ты!
Хватаю со столика стакан и швыряю его в закрытую дверь. Он отскакивает, ударяется о стену, падает на циновку и катится к моим ногам. Я сажусь прямо на пол и уже не сдерживаю слёз.

***
В столовой ещё и те, кого я раньше не видел. Не присматриваюсь, иду прямо к столу, за которым сидит Боб. Плюхаюсь напротив.
- Хорошо, проясни мне ситуацию.
Боб жуёт, смотрит на меня и не отвечает.
- Мне, правда, нужно на фирму. Хотя бы позвонить, понимаешь?
Мой визави пожимает плечами.
- Телефон тут есть?
- Нет.
- Я знаю, что есть. У Сэма. У Сэма в доме есть коммутатор.
Боб откидывается на спинку стула. Смотрит в сторону. Я перехватываю его взгляд и вижу, как к столику плывёт поэтесса. Приподнимаюсь и отгораживаюсь рукой.
- ¡Ahora no!
- No voy a interferer, - отвечает Серафима.
- Идите в жопу!
Глаза Серафимы мгновенно становятся влажными. Поднос дрожит в её руках. Я уже жалею, что был грубым. Она разворачивается и уходит.
- Ты в своём уме? – спрашивает Боб.
- Как думаешь?
- Она здесь ни при чём, Саша. Держи себя в руках.
- Ты мне не ответил про коммутатор. Я могу позвонить?
- Нет!
Боб ударяет ладонью по столу. Подпрыгивает и испуганно звенит посуда. Все присутствующие поворачивают голову в нашу сторону.

Вскакиваю из-за стола и выхожу из зала. Без колебания поворачиваю в сторону бунгало Сэма. Возле дверей вижу одного из мясников, того самого – из бара. И страшно вроде, и терять мне нечего. Шаги, словно мысли в голове – одновременно и робкие и решительные. Шаг правой – вперёд, левой – чуть в сторону. Иду как контуженный.
Охранник неспешно спускается по ступеням. Руки упёрты в бока, глазами сверлит воздух перед собой. Сворачивать мне уже некуда, иду прямо на него, пока расстояние не сокращается до допустимого минимума.
- Сэм дома? Мне позвонить нужно.
Мясник смотрит сквозь меня и молчит.
- Necesito un teléfono.
Мой голос похож на предсмертное бормотание. Становится неуютно и пакостно. Развернуться и уйти кажется самым лучшим вариантом, хотя и унизительным.
Охранник вытягивает руку и показывает на что-то за моей спиной. Я оборачиваюсь. Это Сэм. Идёт и улыбается мне, словно дорогому гостю, которого так долго ждали. Он кладёт мне на плечо руку и отводит в сторону от крыльца. Я вроде бы даже рад этому. Теперь уже не так позорно будет смотреться моё отступление.
- Проблемы?
- Мне позвонить нужно. А у вас есть коммутатор, я знаю.
- Боюсь, ничем не смогу тебе помочь, Саша.
Я даже не спрашиваю - почему. Киваю, при каждом слове опуская голову всё ниже и ниже. Как будто под гнётом лапши, которая виснет у меня на ушах.
- Во-первых, коммутатор местный. А во-вторых, связи нет. Это всё, что ты хотел узнать?
- Всё, – отвечаю.
- Тогда иди, готовься. Вечером посмотрим, на что ты способен.



Глава 7. Проституция, фотоискусство и посредственная живопись

Мы сидим в кафе на Мэдисон Авеню. Эмми всё время улыбается и это обезоруживает. Мне ничего не остаётся делать, как рассказать ей правду.
- Так вы мне соврали, вы не мистик!
- У меня мастерская в Куинсе.
- Я бы взглянула на ваши работы.
«Господи, ну куда я лезу», - ловлю себя на мысли и всё-таки пишу на салфетке адрес и номер телефона. Она допивает свой кофе и уходит. Через стеклянную витрину я вижу, как она садится в припаркованное такси.

