В общем и целом тебе тут все рады. Но только веди себя более-менее прилично! Хочешь быть ПАДОНКАМ — да ради бога. Только не будь подонком.
Ну, и пидарасом не будь.
И соблюдай нижеизложенное. Как заповеди соблюдай.
КОДЕКС
Набрав в адресной строке браузера graduss.com, ты попал на литературный интернет-ресурс ГРАДУСС, расположенный на территории контркультуры. ДЕКЛАРАЦИЯ
Главная Регистрация Свеженалитое Лента комментов  Рюмочная  Клуб анонимных ФАК

Залогинься!

Логин:

Пароль:

Вздрогнем!

Третьим будешь?
Регистрируйся!

Слушай сюда!

poetmarat
Ира - слитонах. По той же причине.

Француский самагонщик
2024-02-29 17:09:31

poetmarat
Шкуры - слитонах. За неуместностью.

Француский самагонщик
2024-02-23 13:27:28

Любопытный? >>




Пятая история

2013-09-15 22:20:12

Автор: stewart
Рубрика: KING SIZE
Кем принято: Француский самагонщик
Просмотров: 1492
Комментов: 14
Оценка Эксперта: 15°
Оценка читателей: N/A°
Историй всего четыре – об укрепленном городе, который штурмуют и обороняют герои, о возвращении, о поиске и о самоубийстве Бога. И если первая история происходит с каждым – мы, то штурмуем, то обороняемся (и в каждом случае мы – герои) – и каждый знает о ней, то вторая и третья – удел избранных. То ли доживших, в буквальном смысле доживших, до понимания поиска (чего угодно, допустим – смысла жизни - почему нет?) и до понимания необходимости возвращения к … началу? (у каждого – свое). Четвертая история – чистая литература, выдумка. Что может быть лучше того, чтобы быть Богом? И самоубийство Бога смотрится на этом фоне как дешевый фарс, как подачка жадной и глупой толпе. Но…,
Бог несоизмерим с Его творениями, поэтому Его благодать убивает.
В этом Его трагедия. И в этом причина Его самоубийства.
И поэтому мы можем стать подобными богам. В этом наш шанс.
И, может быть, возможность написать пятую историю.



- Следующий!...
………
«Что у Вас на этот раз?» - день только начался и поэтому я сама любезность. Профессиональная улыбка еще не превратилась в маску, мышцы на лице еще ощущаются достаточно хорошо. Рукой по лицу провести еще не хочется!
«Бог есть, и я это знаю!» - клиент выпаливает все это прямо с порога, даже не дойдя до моей гордости – красивого и удобного кожаного кресла, в котором клиенты чувствуют себя особенно комфортно – сам сиживал, знаю.
«Что, прямо таки знаете?» - это не издевка, она будет ближе к вечеру, это еще тонкая ирония. «Вы уверены, что знаете, или Вы верите, что Бог есть?» - как всегда с утра я всех называю на «Вы» и не испытываю по этому поводу неудобства. К вечеру станет труднее.
«Разве это важно?» - клиент высокомерен, как любой из них, в очередной раз совершивший открытие. Нет, СОВЕРШИВШИЙ ОТКРЫТИЕ! Вот так и никак иначе.
«Конечно, важно» - стараюсь быть корректным, и мне это удается. «Понятие «знание» относится к рациональному, имеющему объяснение, поддающемуся логическому осмыслению. Понятие же «веры» это иррациональность, отсутствие какой либо логики, это необъяснимо. Верую, потому что верую. Имею такую внутреннюю потребность. И если знание можно опровергнуть другим знанием, то опровергнуть веру невозможно. Ее можно только поломать, разрушить, уничтожить и на обломках возвести новую. В вере невозможно переубедить. Так что если Вы ВЕРИТЕ, что Бог есть, то Вы пришли не по адресу. По вопросам веры принимают дальше по коридору. Здесь говорят о знании. Так Вы знаете, что Бог есть или все-таки верите?»
Вижу, что клиент немного сбит с толку. Такое ощущение, что все мои слова для него стали не меньшим откровением, чем то открытие, которое он совершил. Предполагаю, этой ночью. Вчера у него была другая идея-фикс. Что-то о философских основаниях современных мировоззренческих теорий.
«Знаю» - после некоторой паузы, во время которой я наслаждался кондиционированной прохладой, клиент подал признаки сознательной жизни. Неосознанной-то было в избытке. Тихой эта пауза явно не была. И немотивированной моторики тоже хватало. «Знаю, и могу это доказать!». Я не стал уточнять, что он будет доказывать – что Бог есть или что он об этом знает, и приготовился слушать.
«Во-первых, давайте договоримся о терминах, в которых мы будем вести наше доказательство».
Я киваю, и, хотя клиент меня не видит, он понимает, что я согласен с его первым предложением.
Я давно приучил своих клиентов к тому, что если они хотят побеседовать на интересующие их темы, они должны аргументировать свои слова. Этот – один из самых лучших учеников.
«Так вот, во-первых, назовем термином «Мир» то, в чем существует все, нам известное и еще неизвестное, но что может быть потенциально узнанным в процессе развития».
Немного запутанно, но в принципе понятно. Куда его занесет дальше?
«Далее, разделим «Мир» на «внутренний» и «внешний» и назовем термином «человек» субъекта, который познает «Мир», то есть создает в своем собственном «внутреннем» «мире» отражение «внешнего» «мира».
Уже видны противоречия, но ладно, пока занятно.
«Ну, а теперь, введем термин «существование человека в Мире», как данный опытный факт. Вы ведь не будете спорить с этим?»
Я опять киваю, и он опять, не видя этого, понимает, что я согласен. А куда мне деться? В конце концов, у него еще есть восемь законных минут – и он это знает, да и мне интересно, куда же он заберется сегодня.
«Кстати, вопрос о целесообразности «существования человека в Мире» сейчас не обсуждается. Это вопрос отдельного исследования» - и с этим утверждением я соглашаюсь безмолвным кивком.
«Само «существования человека в Мире» требует определенных условий, накладываемых на сам «Мир». Под определенными условиями я понимаю широкий спектр ограничений, многие из которых просто непонятны, а некоторые даже неизвестны. Так вот, учитывая, что «Мир» возник раньше познающего его субъекта, возникает вопрос – каким образом эти условия подобрались так, как они подобрались, так, что в нем стало возможным появление «человека»?
На лице клиента застывает выражение восторга, я бы даже сказал, триумфа и я вмешиваюсь в его рассуждения – кстати, довольно бесцеремонно, а как иначе – этому клиенту состояние триумфа противопоказано, сам читал в его карте:
«О каких условиях идет речь?»
Лицо оживает и я испытываю небольшое облегчение и, одновременно, злость на себя – заслушался, блин, терапевт хренов, забыл, с кем имею дело, коллегу увидел, товарища по духу повстречал, епт…
«Ну это ведь очевидно! Вы знаете о наклоне земной оси к плоскости орбиты вращения Земли вокруг Солнца? Это, конечно, риторический вопрос, конечно знаете. Так вот, я подсчитал, что если угол этого наклона был бы другим, отличался бы на один-два, я не говорю больше, градусов от существующего, то все – условия «существования человека в Мире» не выполнялись бы. Другие планеты имеют другие углы наклона своих осей к плоскостям орбиты, и что, на них есть жизнь? Ведь нет же ни фига! А там, где была – я имею ввиду Марс (подмигивает, я так понимаю мне) – исчезла! Все дело в угле!»
«Я конечно знаю об этом угле, но тссс…, никому не слова» - сеанс вот-вот закончится, а клиент не только далек от необходимого умиротворения, но и более возбужден, чем до.
Перехватываю инициативу – «А если бы пространство было четырехмерным или двумерным, существование таких сложных форм жизни, как человек, было бы вовсе невозможным, и планетных систем не было бы, да и звезды не возникли бы…» - вижу, клиент заинтересован и торопливо продолжаю – «И все эти условия создал Бог, я прав?»
Слава Богу, триумфом на лице клиента уже не пахнет, там появляется так необходимое ему благоговение и зачатки осознанной работы мозга.
Мысленно хвалю себя – нет, не с хорошо проделанной работой, работу то я сделал хреновенько, - за счастливую идею с мерностью пространства. Теперь нашему клиенту будет на что отвлекаться – свои то мысли, те, самые родные и сокровенные – как червяки на трупе разъедающие его мозг еще некоторое время будут под контролем.
«Бог…, какой Бог…, многомерность пространства…» - шепот переходит в бессвязное бормотание, глаза закатываются, тело обмякает – кресло выполняет свою функцию на ура.
А у меня начинается незапланированная работа – обычно клиенты уходят на своих двоих, но для таких форс-мажоров есть у меня кнопочка. Жму, из динамика недовольный голос – «Проблемы?»
Бодро отвечаю – «Никаких, просто хочу, чтобы вы, ребята, немного размялись».
«Кто на этот раз?»
«Не обижай меня, какой, блин, ЭТОТ раз! Это бывает раз в полгода. А клиент вам известный – тот лаборант, из 208 комнаты. Ну который лабораторию вырезал, да, 12 человек. А потом сжег все к черту. Из-за отсутствия признания своей гениальности. Жду»
Клиент уже тихонько посапывает в моем роскошном кожаном кресле посреди светлой квадратной комнаты с еле заметной дверью без ручки и полным отсутствием окон и мебели (за исключением кресла). Сейчас его заберут, отвезут в маленькую комнатку с номером 208, уложат на койку и будут следить еще сутки за результатами моей халтуры.
А со мной будет разговаривать Главный, ибо на сегодня мой рабочий день закончен. Вот так.


