А ведь французы его стесняются… ничего удивительного!
К примеру, американцы игнорируют Фолкнера, Марка Твена и Джека Лондона.
Слишком уж в разночинные руки попал литературный талант, гордыня социума подобную персону не попускает… думаете, у нас ничего подобного не было?
Российские Вийоны, рекомендую: Башлачев и протопоп Аввакум!
Башлачёв до поры ушёл от тоски и безвременья: в стране всем было до фонаря. Одна из его песен так и называется: «Толоконные лбы», м-да… а с протопопом помучились, но ушли, чтобы во всей средневековой России вольнолюбцам наконец-то стало – до фонаря. Отчего-то критика по-прежнему не в фаворе… подзадержалось наше средневековье. Читайте своих Вийонов.
А прочитав, окружите почтением… и всё-таки пора, Франсуа!

Так вот, о Вийоне.
Ужасно же неудобно: первый поэт Франции, и вдруг – член банды воров-кокийяров, создавший на воровском жаргоне балладу о свадьбе жениха-грабителя и невесты-виселицы! Я там цитатку из блатняка вийоновского подклеил, в собственном переводе – наши образцы отдыхают… но ведь какие традиции! Кокийяры, петушиные гребни… вспомнились мне «пехотинцы» 90-х, ходившие в излюбленных головных уборах – в таких, помнится, лыжных шапочках с характерными гребешками. Пошучено было мною однажды на эту тему… но больше я не шучу. Как пишут до сих пор провинциальные барышни, мне больно об этом думать.

Принц, девка расточает чары?
Глянь, много ли бакланов у сучары,
А коли есть – любиться с ней не в масть!
Вмиг обосрут тебя, как янычары,
Которым только выпить да украсть!

(отрывок из «Баллад на воровском жаргоне», перевод автора).

Говоря языком полицейской стражи, поэт-лирик в составе ОПГ успешно грабил кассы колледжей и церковные ризницы. Защищаясь, убил напавшего с ножом священника, после чего спасся бегством от правосудия (понимая, что от потомков не скроешься, всюду потом рассказывал, что вынужден был расстаться с Парижем из-за неразделённой любви – наш человек!). Три раза приговаривался к смертной казни, но трижды был парламентом помилован. Крыть нечем, аморальный тип!
Вот матушку свою он, правда, очень любил…

А вы бы чем в Средневековье зарабатывали на жизнь?
Так и видится донская ватага, ведомая атаманом, одним из наших… или крестьянский бунт под знаменами справедливого и упрямого батьки от соседей! А ваш покорный слуга, скорей всего, мотался бы с цыганским табором. Не повезло нам всем родиться в эту прозаическую эпоху! Но хватит, хватит… пора, Франсуа Вийон!

На фоне чумы и столь же повсеместных клопов, в угоду двигающим Отечество к прогрессу и процветанию гильдиям ремесленников, торгашей и воров, плюс вся эта феодальная грызня: бароны воюют, бароны стареют… умнейший король Луи XI, развлекаясь и стравливая, изводит верхушку знати поэтическими откровениями отчаянного школяра. Монарх был главным ценителем острейших баллад, рондо и лэ мэтра Вийона, однако укрыть их автора от смерти так и не смог. А может, не захотел.

Иронии у Франсуа было, хоть отбавляй!

Вот истины наоборот:
Лишь подлый душу бережет,
Глупец один рассудит право,
И только шут себя блюдет,
Осел достойней всех поет,
И лишь влюбленный мыслит здраво.

(«Баллада истин наизнанку»)

Похоже, выпивая в компании крючкотворов – нотариусов, писцов и прочих мытарей, одним из которых самому школяру вскорости предстояло стать – Вийон иронически озаглавил сборники своих баллад «Завещание» и «Завет». Наследники заветов объявлять себя таковыми не спешили! Но вот что удивительно: из этих горчайших, парадоксальных строк росла три следующих века вся европейская поэзия!
Когда б вы знали, из какого сора…

Дожди нас били, ветер тряс и тряс,
Нас солнце жгло, белили нас метели,
Летали вороны – у нас нет глаз,
Мы не посмотрим. Мы бы посмотрели.

(«Эпитафия, написанная Вийоном для него и его товарищей в ожидании виселицы»).