***
Донг пьёт пиво прямо из банки. Я предпочитаю стекло.
Донг, или Дон - хочет, чтобы его называли именно так - ассимилировавшийся китаец. Жертва добровольного этнокультурного сдвига самосознания. Его родители приехали в Нью-Йорк в начале восьмидесятых. Он хотел стать коммерческим фотографом, даже сотрудничал с Max Mara какое-то время, если не врёт. Затем Дон увлёкся портретной фотографией, о рекламе и фешн пришлось забыть. В итоге он не преуспел ни здесь, ни там.
Познакомился я с ним пару лет назад. Он делал портфолио для одной известной шлюхи, и ему нужна была студия. Я предложил свою мастерскую. Мы подружились, и за последний год через нашу студию транзитом прошло больше сотни девиц. Далеко не все были проститутками, попадались вполне приличные девчонки, пожелавшие рефинансировать кредиты, которые им выдала матушка природа. Я стараюсь держаться в стороне от его амурных дел, поэтому не могу точно сказать, спит он со своими моделями или нет.

Дон бросает банку, и та летит прямо в корзину для мусора. Берёт из холодильника ещё одну и присаживается напротив.
- Ну, а ты?
- А что я? Оставил адрес.
- Нужно было везти её прямо сюда. Ты уже месяца три ничего не продавал. А вдруг?
Я отмахиваюсь, рассматриваю то, что стоит на подрамниках вдоль стен. Мне самому ничего не нравится – сплошь мазня. Наивная, переделанная, местами украденная. Слоя, наложенные один на другой, не в силах скрыть мою бездарность. Ни глубины, ни новизны. Пустые холсты вызывают больше уважения.
- Значит, будем жить за счёт проституции. Тебе не кажется, что это попахивает сутенёрством? – шутит Дон.
- Мне нечего показать, - отвечаю я.
Дон и сам понимает – показывать нечего. Сорбонну он не заканчивал, но вкус у него есть.
- Тебе нужно завязывать с поп-артом, приятель. Раушенберг и Энди уже сняли все пенки. Плоть нужна. Связи! Социальная драма!
- Точно, связь проститутки с неудачником-фотографом. Чем не социальная драма? Будешь моделью.
- Иди к чёрту! – смеется Дон.


***
Просыпаюсь от невыносимого назойливого дребезжания. Долго ворочаюсь, прежде чем решаюсь встать и подойти к аппарату. Мимоходом бросаю взгляд на часы – половина первого. Присвистнул – ничего себе!
В трубке живут звуки, напоминающие гудение высоковольтных проводов. И где-то там, в самом эпицентре электрических пассажей – голос. Еле слышные вскрики или всхлипывания, иначе не назовёшь. И совершенно незнакомый мне язык. Что-то русское, как мне кажется.
- Алло!
В ответ всё та же невнятная тарабарщина.
- Да говори же, чёрт бы тебя побрал!
- Нам нужно встретиться, - доносится из пустоты.
Ломаный английский. Настолько ломаный, что я с трудом разбираю слова.
- Ты кто, вообще? Налоговый инспектор?
- Не важно. Тебе угрожает опасность.
Английский становится с каждым словом всё лучше.
- Да что ты? По-твоему это повод будить меня ни свет ни заря?
На том конце провода загадочно молчат, но я почему-то не вешаю трубку.
- Эй, на палубе… чего молчишь?
- Как тебе собачатина на вкус? – спрашивает незнакомец.
- Что?
- Папаша в детстве накормил тебя собачатиной, не помнишь?
- Да пошёл ты!
Я бросаю трубку.
Не успеваю добраться до постели, как снова разрывается телефон.
На этот раз звонит Эмми. Сообщает, что она в Бруклине и у неё будет пара часов свободного времени.
- Но…
- Никаких, но. Мы же договорились.
Я даже не могу сказать, был её тон решительным или просящим. Скорее всего, присутствовало и то и другое.
- Хорошо, к двум, - соглашаюсь я.
Где то в Бруклине трубка падает на рычаг и мне в ухо летят короткие гудки. Нужно растолкать и выпроводить Дона, прибрать в мастерской и развернуть позор лицом к стене, оставить несколько картин. На всё про всё – полтора часа.
Про идиотский утренний звонок я забыл. Слишком много хлопот, чтобы помнить подобную чушь.
Разворачивая холсты, удивляюсь, насколько мало вещей, которые не стыдно показать. Оставляю пару портретов в стиле нео-поп и пейзаж, который написал ещё лет пять назад. Он мне дорог.
Дон выносит в мусорных пакетах вчерашний праздник.
- Ни пуха.
- Угу.
- Нужно говорить – иди к чёрту.
Послушно киваю, Дон скрывается за дверью, но я всё-таки говорю – иди к черту. Произношу это еле слышно, почти про себя.