Разговор с Главным был коротким. Я не узнал ничего нового: «На работе надо работать. Эмоции – в топку. Пацанов из охраны теребить активнее – жопы отъели, в дверь не проходят».
После прочтения моего краткого отчета о случившемся, снизошел до объяснения: «С лаборантом промашка не твоя – группа наблюдения прокакала активизацию мыслительных процессов у этого упыря. Они вчера праздновали что-то, не так чтобы активно, на выговор не тянет, так, обычная рабочая пьянка. Если бы не сегодняшний инцидент, прошло бы незамечено. Но,» - палец назидательно уставился в потолок – «я вам, оболтусам, всегда говорил, говорю, и говорить буду – в нашем деле нет мелочей. А если бы он прошел немного дальше? Хорошо, что потух быстро, упыррррь».
Как всегда. Не любит наш Главный лаборанта, антипатия у них взаимная возникла сразу же. Как только привезли клиента к нам, так сразу Главный сказал: «Не будет толку с этого упырррря… Двенадцать человек – это уже перебор. Не годны его мозги ни на что. Не годны. Вот увидите – там черная пустыня. И червяки трупные. Отравлен он навсегда».
Сказал – как отрезал. Потом, когда успехи пришли, и немалые успехи – был бы лаборант говном, давно бы гнил на заднем дворе, удобрял бы почву, помидорчики на нем росли бы, огурчики – не взял его Главный к себе. Антипатия, я бы сказал – идиосинкразия. А то, что взаимная понял, когда разговорил убивцу нашего. Как и все, чудо это не помнит ну совсем ничего из того, что натворил. Совсем не помнит. Вот тут – точно черная пустыня, может и с червяками. Так вот, Главного он боится-сторонится. Со всеми – беседует, мысли свои развивает, красуется. Даже с охраной отношения ровные, прохладные, но ровные. А Главного – боится.
Ну и ладно, нам больше достанется. Когда еще такой экземпляр появится – и ясность мысли сохранил в известных пределах, и фантазией не обделен, и слова разные умные знает. А главное – двенадцать человек, даже в состоянии аффекта (как признали общественные врачи – у них в головах не укладывается – двенадцать человек положить в здравом уме, а потом и сжечь), а аффекта там не было в помине – это же какой стресс для сознания, это же какие неизвестные изменения личности. И биохимия поменялась. Наблюдатели, когда не празднуют, хлеб жрут не даром. Такие страсти открыли, самые безумные фантазии отдыхают.
Смотрел я как то на их отчеты. Секретные, конечно, но когда самые первые сообщения пошли, все заведение гудело, все что-то да знали. Из отчетов не понял и десятой части, другая специализация все-таки, но то, что это нечто необычное – понял. Да и морды у наблюдателей неделю такими счастливыми были, что куда там нам, простым смертным. Терапевтам, бля, врачевателям душ.
Ну да ладно, по правилам заведения, если возникает нештатная ситуация, работник, в ней принимавший участие, освобождается от работы на этот день, проходит собеседование у Главного, проверяется хитрыми тестами и отпускается восвояси.
До следующего рабочего дня.


