В юности  Кулёмину Этим хотелось заниматься всегда, но во время весенних каникул как-то прикольней и веселей, во-первых -- потому как млекопитающие вроде и положено, во-вторых -- предки у всех на работе и времени на Это больше выкраивается. А за окошком воробьи орут и ручьи журчат, а вечером у кого-нибудь день рождения с портвешком, а впереди целая жизнь...
       Со временем обнаружилось, что летом Этим заниматься ещё клёвей, под каждым кустом и стол и..ээ.. ложе, из всех девайсов - только портвино и "изделие номер два" в серых бумажных пакетиках, но и того и другого - много! Но обоюдное любопытство и азарт таковы, что можно и без кира, а можно ( и обычно) и без "калоши", и СПИД"а не было, и "насморк" был редок. И никаких сомнений, и никаких обещаний и обязательств, и все это понимали, и жили....
       И это лето длилось и длилось, изредка перебиваемое циклонами бракосочетаний и грозовыми ливнями разводов. Но общей погоды они не портили.
       А потом Кулёмин вдруг понял, что Этим приятней всего заниматься осенью...
Позади ночь, и утро уже не раннее, а всё ещё "левую хох!", "а правую хох!", " а теперь спинкой...", " а вот так...", "...ну и так давай, только теперь ты...".
       А потом под прохладный душик с взаимоомыванием и хоть обратно в спальню... Но нет, в духовке уже мясо дошло, и "Каберне" пробку выпукнуло, салат слезой исходит, а за окном паучки на паутинках летят, фонтан на Песчаной шумит, солнце греет мокрые плечи... а потом  как-то вдруг Кулёмин с опустошающим ужасом остро ощутил, что это уже третья осень с этим вот фонтаном и этими вот пауками-парашютистами... И день похож на день, как скамейки на бульваре ....
Кулёмин посмотрел в прекрасные карие глаза хозяйки этого дома и, дожёвывая кусок ставшего вдруг жёстким мяса , буркнул:
-- Я больше не приду.
-- ???
-- Не будем длить плохое.
-- Но ты же знаешь -- он меня не отпустит... Да  я и сама не хочу развода....
      Но Кулёмин ушёл. Потом было много осеней и было Это в других квартирах, за окнами которых были фонтаны, и бульвары, и моря, и стройки, и один раз даже война.
       И вот наступила осень, когда Кулёмин оказался на собственной кухне, а за окном громыхало родное московское шоссе.Никого кругом и ничего впереди.
       Странно, но Кулёмин не забыл этот номер телефона.
-- Алло...
-- Это я...привет...
-- ...
-- Не узнала? Я это!
-- Я слышу. И хочу сказать, что ты - самое плохое, что было в моей жизни. Прошу - не звони.
   ... Теперь Кулёмин твёрдо убеждён, что Этим неплохо заниматься зимой. За окном темно, холодно, дрова в печке уже прогорели и присмотра не требуют, ужин съеден, собак Кулёмин пинками выгнал во двор...
       И лежит Кулёмин с ней рядом, прохладно-тёплой, нежной и рассредоточенной, готовой на всё и зовущей ко всему, и Кулёмин, глядя в прекрасные зелёные... серые глаза, тихо говорит:
-- В субботу не приезжай, пожалуй...
-- Но я хотела...
-- Не надо, смотри, как метёт, а у твоей япошки такой клиренс, что завязнешь в ста метрах от трассы..не надо...
-- А может...
-- Позвони, решим..
-- Хорошо... а теперь иди ко мне, иди...
       И Кулёмин охотно идёт. Не бросается, не кидается, не рвётся -  просто идёт, хотя и охотно. Только ради того, чтобы не стать ещё раз чьим-то самым плохим воспоминанием.