***
Передо мной совсем другая Эмми. Деловой костюм, дорогие туфли, намёк на макияж. Сама элегантность, а я даже руки не успел помыть.
- Уютненько.
Следом за ней я оглядываю помещение, как будто никогда прежде его не видел. Неприкрытые кирпичные стены, деревянный пол и паутина балок под потолком. Ещё недавно диковинный, а теперь такой модный loft. Правда, с тяжелым налётом реализма.
- Живёшь здесь?
- Меня устраивает.
Получается естественно, потому что это правда - меня устраивает. Эмми так и стоит на пороге, я как истукан – напротив. Спохватился, когда пауза уже зашкалила за красную отсечку.
- Проходи.
Эмми не спешит, при этом держится вполне уверенно, без суеты и стеснения. Садится на кушетку в центре студии. От предложения выпить не отказывается. Ставлю на столик початую бутылку Jim Beam и пару стаканов. Наливаю. К своему стакану Эмми даже не притронулась, я выпиваю свой в два приёма.
- Что показать? – спрашиваю.
- А что есть?
- Есть пара портретов у тебя за спиной. И ещё пейзаж.
Эмми поднимается и идёт к картинам. Я смотрю как она двигается и меня как будто тянет за ней. Всего несколько шагов и я становлюсь у неё за спиной. Близко, чересчур близко. И я делаю шаг назад. Неуверенно и так, чтобы она не слышала.
- Это Дэвид Боуи? – кивает на один из портретов.
- Да.
- Писал с натуры?
- Ха! Он даже не в курсе, что мы топчем одну планету.
Эмми понимающе кивает. Ещё несколько шагов и она смотрит на портрет рыбака в помятой соломенной шляпе. Затем на пейзаж.
- Это всё?
- Остальное, если захочешь, - отвечаю я.
Определённо, она имеет надо мной какую-то власть. Ведь я же не собирался показывать ей все свои работы. И на тебе - уже готов предстать во всём великолепии своей бесталанности. Эмми деликатно отказывается.
- Сколько ты хочешь за старика и пейзаж?
- За рыбака пять, за пейзаж три.
Она думает всего пару минут.
- Я возьму обе за семь. Наличными, идёт?
- Идёт.
Эмми направляется к двери, а я как хвост волочусь позади. Меня облагодетельствовали или как? Ведь я намеренно взвинтил цену, был уверен, что Эмми откажется.
Она оборачивается у выхода. Ещё раз оглядывает мастерскую и останавливает на мне свой пронизывающий взгляд.
- Завтра в восемь я привезу наличные. Можешь доставить картины? Я напишу адрес.
- Само собой.

Мы прощаемся, и я уже закрываю за ней дверь. Что-то заставляет меня медлить.
- В восемь вечера? – уточняю.
- В восемь вечера.
Я закрываю дверь и упираюсь лбом в её металлическую обшивку. Мне хочется рвануть ручку на себя, догнать Эмми и… и что? Ещё раз уточнить сумму и время? Или попробовать отговорить, сказать, что картины эти не стоят и половины этих денег.
Слышу, как стучат её каблуки по ступеням лестницы. Остается ощущение, что я зря во всё это ввязался. Понимаю, что покупка картин – лишь предлог.
Остаётся открытым вопрос – для чего?