Заведение наше самое обыкновенное. Хотя, для кого как. Для нормального человека, конечно, много необычного у нас происходит, и само заведение покажется не совсем – и названием его, и назначением и, самое главное, теми, с кем мы там имеем дело. А для кого-то и мы сами покажемся…
Называемся мы «Экшен». Кто так назвал наше заведение, история умалчивает. Скорее всего, первое слово, пришедшее на ум отцам основателям. Хотя какие-то фрейдистские корешки отыскать, при желании, можно. Дескать, экшен – активность – движение – развитие – новое – открытие … оп, а вот и мы с нашими непризнанными гениями, маньяками, социопатами и прочими сверхчеловеками. А, может в припадке конспирации словечко подыскали, которое любого заинтересовавшегося шпийона в сторону уведет. Тишайшее заведение, милейший персонал – есть у нас для сторонних посетителей/штатских проверяющих специальная группа медсестер-блондинок (некоторые действительно блондинки – сам проверял) - и пациенты, прошедшие суровую школу обучения у самых продвинутых психиатров. Первые так изобразят заботу, что любой проверяющий – от Минздрава до пожарного инспектора – уйдет со смутным желанием отдохнуть у нас пару неделек (некоторые таки отдыхали и оставались отдыхом очень довольными – а сестрички получали от Главного дополнительное вознаграждение, так сказать премию за сверхурочную работу). Ну а на вторых несколько наших штатских коллег защитили кандидатские, а один – даже докторскую. Причем все без обмана. Надо же наши открытия в мир выпускать. Если все сразу – писец миру настанет, ну а если дозировано – все ОК. Ну и протухшие они все, проверяющие. Только денежку увидят, или хотя бы запашок уловят – а мы то перед носом водим денежкой – и они готовы на все…
На самом деле, нет у нас названия. И «Экшен» - это только прикрытие. Ни в одном документе, даже самом секретном, мы не значимся. Нету нас. Совсем нету. Ну, а если чего-то нет, то какое название… Большая работа была проделана, чтобы вот так исчезнуть, я бы даже сказал – колоссальная работа. И что примечательно, ни один человек при ее проведении не пострадал. Ни физически, ни психически. Никакого насилия. Просто пропали одновременно из многих сейфов и со многих столов определенные бумажки: документики, справочки, отчетики, списочки… При нынешнем делопроизводстве, когда каждая новая бумажка рождает себе подобных в геометрической прогрессии, исчезновение нескольких из них проходит незамечено. Как Главный это организовал, знает только он. Потому то он и Главный.
Вопрос финансирования, самый болезненный для любой организации, у нас не стоит. Почему, не знаю. Фантазировать не буду, хотя самые любопытные рассказывали что-то о законсервированных средствах Министерства Предотвращения Внутренней и Внешней Агрессии, к которым, дескать, Главный в свое время, получил санкционированный доступ. И имеет его сейчас. Уже не санкционированный, но доступ. Одним словом, недостатка в финансировании мы не испытываем. И слава Богу.
Ну а здание, в котором мы проводим наше рабочее время совершенно легальная частная психиатрическая клиника на окраине города. Никаких подстав. Помимо наших спецподготовленных шизиков есть пару палат совершенно настоящих несчастных – и шизофрения, и маниакально-депрессивный психоз, и даже несколько постоянных клиентов с белочкой. Деньги с родственников берем приемлимые, лечим на совесть, жалоб не имеем.
Откуда и как группа доставки добывает нам материал для основной работы, знает только Главный. Одно можно сказать с уверенностью – сотрудничеством с официальными органами правопорядка и официальной/штатской медициной здесь и не пахнет. И сколько нераскрытых преступлений и просто странных случаев возникло в последнее время в мире по «нашей вине» - сказать трудно, но уже упомянутый Лаборант занимает комнату с номером 208…


