Суббота. Шестнадцатый этаж МГУ. Мехмат.
По старой памяти и с большим трепетом навещаю альма-матерь свою. Тем более что есть дела, а главное – есть пропуск в Университет, что в нынешних обстоятельствах - большая ценность, добытая благодаря глубинным связям. Итак, главное здание МГУ, окрестности аудитории 16-10. В этой паркетно-пыльной атмосфере прожито столько, что невозможно однозначно перевести в года или литры. Это иная Вселенная.

За моей спиной, шепеляво ворча, замыкается лифт.

Стреляет планиметрия коридоров в благородных доспехах темного дерева.

Тускло блестит древний лак на полу, дверях и готических стенах.

Тихо до благоговейности. Ступаю мягко, как на индейской тропе. Приглушенные звуки из аудиторий рождаются вежливо, согласно обстоятельствам. Дробный пулемет мела по доске чередуется с мелодически и ритмически неотъемлемыми фразами:
- Очевидно, в данном пространстве…
- Мы доказали ограниченность множества…
- Вводим под дифференциал…

Объемно прорывается голос лектора из 16-10. Оттуда больше шелеста, вздохов, внимательного молчания. Заглядываю в полуоткрытую дверь. В узкой полоске доступного обзора – полукруглые дуги длинных парт, ступенями восходящих вверх. Римские мотивы. Зрители-студенты восседают на деревянных лавках, волнами расширяющихся от пятачка арены, где очкастый гладиатор-лектор мужественно бьется с зубастыми интегралами. Пара неподвижных слушателей равнодушно отвлекает на меня левый глаз. Не обнаружив содержательного интереса, возвращают скошенный глаз в рабочее состояние, в помощь правому собрату – на знаменитую трехстворчатую доску, пропитанную мелом, как старая коньячная бочка напоена спиртом…

Весь мой поход от лифта до аудитории 16-10 – двадцать секунд. Всего лишь одна треть минуты благородной полутишины в звонком мыслительном напряжении…

Вторая треть минуты, открывшись двадцать первой секундой, вспарывается мощным рокотом, прерывается простодушным посапыванием и обрамляется нежными трелями. Так ревет буксующий Камаз. Так шелестят сотни взлетающих голубей. Так поет скрипка Паганини…

Огибаю торцевую стену аудитории 16-10, осторожно, чтобы не спугнуть, одним глазком обозреваю правую рекреацию. Привычная деревянная скамейка сталинской еще эпохи, загороженная могучим дубовым столом того же периода выпуска. Чуть позже замечаю мерно вздымающийся над столом холм уверенного живота, уютно упирающиеся в дубовые подлокотники пятки, облаченные в желтые носки. Рядом, на торжественном мехматовском паркете аккуратно выстроены пара зимних сапог и туго набитый книгами вертикально устойчивый рюкзак. Хозяин всего перечисленного, с паузами в двадцать секунд, трудолюбиво и непререкаемо ритмично храпит – от Камаза до Паганини.

Идут лекции. Наступает перемена. Проходят, негромко беседуя, студенты и профессора. Наступает час новой лекции.

Храп методичен и не перебиваем.

Покидая шестнадцатый этаж, навещаю спящего красавца. Картина маслом прежняя. Только на соседней лавке сидит старшекурсник, невозмутимо штудирующий толстый кирпич синего цвета. «Наверное, гидромеханика. Курс Г.Г.Черного», - думаю я.

Лифт чмокает плоскими губами отполированных дверей и мчит меня вниз, весело перебарывая ускорение свободного падения. Последние аккорды здорового храпа доносятся до меня на тринадцатом этаже.