Глава 8. Черви Большого яблока

Упакованные картины я складываю на заднее сидение Impala SS шестьдесят пятого года. Это машина Дона, которую он болезненно ревниво предоставил в моё распоряжение.
- Не поцарапай, - последнее, что я слышу в открытое окно.

По мосту Квинсборо попадаю в сетку Манхеттена, по Амстердам-авеню тянусь к Верхнему Вест-Сайду. На семьдесят восьмой направо в сторону Центрального Парка. Чем ближе к указанному адресу, тем глубже пропасть. Когда то весь остров купили за двадцать четыре доллара, а сегодня самая скромная квартирка в этом районе обойдётся тысяч в семьсот.
Передо мной красный трёхэтажный мезонет, с ярко выраженным мавританским влиянием в экстерьере. Скорее всего, работа архитектора Рафаэля Гуаставино. Нажимаю на кнопку звонка и теперь думаю, что наверняка продешевил с картинами.
По дорожке идёт крепыш под два метра ростом. Сквозь ажурную решётку сканирует меня, задаёт пару вопросов. Услышав имя Эмми, он открывает калитку, и я замечаю торчащую у него из-за пояса рукоятку пистолета.

Как только мы вошли в дом, охранник взял обе упаковки из моих рук и прислонил картины к стене. Стою в центре просторного холла со сводчатым потолком. Крепыш за спиной - дышит в затылок. Одно резкое движение и он обрушится на меня своей тушей, вдавит в деревянный пол. Но я не собираюсь никого провоцировать. Я просто привёз картины. Но как это часто бывает, стою и думаю – «А что будет, если…»
От нечего делать осматриваю интерьер. Синтетический мудахер безжалостно заваливающий внутреннее убранство в сторону эклектики. Я бы решил здешнее пространство несколько иначе: больше натурализма в стиле исламской Испании и живых мелочей. Как можно больше медной рыночной суеты и местечковости.
Крепыш за моей спиной молчит. В доме ни звука, только через приоткрытое окно с улицы сочится жизнь. От этих еле уловимых звуков в доме кажется ещё тише. Если прислушаться, то наверняка можно услышать, как в подвале скрипят лапками трудяги муравьи.
Наверху хлопнула дверь, я вздрогнул, мысленно сжимаясь в комок: не показалось ли моё движение слишком резким.
Вижу, как по лестнице спускается мужчина лет сорока пяти. У него ухоженный и надменный вид. Он даже не смотрит в мою сторону. Скорее всего, думает о том, какое впечатление производит. Я угадываю в нём хозяина таун-хауса.
Не говоря ни слова, мужчина берёт первую упаковку, стоящую у стены, разворачивает и ставит картину на спинку дивана. На моё счастье это пейзаж. Он с минуту разглядывает полотно, затем и меня удостаивает вниманием. У него взгляд, как у боксёра тяжеловеса перед поединком. Не обещает ничего хорошего.
- Ты из службы доставки?
Меня так и подмывает сказать «да» и смыться из этого дома. И всё-таки я говорю - «Нет, я художник».
- Там что? – указывает на вторую упаковку, прислоненную к стене.
- Портрет.
По лицу вижу, что портрет ему не интересен. Впрочем, как и пейзаж. Ему, скорее всего, наплевать и на сумму, которую Эмми отвалила за обе работы. Интересно, что его связывает с моей клиенткой. Кто она ему? Жена… Дочь… или любовница? И почему меня это трогает?
- Желтого много, - внезапно говорит он.
А я уж подумал, что пейзаж его не заинтересовал.
- Это осень… - оправдываюсь, но он меня перебивает.
- Желтый любят пидарасы и либералы. А я не люблю ни тех, ни других.
На языке крутится «я тоже», но я молчу. Мне не нужен дешёвый авторитет, а ему насрать на моё мнение. Скорее всего. Я ограничиваюсь только кивком, и только ради того, чтобы меня не причислили к лагерю пидарасов. Или либералов.
- Тони, проводи его.
- Пошли, - слышу у себя за спиной и покорно поворачиваюсь к двери. Оно и к лучшему.