Как сказал классик – «Моя работа проста – я смотрю на свет. Ко мне приходит мотив – я подбираю слова». Моя работа заключается примерно в том же. Только смотрю я не на свет, а, скорее, во тьму. Только мотив приходит не ко мне, мне его напевают. Наши клиенты большие мастера напевать мотив. Мотив, который рождается в их искаженных мозгах, в их измененных душах, в их несветлых сердцах. Я же подбираю слова с тем, чтобы яд их мотивов не убивал окружающих.
Попал я в наше заведение не совсем обычным образом. По крайней мере, заявление о приеме на работу я не писал. БОльшая часть сотрудников пришла вместе с Главным – это его команда, меньшая – была «приглашена». Я – один из «приглашенных». Меня нашли на морском берегу, бездыханного, практически мертвого. Да чего там практически, уже пятнадцать минут как мертвого, дохлого, как кусок камня. Как они смогли оживить меня, мне неизвестно, только воспоминания о том, кто я, откуда я и прочее – исчезли, стерлись, как будто вообще не существовали никогда. Какую-то память мне создали, записали где-то в мозгах информацию о моем прошлом, но мое ли это прошлое, или кем-то придуманное – не знаю. Не скажу, что мне некомфортно с ним, но все равно, как-то не по себе – жить с несуществующим, искусственным прошлым, зная, что настоящее прошлое существовало.
Временами я люблю пофантазировать о том, каким оно было – это прошлое. Люблю придумывать людей, которые окружали меня, события, которые происходили со мной и свидетелями которых я был. В своих фантазиях я то такой, то другой, то третий. Временами я хороший, временами – не очень, если не сказать больше, временами – герой, временами – злодей. А бывает, что я просто наблюдатель, бесстрастный фиксатор происходящего, анализатор и идентификатор. Но чаще всего я придумываю себя просто человеком – не героем/злодеем/наблюдателем/активным участником/еще кем нибудь – а просто человеком, существом, органично совмещающем в себе все эти роли и из-за этого более цельным.
Да, к цельности хочется стремиться, пусть даже и в фантазиях. А все потому, что насмотревшись на наших клиентов, наобщавшись с ними, понимаешь – цельность это единственный путь, по которому стоит идти. Если, конечно не хочешь закончить свой путь в нашем заведении. В качестве клиента.
Команда Главного – это наблюдатели, охрана и подставные шизики, которых показывают проверяющим. Команда «приглашенных» - это «терапевты». Мы не наблюдаем за клиентами, не ставим экспериментов над их больными душами, мы их «лечим». И главным нашим лекарством является слово.
Почему они слушают нас, именно слушают, а не прислушиваются? Эти монстры, чудовища, дьяволы в людском обличии? Погубившие сотни невинных душ? Почему наше слово так действует на них? Почему наши слова, как капли влаги, оживляют на время пустыню их сгоревших душ? Почему именно мы, «приглашенные», способны изменять их?
Может быть потому, что мы думаем одинаково?
Может быть потому, что мы сами такие как они?
Может быть потому, что наши души уже не совсем наши?
Может быть потому, что и нас и них кто-то коснулся, подержал в руках и отпустил?
Каждый вечер меня терзают такие вопросы и я никак не могу отыскать на них хоть какое-нибудь подобие ответа. Временами мне кажется, что ответа не может быть вовсе, иногда – что ответ мне приснится ближайшей ночью. Но каждое утро я просыпаюсь, умываюсь, одеваюсь, завтракаю и иду в свой кабинет, чтобы попробовать спасти еще одну черную душу, сожженную дотла, чтобы приблизиться к ответам на все эти проклятые вопросы.
«Моя работа проста – я смотрю на свет…» Можно ли увидеть что-нибудь, вглядываясь во тьму? И не поглотит ли бездна глядящего в нее?
Ну вот, доигрались! Так причудливо стеклись обстоятельства (хочется верить, что обстоятельства), что вот оно – случилось! Потом, когда все утрясется – по иному быть не может – будьте покорны: все отхватят свой кусочек. И, хотя прецеденты случались ранее, мало не покажется никому. Такая у нас круговая порука: каждый отвечает за всех и наоборот. Все причастны, не отсидишься в кустах – мол, на мой клиент, мол, я из другого отдела, и вообще, я занимаюсь другим направлением. Одно у нас направление, и куда оно приведет – никому не известно. Может, только Главному, но не нам.
Я бы не называл это побегом, это скорее уход. Не бежала же она, в самом деле. Просто вышла из своего бокса, прошла коридор, побывала на приеме – отзывы терапевта самые обычные, ничего, что бросалось бы в глаза, обычные реакции, обычные проявления, все как всегда – самостоятельно вышла и пошла… но не в бокс, а в другую сторону по коридору. И никто пока еще не знает, осознанно или случайно. Шла себе, шла, дошла до первой двери и – вот вам первое обстоятельство: охранника на месте нет – вышел в туалет, по его словам (проверяется), - вот вам второе обстоятельство: дверь не заперта на ключ – «держал открытой для сквознячка, когда вышел – прикрыл, но не закрыл на ключ» (версия сквознячка так же проверяется), а дальше – сплошные несуразности и совпадения.
Первый этаж всегда полон народу – и охрана, и медсестрички, и шизики наши настоящие в период ремиссии прогуливаются. А сегодня – никого, как корова языком слизнула. И у каждого очень веская причина, объясняющая отсутствие именно в этом месте и именно в это время. У одного то, у другого – это. Ни к кому не придерешься. Но Главный уже полчаса сидит в своем кабинете, никого не принимает и думает. Мы все так считаем, что думает. А может с летающими блюдцами общается, или духов вызывает, или еще что из открытого в нашем заведении использует. Вот скоро выйдет во всем разобравшийся, и как объяснит нам всем, в каком месте лопухнулись, и как даст всем указания, что делать надо, чтобы птичку нашу в клетку вернуть, и как поскачем мы все выполнять указания…
Мадам наша ушедшая, одна радость, не убийца. Не получалось у нее другое существо жизни лишить, останавливало что-то целых двадцать восемь раз. Доказанных двадцать восемь раз. У нас в заведении доказанных. А сколько раз на нее в действительности накатывало, одному Богу известно. Она то говорит только с Главным – он ее куратор – и со своим терапевтом. Причем, больше слушает, а не говорит. Странная такая у нее улыбка, и глаза странные – вроде бы смотрит она ими не на тебя, а сквозь тебя. И видит не тебя, хотя тебя тоже видит, а твою душу и общается телепатически прямо с ней. Вроде бы как телепатически. Другого-то понятия у нас для описания этого феномена нет. У меня, по крайней мере, нет. Постоит, посмотрит во внутрь, и идет себе дальше. И это притом, что клиенты с терапевтами никогда непосредственно не встречаются: телекамеры, микрофоны, динамики. Тем более, с чужими клиентами.
Вышел Главный. Посмотрел на нас, враз притихших. Улыбнулся. И как отрезал: «Она ушла к себе. Она возвращалась к себе все это время и, наконец, смогла. Теперь она будет счастлива, потому что она ушла к себе. Туда, куда стремимся все мы, каждое мгновение своего бытия…» - он посмотрел на меня и добавил - «и небытия».
«Общая тревога отменяется, занимайтесь работой». Повернулся, открыл дверь и на пороге сказал всем нам, молча стоявшим, спиной сказал, не поворачиваясь – «Взбучка будет. Всем без исключения. Каждый сегодня в чем-то да прокололся. И я в том числе».
Последнее предложение прозвучало едва слышно, как будто Главный говорил его только себе. И услышал я в его словах такую грусть и печаль вселенскую, что стало страшно мне, за него, за себя, за всех нас, за все, что мы делаем и за все, что делают с нами.
Дверь захлопнулась. Еще немного постояв, так и не сказав ни слова, каждый из нас пошел на свое рабочее место. Если Главный сказал, что это не ЧП, значит так тому и быть. Только показалось мне, что в ближайшие ночи трудно будет мне уснуть. И причиной будут его слова, обращенные лично ко мне…

«Разговор у нас будет не простой» - Главный стоял спиной к столу, у которого на неудобном стуле сидел я, смотрел в окно и, похоже, наслаждался пейзажем. По-крайней мере, поворачиваться он не собирался. Я лицезрел его спину уже несколько минут, большую часть из которых Главный молча смотрел в окно. «Непростой» - повторил он и опять замолчал.
То, зачем Главный вызвал меня, отменив сегодняшние сеансы, все еще оставалось тайной. Не избалованный вниманием начальства, я совершенно не мог представить, какой разговор ожидает меня. Одно можно было предположить с большой точностью – разнос меня не ждал. И не только потому, что начинался разнос всегда одинаково (со мной – о других не знаю), но и потому, что никаких за собой грехов я не чувствовал. А то, что Главный – справедлив, можно написать большими буквами на вывеске нашего заведения, и это будет правдой. Может быть, когда-нибудь эти слова высекут из гранита или мрамора, может быть, а пока я сидел и смотрел в спину Главного, терпеливо ожидая, когда же он начнет по-настоящему.
Время ползло. Я с интересом разглядывал кабинет, в котором аскетизм хозяина причудливо сочетался с настолько тонким и необычным вкусом, что результатом можно было любоваться часами. Так что я был даже рад тому, что Главный никак не может найти те самые слова, с которых, по его мнению, он должен начать.
«Сегодня я хочу поговорить с тобой об ответственности» - слова прозвучали настолько неожиданно, что я, увлекшийся созерцанием дыма, поднимающегося из трубки Главного – странно, я всегда был уверен, что он курит сигары – вздрогнул. «Об ответственности, которая делит людей на ведущих и ведомых…» Главный резко – настолько резко, что контуры его тела на мгновенье оказались размазанными – повернулся и так стремительно шагнул от окна ко мне, что оказался около стола практически между двумя взмахами моих ресниц. Практически за время одного вдоха, так что дыхание мое явственно сбилось – и я закашлялся, а глаза мои расширились настолько, что Главный улыбнулся и сказал : «Извини, я совсем забыл, что ты… и не надо так смотреть на меня».
«Ты должен это знать, потому что скоро мы с тобой расстанемся. Ты очень хороший работник, временами мне кажется, что ты самый лучший работник из тех, с кем я имел дело, но мы скоро расстанемся. Ты должен идти сам, все, что ты мог сделать здесь, ты уже сделал. Мы уже ничем не можем помочь тебе, а наш уровень ты уже превзошел. Ты не можешь быть нам больше полезен, потому что я не знаю, как использовать твой дар. Ты должен сам найти ту цель, к которой ты будешь идти. А идти ты будешь всегда. Когда я увидел тебя первый раз, там, на берегу, я понял сразу – ты будешь идти всегда. Ты рожден для этого. Это – твое предназначение».
Главный стоял у окна, рассматривал что-то за стеклом и, такое ощущение, молчал уже довольно долго, пытаясь подобрать слова, с которых он хотел начать наш разговор. Разговор предстоял не из приятных, потому что никогда раньше меня не вызывали посреди рабочего дня – если, конечно, не было ЧП, никогда Главный не молчал, когда вызывал к себе (со мной – о других не знаю), ну и вообще … вызов к начальству – это всегда неизвестность. Не премию же вручать меня вызвали, в конце концов.
Сигарный дым поднимался к потолку, собирался там в большие серые тучи, Главный продолжал молчать, отвернувшись к окну, и я начал ощущать, что сейчас что-то произойдет.
«Тебе не кажется странным, что я курю сигару? Ты ведь всегда считал, что я курю трубку, ведь так?» - Главный сидел на подоконнике, и смотрел на меня, щуря глаза от дыма.
Я разлепил губы, чтобы сказать «Какая трубка?» и явственно увидел Главного, выпускающего клубы дыма из трубки на сегодняшней утренней летучке, и понял, что с сигарой он у меня никогда не ассоциировался. Пришлось зажмуриться и потрясти головой.
«Что происходит?» - мой голос в тишине кабинета прозвучал несколько скомкано, даже испугано. Отразившись от стен, он вернулся в мои уши и я услышал в нем свой ночной вопрос – «Что значит – небытие?», и самым странным было то, что кроме меня и стен мой голос не услышал никто – кабинет был пуст.

«Благородный муж превыше всего почитает долг. Благородный муж, наделенный отвагой, но не ведающий долга, может стать мятежником. Низкий человек, наделенный отвагой, но не ведающий долга, может пуститься в разбой» - голос Главного звучал как-то особенно тожественно, возвышенно. Создавалось впечатление проповеди, хотя Главный ну никак не походил на проповедника, ну а я, в своем единственном числе, никак не мог представлять паству. Действительно, главной темой нашей беседы Главный выбрал тему долга и весь мой горячечный бред (я действительно болел целую неделю - с высокой температурой, видениями и разрывами сознания) стал воплощаться в реальность. «Ответственность является продолжением долга, долг же является основой реальности. Без осознания и соблюдения своего долга любое живое и неживое существо обречено на бессмысленное существование, комфортное, непроблемное, но бессмысленное. Ошибка, сбой в программе. Ни на что не влияющее временное перераспределение энергетических ресурсов. Никакой памяти об этом не остается. Большинство людей живут именно так, большинство не-людей – аналогично. Только некоторые – ведущие, только некоторые получают сигнал о своем предназначении. Они не всегда осознают это, но они всегда чувствуют свое отличие от других. А все потому, что они в ситуациях, когда оба выхода логически обоснованны, оба решения отвечают самым высоким гуманным критериям, когда их вынуждают сделать выбор – они безошибочно поступают так, как велит им долг. И их решение всегда оставляет возможность для развития. И их решение всегда позволяет вспоминать альтернативную возможность как искушение, которого удалось избежать. И они не чувствуют неуверенности. Не потому, что не умеют рефлектировать, а потому, что они являются проводниками, и их решение – не совсем их». Главный тяжело вздохнул, помолчал и продолжил: «Я не собираюсь эксплуатировать хорошо себя зарекомендовавшую идею Высшего Разума, Бога, Демиурга и всевозможных последующих разновидностей. И все потому, что у меня уже давно вызывает сомнения разумность этого Разума, разумность в том смысле, в котором мы привыкли ее понимать. Скорее – это слепая, равнодушная программа, не участвующая в созидании нового, а следующая в русле тех команд, которые заложены в ней. Ты можешь сказать – у любой программы есть создатель, любые команды кто-то должен сформулировать. Я согласен с этим, но не кажется ли тебе, что рассуждая таким образом мы наделяем существование нашими, явно локальными свойствами и чертами? Может быть лишь в нашем понимании программа должна иметь автора. Может быть, в каком-то более общем смысле автора вообще нет ни у чего? Так вот, для меня сейчас понятно одно – ты являешься одним из этих проводников, это показывают тесты, это показывает твоя работа. И твои телепатические способности, еще едва заметные для тебя самого, тоже говорят об этом. А то, что ты не-человек, так это только подтверждает мои догадки – среди вас проводников больше». Моя изумленная физиономия несколько отвлекла Главного от плавного течения его слов, хотя по его лицу нельзя было сказать, что все это дается ему слишком легко. «Ты сам все знаешь. Ни один человек не может оставаться человеком после 25 минут клинической смерти. Твой мозг умер, перестал функционировать как мозг человека. Ты – не-человек. И это – нормально, вас таких – немало. И это тоже – часть программы. Твои подопечные, как вы их называете – клиенты, они ведь все – не-человеки. Внешне – люди, но мыслительные процессы протекают у них с другой скоростью, метаболизм пока что не поддается хоть какому-либо осмыслению, паранормальных возможностей – пруд пруди. Вот у тебя – телепатия, у твоего лаборанта - неназванная пока способность мыслью подчинять волю других, этакий мысленный гипноз, у других – еще что-нибудь… но не у всех не-людей есть ощущение долга и вытекающей из него ответственности. У тебя есть. И у тебя есть задание. Ты ведь чувствуешь это?» И какое-то облегчение снизошло на меня. И все части мозаики сразу встали на свои места. И цельность картины, вставшей перед глазами, ее завершенность и гармоничность наполнили меня спокойствием и волей. «Да» - сказал я. «Я знаю про мальчика, и про его мать, и об опасности, которая им грозит. И я смогу помочь им сделать выбор. Сделать выбор в ситуации, когда все варианты одинаково плохи, когда оба зла одинаково равновелики и когда руководствоваться нужно только долгом. Я спасу Августина».
Я шел по улице убыстряя шаг. Не то, чтобы время не терпело, нет – я давно не ощущал такое большое свободное пространство и ноги сами стремились вперед, как бы пытаясь проверить – там, за поворотом такая же вольница, или там все заканчивается. Куда несли меня ноги я еще не знал, но четко понимал, что они, мои ноги, сейчас принадлежат не совсем мне. И то, куда они меня ведут, и есть именно то место, где я должен быть.
Люди, встречающиеся мне на пути, были самыми обыкновенными людьми - они шли по своим делам, неторопливо прогуливались, сидели на скамейках, целовались-обнимались, ссорились, дарили цветы, рассказывали анекдоты, громко смеялись, пили пиво или просто таращились на голубей, методично пачкающих памятники. Но вот какая штука, как только я в своем полете оказывался достаточно близко к тому или иному прохожему, он вроде как шарахался в сторону и некоторое время ошарашено озирался, как будто рядом с ним пролетело приведение.
Я и был этим приведением. Люди смотрели сквозь меня, не видя мою плоть и не слыша звуков моего движения и лишь воздух, взволнованный моим перемещение, овевал их лица. И мне казалось, что выражения их лиц менялись – те, кто плакал, начинал смеяться, те, кто грустил, начинал веселиться, а лица потребителей пива на миг становились какими-то одухотворенными. Они и так были достаточно одухотворенными, но становились еще более такими, хотя казалось, что это невозможно.
Я летел вперед, я летел на помощь маленькому мальчику и его матери. Мальчишка уже попал в беду и мать уже чувствовала, что с ее сыном произошло что-то неприятное, что-то, что может отразиться на их дальнейшей жизни. Отразиться нехорошо, я бы сказал, плохо отразиться. Так поменять их жизнь, что мало какая буйная фантазия может это представить. Но самой большой проблемой во всем этом было то, что мать даже не представляла, насколько серьезной была проблема, уже сейчас в полный рост встающая перед ее семьей. Ибо даже самый продвинутый человек не в силах понять мотивы поведения и причины поступков существ, создавших этот мир и сочинивших законы, по каким он должен существовать. Особенно, если учесть, что в самих законах существования изначально была заложена возможность спонтанного их изменения. Изменения некоторыми людьми. Вот такой выверт, вот такая обратная связь, вот такая матрешка. Человек – творец миров, но как быть, если этот человек еще настолько мал, что способен совершать только неосознанные поступки? И как быть, когда он осознает свою силу? И как быть в случае, когда за его душу начинается настоящая война?