***
Следующий пункт моего вояжа – частная галерея в Бронксе. Забыл сказать, что сразу после ухода Эмми я узнал ещё одну приятную новость: утром купили мой «Рай невинных». Об этом мне сообщил по телефону владелец галереи, русский дилер Игорь Либерман. Мне ещё подумалось, что после встречи с Эмми мои дела пошли в гору. Игорь тараторил в трубку о своём новом проекте и о том, что нам нужно срочно встретиться. Сегодня же. Я не стал возражать. И теперь я пролетаю над Гудзоном по мосту Уиллис, а на Богарт-авеню меня уже ждет Игорь.

Мы сидим на летней площадке Lydig Coffee Shop, и Либерман красочно описывает, каким образом ему удалось впарить мой «Рай». Врёт, конечно. Но мне всё равно. Этот студенистый толстяк любит поговорить. Я думаю, он просто упражняется в английском, пытается довести его до совершенства. Перебравшись в Нью-Йорк пять лет назад, Либерман старается вести себя как настоящий американец. Он панически боится рака, не курит и не питается бифштексами. В меню выбирает только те блюда, напротив которых стоит значок - «Полезно для сердца». При этом бедняга страдает одышкой и лишним весом.
Игорь поправляет съехавшие набок очки. Я разглядываю его суетливые, поросшие рыжими волосами пальцы-сосиски. На лбу Либермана искрятся капельки пота. Меня не покидает ощущение недоговорённости, Игорь явно тянет кота за хвост. Наконец, решается.
- Слушай, у меня к тебе дело.
- Говори.
- Есть один чудак… ирландец или француз - там сложная родословная, но это не важно. В общем, у него прабабка из России. Жуть как любит всё русское и особенно живопись.
- Прабабка?
- Да какая прабабка! Он.
- И что?
- Вот и слушай, - Игорь оглядывается по сторонам, хотя кроме нас на площадке никого нет. Наклоняется ко мне и край столешницы прячется в складке его живота, - мне нужен талантливый, кропотливый парень со знанием темы.
- Для чего?
- Чтобы сделать ирландца счастливым.
- Ты рехнулся?!
Либерман смеётся. До него доходит смысл только что сказанного. Меня раздражает эта двусмысленность в его фразах. Чисто «русские штучки». Я воспринимаю всё так, как слышу. Не желаю вникать в полутона, интонацию и игру слов. И в то же время, мне нравится общаться с Либерманом. Учусь у него, хотя и не знаю – пригодится ли мне эта наука.
- Ты неправильно понял, Пол.
- Надеюсь…
- Нужно сработать классику, понимаешь? Закатать полотно под Шишкина… ну, или там… Поленова. Ещё Кандинского любит. У меня есть на примете парочка независимых экспертов, которые подтвердят, - мол, картины настоящие.
- А если он захочет своего эксперта?
- Ха! В этом вся фишка. Я не продавец, я только сведу его с человеком, который продаёт картины и всё. У ирландца тут связей особых нет, недавно в штатах. Но со мной у него уже всё тип-топ. Я его штурман в море искусства. Он в первую очередь ко мне обратится. Ну, это не твои проблемы. От тебя требуется только одно – закосить под классика.
- Закосить?
- Подделать.
Я молчу, соображая, чем может закончится такая афера. Если Либермана возьмут за жопу, он меня сразу сдаст. С другой стороны, это тебе не три тонны за «Рай невинных». Тут речь идёт о миллионах. Понятно, что львиную долю подгребёт Игорь, но за хорошо сымитированного Поленова я могу получить сотню штук, как минимум. Тогда можно подумать о реставрации исламской Испании в каком нибудь райском уголке. Пускай и не здесь, пускай в Джерси. Можно попробовать, чем чёрт не шутит.
- Ну, так что? – торопит меня Либерман.
- Мне надо подумать. Хотя бы несколько дней. Я не могу так вот – сразу…
- Тут и думать нечего. За Поленова я тебе откину полторы сотни, за Шишкина сто. Если возьмёшься за Кандинского – триста тысяч у тебя в кармане.
- Кандинского не смогу, - отвечаю, – Поленова, пожалуй, да. Шишкина, тем более.
- Так что, по рукам? Я на следующей неделе подберу список работ и…
- Подожди, какой список? Я думал, неизвестная работа нужна… он что, идиот?!
- Не совсем. У него игорный дом в Big Easy. Деньги есть, а по каталогам он шерстить не будет. Не из той породы. Нувориш, хочет соответствовать, понимаешь? Тем более, работы возьмём из частных коллекций.
- Ты сам-то понимаешь, что если вскроется – нам крышка? Этот твой ирландец и без экспертов расколет нас в два счёта!
- Слушай, я тоже не вчера родился.
Либерман нервничает, протирает очки и снова тулит их на свой мясистый нос. Выдыхает, успокаивается и спрашивает:
- Ты знаешь, сколько картин написал Каро?
- Нет, - отвечаю.
- Шесть сотен. За всю карьеру.
- Ну? И что?
- А то, что по Штатам их гуляет аж три тысячи! И это только в Америке. В Лондонской галерее десятки лет висел портрет Веллингтона, а в шестьдесят пятом оказалось, что никакой это, нахрен, не Гойя, а так… фальшивка. Я уж не говорю, сколько говна навезли в Метрополитен. Дай бог, процентов тридцать из всего этого хлама, действительно представляет ценность.
Игорь почти убедил меня и я сказал, что мне нужно время, для того чтобы обдумать его предложение.
- Ты не подумай Пол, что после этой сделки я буду сидеть на жопе в Бронксе и с умным видом толкать левые картины. Это разовая акция, я уже давно хочу уйти на покой. Снимаем деньги и растворяемся. Ты вообще не при делах, чего переживать? Тебе даже не придётся встречаться с покупателем.
- Почему я?
- Потому что я с тобой уже три года работаю. И знаю тебя. Это, во-первых. А во-вторых, может, креатива в тебе ноль, но сымитировать Поленова для тебя – раз плюнуть. Думаю, и Кандинского тоже.
Мне почему-то хочется заехать ему прямо по центру тонкой металлической оправы очков. Так, чтобы они сложились вдвое. Интересно, пот с его рожи останется у меня на кулаке? «Креатива нет», сука такая!
- Ну?!
- Я же сказал - подумаю.
- Думай быстрее.