Как я и предполагал – мать не поняла ничего. Нет, конечно, как любая мать она прекрасно поняла, что ее чаду могут грозить неприятности, точнее – уже грозят, и даже предприняла действия по их устранению. Это она так думала, что по устранению. Она так и не поняла главного – все эти неприятности, которое она так браво купировала, это не то чтобы не неприятности, это вообще – комариный укус. Причем комара уже почти сдохшего, никакого комара. То есть имитация укуса, но для нее эта имитация – как красная тряпка сами знаете для кого.
И вот бросилась, светил всяких побеспокоила, услыхала в ответ – все нормально, мамочка (а у самого проффесора в голове странная каша из вчерашних кувырканий в сауне явно не с женой, и ожидание, с опасением почему-то, такого же завтра, мамашка наша даже не на периферии сознания, ее там вообще нет – все его ответы – чистая автоматика), это не мой клиент, бла-бла-бла. Клиент то точно не его, это он точно усек, даже не смотря на коньяк, внутри плескавшийся. Это мой клиент. Только такого клиента у меня никогда не было. И дело даже не в возрасте, причем тут возраст, в конце концов. Тут дело совсем в другом.
Я еще сам до конца не понимал всю эту ситуацию, но действия, необходимые для моей миссии, предпринимал исправно. И в больнице с соответствующим видом появился вовремя, и на глаза мамашке попался тогда, когда надо, и в разговор ее со светилом вплелся виртуозно. Слова то умные знаю, и вид делать умею. Так что стал почти другом семьи – заочно. Августина, правда, видел пока только мельком, и даже словом перекинуться не успел – слишком все быстро маман делала в святой своей уверенности, что ее действия – спасение от всех бед. И ограждала малыша от излишнего внимания как самка детеныша (хороши, блин, врожденные инстинкты, снимаю шляпу перед Творцом – маладца!), и решения свои принимала почти мгновенно (и почти все – верные), и вообще…
Одно плохо, повторю – все ее дела и все ее объяснения годятся только для земных неприятностей. То, с чем столкнулся Августин – немного больше, чем просто неприятности. Это я так их называю за неимением более подходящего слова в человеческом языке. Горем называть не буду, бо горе – вещь необратимая (а эту ситуацию я буду стараться разрулить), бедой – тоже, бо беда предполагает в своем развитии опять же горе… неприятности – это то, что можно исправить. Все. Будем называть это именно так. И мамашке будет спокойнее – подумаешь, неприятности. Для разгребания неприятностей есть друзья – некоторые уже в пути, да и собственные силы не на исходе. Маман готова биться до конца. Мне бы ее святую уверенность.
А сама она разобраться не сможет. И друзья ее здесь – не советчики. Даже самые-самые хорошие. И как люди хорошие, и как друзья. И их предыдущая безупречная жизнь не может быть залогом успеха в этой ситуации – самый хороший человек не сумеет выбрать из двух равновеликих зол то, что не разрушит Бытие и не ввергнет Мир в Хаос. Просто потому, что их жизненный опыт годится только для земного, просто потому, что у них не ощущения Долга, с которым мама Августина так легко, и так неправильно «разобралась» в своих попытках понять происходящее.

Я лежал на спине на мокрой от утреней росы траве, смотрел в небо и слушал проезжающие над головой машины. Нога побаливала после вчерашних эскапад, на макушке уже оформился приличный синяк – время от времени под волосами что-то начинало ухать, вибрировать, гудеть – хотелось закрыть глаза (я так и делал), и исчезнуть из этого, такого негостеприимного мира. Но нет, в проезжающих машинах был какой-то смысл и даже их назойливое гудение, переполняющее голову, не казалось мне серьезным наказанием. Дело было практически проваленным. Можно сказать, я провалил дело, но пока мир не рухнул, есть микроскопическая (я тешил себя надеждой, что не пикоскопическая) надежда на лучшее. Но в гудевшую после вчерашних приключений голову ничего путного не приходило и мне оставалось только лежать, пялиться в светлеющее на востоке небо и прислушиваться в гулу машин, идущих по мосту.
Место, где я валялся, было довольно удобным с точки зрения конспирации – густой кустарник хорошо укрывал небольшую полянку, а небольшое углубление в ее центре напоминало обвалившийся окопчик. С тропинки полянку не было видно вовсе и поэтому, когда одна из немногих машин остановилась на обочине, я совсем не насторожился. Мало ли зачем машина может остановиться на обочине. Может водитель решил облегчиться перед долгой дорогой, а может просто решил послушать тишину утра. Кроме того, если это за мной, то они скорее приедут на танке.
Мягко чмокнула дверь. Я практически видел, как водитель, жмурясь на солнце, распрямляет затекшую спину, и почти слышал его довольное покрякивание. Я так увлекся представлением его удовольствия что шаги, прозвучавшие почти над самой головой, прозвучали громом.
«Вставай, чего разлегся. Еще простынешь, лечи тебя опять» - голос Главного звучал как-то обыденно, но сквозь показное равнодушие я почувствовал искреннюю радость.
«Давай, давай» - женский голос, такой необычно знакомый – в последнее время я чаще всего мысленно дискутировал именно с ним, точнее, с его обладательницей – заставил меня резко повернуться, отчего притихшая головная боль резко напомнила о себе. Но шок от голоса был сильнее – над окопчиком, в котором я провел часть этой суматошной ночи стояли рядышком, как закадычные друзья, стояли и улыбались, глядя на меня Главный и маман Августина.
«Не ждал, что мы тебя так быстро найдем?» - голос Главного продолжал звучать нарочито сухо, но глаза говорили о другом – старикан был рад.
«Молчи, ничего не надо говорить, мы все знаем, мы следили за каждым твоим шагом. Извини, в самый ответственный момент случился сбой в системе наблюдения, и на некоторое время ты ушел из под нашего контроля, но потом все наладилось. Кто же знал, что именно тогда ты наломаешь столько дров. Ладно, жив, почти здоров, ладно. Теперь все будет хорошо.»
Пока она скороговоркой все это произносила, невесть откуда взявшиеся крепкие парни ловко подхватили меня на носилки и почти трусцой понесли к авто, которое оказалось комфортной каретой скорой помощи нашего родного заведения.
Главный, идущий рядом, взял мою руку и немного сжал у основания ладони. Боль в голове прошла как по мановению волшебной палочки, а он, усмехнувшись в ответ на мою изумленную гримасу, в которой смешалось все, сказал – «Это ее сестра. Они не просто близнецы, у них идентичная генная структура. Можно сказать что они клоны. Клоны друг друга. Сиамские близнецы, разделенные расстоянием и временем, но живущие одной психикой на двоих. Психику разделить не смогли. Ни мы, ни они. Вот так. А теперь тебе нужно поспать. Энергии ты потерял катастрофически много. Еще немного и никто тебе не смог бы помочь. Спасибо ей, это она нашла тебя. Поблагодаришь, когда придет время» - последние слова я слышал уплывающими вдаль.
Свет померк, но я уже не беспокоился.

С недавних пор мне опять стали сниться сны. Это произошло как-то незаметно. Просто один раз я проснулся не как обычно – как включается лампочка, без истории и прошлого, а с ощущением того, что я не спал. Не то, чтобы не спал совсем – я в кровати, раздетый, вокруг тепло, подушка пахнет чем-то вкусным и спокойным, но переход от сна к яви сопровождался новыми ощущениями. Как будто я и не спал. Как будто бы участвовал в каком-то непонятном действии. И, вроде бы, в качестве главного героя.
Только все краски были то размытыми, смазанными, как в дождливом окне, то настолько яркими, химически яркими, что возникало ощущение нереальности. И персонажи временами казались недописанными, приблизительными, чего-то в них не хватало. А временами – было больше, чем надо. Например – один глаз на две головы, причем, то на передней, то на задней. Или, например, две руки у того, у кого их всегда было три. И прочие несуразности.
События, происходившие в этих снах, а это были именно сны, также имели мало общего с той реальностью, в которую я просыпался. Но, несмотря на все это, а, может быть, благодаря, я все больше утверждался в собственном существовании. А ведь именно в этом в последнее время стали возникать большие сомнения.
Если утренние пробуждения стали вносить приятное разнообразие в мое существование, засыпание стало превращаться в проблему. Лампочка, гаснувшая в строго означенное время, стала давать сбой. В цепь моего сознания включили реостат. Процесс стал затягиваться. И в него стали включаться те самые невероятные персонажи.
В моей комнате, когда выключен свет, принципиально нет теней. Нет окон с фонарями и нет теней. Точнее говоря, не было раньше. Теперь – появились.
В моей комнате нет звуков, кроме тех, что произвожу я сам. Звукоизоляция, именно так я это называю. Ничего не доносится снаружи. Я почти уверен, то «снаружи» действительно существует – появляется же, в конце концов, откуда-то еда и исчезает же, извините, то, во что я ее превращаю. Тоже самое – с питьем. Моей комнатой не ограничивается весь мир. В этом я почти уверен. Я так думаю. Сам я за пределами комнаты ничего не видел. Да, правильно. У нее нет дверей. Про окна я уже говорил. Или они хитро спрятаны. По крайней мере, я не нашел. Так вот – «снаружи» - есть, звуков – нет. Не было. Теперь появились.
И все это – звуки, тени. Движение неподвижного обычно воздуха, стало появляться тогда, когда обычно лампочка сознания выключалась без проблем. И, кроме всего этого, именно в это время в голове стали всплывать воспоминания…

… это был простой на вид, черный с лиловым отливом, ящик. Он стоял в коридоре, слева, если идти из кухни, и когда она несла тарелки с едой в комнату, приходилось постоянно помнить о его присутствии. Если она забывала об этом, можно быть уверенным, он обязательно реагировал на это и напоминал о себе. В нем что-то начинало щелкать, он как будто увеличивался в размерах и почти кидался под ноги. Один раз ящик вспыхнул таким ярким светом, что стало больно глазам. А еще один раз он заиграл музыку, такую древнюю, что казалось в ней не семь нот, а гораздо больше. А, может быть, вся музыка была одной нотой, переливающейся и изменчивой, но составляющей одно целое, не разнимаемый на части атом музыки. В тот раз она закричала, непроизвольно и страшно, и все выскочили из своих комнат, и бросились к ней, и стали утешать, и спрашивать – «Что случилось?» - охранник был в одних трусах, но со своим старым кольтом, в стойке – растрепанные волосы, широко расставленные для устойчивости ноги, кольт в вытянутых руках и постоянное сканирование пространства немигающими глазами – ужасно комично, но ей тогда было не до смеха – она продолжала кричать, чтобы заглушить звучащую в ушах музыку…
Она не заметила, когда музыка исчезла, только сильно болела голова и несколько следующих дней саднило горло. В коридоре уже никого не было и только охранник, закрывая за собой дверь, бросил через плечо – «Это всего лишь лампа. Скоро привыкнешь».
После этого случая она старалась больше не забывать про ящик, который охранник почему то назвал лампой. А звать ее стали Крикуньей.
Я обратил внимание на Крикунью именно после этого случая. Раньше повода не было – одна из многих, одна из нас. Все одинаковы, различия чисто внешние. А что такое внешность? Ничто, оболочка. Легко изменяемая, кстати. Когда это начинаешь понимать, все окружающие начинают сливаться в единую массу – как китайцы для европейцев. И наоборот. Но ведь в чем загвоздка – внешний антураж для большинства значит больше всего. Как я выгляжу, что обо мне подумают, как меня поймут. И поймут ли вообще. И учатся этому искусству – выглядеть и быть понятыми. И никто не спрашивает себя – а зачем? А надо ли? А если спрашивают, то боятся ответить – нет, не надо. Боятся, потому что при таком ответе их отвергнет большинство. Подвергнет обструкции. В отдельных случаях – анафеме. И еще больше сомкнуться ряды, и с еще большей ревностью адепты «внешности» будут выискивать «белых ворон». А быть изгоем – это вам не фунт изюму. Для этого силы нужны. И это очень энергозатратно.
Так вот, Крикунья выделилась. Нет, не потому что кричала. И до нее вопли были – будь здоров. Один даже в обморок упал, да так, что потом откачивали в реанимации, благо все под рукой, - головенкой так приложился к полу – кафель треснул. И не потому, что она музыку слышала, что само по себе необычно – для меня ящик немой. Мне ее реакция понравилась, я ее глаза видел. И не побоялась она потом рассказать, что произошло. Да и образ ящика оказался близок к моему видению. Только у нее он черный и опять же – ящик (что подразумевает, с одной стороны – тайну, с другой стороны – возможную разгадку – ключик должен быть), а у меня прозрачный, временами - до полного отсутствия стенок, куб, без единого намека на возможность существования дверцы.
И еще. Она его боится. Все, с кем я по поводу этого артефакта общался, по разному его видели, называли, ассоциировали, но никто не боялся. Испытывали любопытство – почти все, были равнодушны – некоторые, один даже его вообще не воспринимал – и очень скоро куда-то исчез. Некоторые испытывали отвращение, пару человек – даже идиосинкразию. Боялась только Крикунья. И это выделяло ее из общей массы. По крайней мере, в моих глазах. Ведь я тоже знал, что такое страх. И знал, как это важно.