В дорожных тянучках размышляю, не слишком ли широкие горизонты открылись для меня сегодня. Chevrolet Дона соглашается со мной, содрогается капотом и глохнет на светофорах. Под яркой оболочкой постукивает и захлёбывается его изношенное сердце.

***
Дон трепетно осматривает машину. Я виновато чешу в затылке.
- Правую дверь тиранул, извини…
- Где? – китаец обегает Impala и возит ладошкой по сияющему оранжевому боку.
- Шучу.
- Да пошёл ты…
Дону я о своём разговоре с Либерманом не рассказываю. Говорю, что всё о’кей, и что продал три картины. Этого достаточно.
написано хорошо. что не удивительно, ибо vpr. есть что подрихтовать, но это мелочи - имеем прямо с плиты, горячее.
по сути - не всё понял, буду перечитывать.
*осторожно так, гг*

bezbazarov

2016-08-24 09:32:04

в который раз убедился
что читать надо подряд и сразу
ибо всё очень непросто
что то завис на слоях общества и подгорелом корже
потому что очень точно и зримо
щас оценивать не буду
по итогам.

Щас на ресурсе: 300 (0 пользователей, 300 гостей) :
и другие...>>

Современная литература, культура и контркультура, проза, поэзия, критика, видео, аудио.
Все права защищены, при перепечатке и цитировании ссылки на graduss.com обязательны.
Мнение авторов материалов может не совпадать с мнением администрации. А может и совпадать.
Тебе 18-то стукнуло, юное создание? Нет? Иди, иди отсюда, читай "Мурзилку"... Да? Извините. Заходите.