… и исполнился я печалью, и заплакало мое сердце…

Люди боятся многого. Страх является неотъемлемой частью существования каждого из нас. Но у каждого страх, или, точнее, страхи, свои, индивидуальные. Взращиваемые, трудолюбиво культивируемые, развивающиеся и совершенствующиеся. Личные, персональные. Групповые, коллективные, массовые. Локальные – в данном месте и в данный момент времени. Глобальные, данные раз и навсегда. Банальные и экзотические, примитивные и неимоверно сложные. Всякие. Но у каждого – свои. Родные. Индивидуальные. Похожие и различающиеся нюансами. Все, кроме одного. И на нем держится все. На страхе упустить возможность.
Этого мы боимся больше всего. Больше призраков в шкафу, больше возможной неудачи в сексе, больше боязни заболеть, больше одиночества, больше смерти. Наша жизнь – череда возможностей, и когда мы начинаем понимать это, мы начинаем бояться.
И перестаем жить…

… открытые глаза видели темноту, подушка была мокрой от пота, сердце колотилось так, что отдавалось в ушах колоколом. Я первый раз за много ночей проснулся.
В стене ярко светился прямоугольник, в котором стояли две тени.
«Ты вернулся. Это хорошо. Пора приниматься за работу. Августин уже заждался. И ей тоже требуется твоя помощь».
Я вернулся. Уже в который раз.
И это действительно хорошо.


За окном уже который день шел дождь. Временами он сменялся легкой белесой крупкой и тогда монотонный стук капель сменялся шуршанием. Солнца не было уже давно.
Конечно, в нем продолжали протекать термоядерные реакции, в пространство продолжали лететь ежесекундно миллионы тонн энергии, ничтожная часть ее продолжала достигать Земли, и, где-то, наверняка, даже ее поверхности. Но не здесь. Здесь толстый слой почти живых облаков плотно обложил небо и глаза уже давно не поднимались вверх, чтобы опять не увязнуть взглядом в этом месиве. Облака дышали, меняли форму, временами казалось – цвет, даже уносились прочь, но на их место тут же приходили другие, такие же грязные и безразличные. Облака пялились вниз, глаза не поднимались вверх, дождь сменялся мелкой крупкой и наоборот.
Жизнь шла.
Вперед.
Часы тикали, отбивали удары, сердце стучало, перегоняя кровь в бесконечном водовороте, легкие перекачивали воздух, снабжая организм таким необходимым кислородом и удаляя углекислый газ, барабанные перепонки исправно фиксировали доступные им механические колебания окружающей среды, палочки и колбочки реагировали, как надо, на кванты соответствующих энергий, нервные окончания, как могли, снабжали мозг разнообразной информацией, мозг адаптировал внешние раздражители в одному ему понятные образы матрицы восприятия.
Я заново постигал мягкость шелка и шероховатость бархата, прозрачность воды и чистоту воздуха, разноцветие звуков и разноголосие красок. Необычность и противоречивость запахов. Нетривиальность вкусов. Восхитительность тактильных ощущений.
Крем и карамель. Лед и пастис. Золото на голубом. Орел, телец и лев. Шары из хрусталя. Небо становится ближе. Мастер Бо. Бодхидхарма. Северный цвет.
У меня было шесть дней. Я потратил их с толком. Они истекли. И наступил седьмой день. День творения. И началась работа.


Под небом голубым, есть город золотой
С прозрачными воротами и яркою звездой
А в городе том сад. Все травы да цветы
Гуляют там животные невиданной красы -
Одно, как желтый огнегривый лев.
Другое – вол, исполненный очей.
С ними золотой орел небесный,
Чей так светел взор незабываемый…




пока ниасилел - неудержимо засыпаю, пытаясь это сделать
ежели кто прочтет - маякните плиз
чо, никто?

АраЧеГевара

2013-09-16 21:41:13

бля, ну, не. слишком многабукафф
случайно выхватил:

Крем и карамель. Лед и пастис. Золото на голубом. Орел, телец и лев. Шары из хрусталя. Небо становится ближе. Мастер Бо. Бодхидхарма. Северный цвет.
У меня было шесть дней. Я потратил их с толком. Они истекли. И наступил седьмой день. День творения. И началась работа
.

о, Боже...

АраЧеГевара

2013-09-16 22:02:20

а хуле.. хиппы

АраЧеГевара

2013-09-16 22:03:00

иле аквариумисте

АраЧеГевара

2013-09-16 22:06:00

ну вовсяком случае из Питера наверно
у них там пастаяна какую-нибудь башню штурмуют
в шаббат?

АраЧеГевара

2013-09-16 22:11:19

Дауних семь шаббатов нанеделе

АраЧеГевара

2013-09-16 22:12:44

Всмысле да уних. Ондроит неграмотны

АраЧеГевара

2013-09-16 22:20:18

Не, аффтор, внатуре, имхо в начале надо штото такое ебануть чоб глаз зацепилсо, всмысле- чтоб философцтвовать, надо сначала ебануть
или выкладывал бы кусочкаме, может былобы более удобоваримо
ну вовсяком случае из Питера наверно
у них там пастаяна какую-нибудь башню штурмуют (цэ)

я думаю, из Вавилона
наоборот
Питер все же не Вавилон

АраЧеГевара

2013-09-17 00:47:40

вавилон вокруг
для растамана

Щас на ресурсе: 285 (0 пользователей, 285 гостей) :
и другие...>>

Современная литература, культура и контркультура, проза, поэзия, критика, видео, аудио.
Все права защищены, при перепечатке и цитировании ссылки на graduss.com обязательны.
Мнение авторов материалов может не совпадать с мнением администрации. А может и совпадать.
Тебе 18-то стукнуло, юное создание? Нет? Иди, иди отсюда, читай "Мурзилку"... Да? Извините. Заходите.