Ну, чем бы нам ещё позабавиться?
Свои последние гроши ехидный студиозус вдруг отказал «трем бедным маленьким сироткам», оказавшимися, при ближайшем рассмотрении, свирепейшими парижскими ростовщиками… поделом же вам, легковеры! Он и родился в День дураков, 1 апреля 1431 года, истинным парижанином по прозвищу Франсуа из Монкорбье, поименованным позднее Вийоном – по воспитавшему сиротку дяде-капеллану.

Власть в стране дарована баронам и королю, науки и образование – церкви… в ту пору любая вертикаль европейской государственности балансировала на этих шатких ходулях. Вийон поступает в Парижский университет, где вместе с науками изрядно набирается свободомыслия. Не имея иного выхода бурлившим страстям, ваганты Латинского квартала для смеху перетаскивали с места на место межевой столб, издевательски прозванный «Хреном дьявола» («Pet au Deable»). Примечательно, что в этой борьбе студенческой братии с королём за наведение дорожного порядка университетские власти встали на сторону студентов! Сорбонна доставляла королевству не менее хлопот, чем Пикардия или Бургундия. Но выходцы из Сорбонны составили впоследствии славу Франции.

Успешный школяр Вийон шатается по кабакам и борделям, обретая жизненный опыт, его баллады начинают горланить по всему городу. Вероятно, это считалось пением… у нас и нынче, что только пением ни считается! Попытки получить место придворного, стать королевским поэтом обречены на провал: патриоту Свободы суждено стать бродягой.
Своим врожденным поэтическим даром Франсуа обретает себе неслыханную известность и множество реальных врагов.

Доставалось от его панегириков чаще всего тем, кто был на виду: толстопузым монахам, сутягам и казнокрадам судейских или охранных ведомств, рогоносцам-военным и их легкомысленным жёнушкам… и это нам, нынешним, во всех деталях вряд ли понравится! А кто будет чистить авгиевы конюшни нынешней просвещённой Европы? Пора, Франсуа Вийон – газетные рога трубят о лицемерии и распутстве, казнокрадстве и содомии, хамстве и жадности! Но только всё это, как в сноске о смертельной дозе этилового спирта, not for Russians («не для русских»).

Мы-то, разумеется, всей страной — хронически на подъёме.
Частушки типа «Выбрала, паскудина, стриженого Путина! Выберу я заново лысого Зюганова» аудитории заведомо чужды, ибо люди на виду, из нынешней околовластной полит-тусовки, все эти современные прево и сенешали, наперебой спешат к саморазоблачению! Просто гонка какая-то, на призы по размерам украденного и мнимость величин условного наказания.
Вольнодумие масс не в том, чтобы кричать снизу вверх: эй, вы, ур-роды!!
Вольнодумие масс, понимаемое как свобода мысли, в том, чтобы примерить на себя иной, нежели навязанный власть предержащими, образ существования… ни много ни мало. Тем более, что крыть властей всегда было чем и за что – а вот крыть властям сегодня попросту нечем. Всё, что облекало словосочетания «без тебя, до тебя, для тебя», спето и высосано до косточек. Итак, проснись, Франсуа!
Нам вновь пора за работу…

Я знаю — богачи в тепле и в сухе,
Я знаю, что они бывают глухи,
Я знаю — нет им дела до тебя,
Я знаю все затрещины, все плюхи,
Я знаю все, но только не себя.

(«Баллада примет»).

Что автор надеялся всем этим высказать?
Немногое: что поэт эпохи раннего Возрождения Франсуа Вийон – это гимн личной свободы. Свободы, понимаемой, как недоверие к общественным предрассудкам.
Свободы, понимаемой, как единственно возможный способ существования.
Свободы, понимаемой, как брошенный и принятый вызов.
Знаете, что самое приятное для участника поэтического (или рыцарского) турнира?
Преодолённый собственный страх.

От жажды умираю над ручьем.
Смеюсь сквозь слезы и тружусь, играя.
Куда бы ни пошел, везде мой дом,
Чужбина мне – страна моя родная.
Я знаю все, я ничего не знаю.
Мне из людей всего понятней тот,
Кто лебедицу вороном зовет.
Я сомневаюсь в явном, верю чуду.
Нагой, как червь, пышней я Всех господ.
Я всеми принят, изгнан отовсюду

(«Баллада поэтического состязания в Блуа»).

Поэзией временами баловались и большие вельможи, от Карла Орлеанского до г-д Лукьянова, Андропова и Гуцериева. Но именно Карл Орлеанский, герцог из королевской семьи, бросил участникам поэтического турнира в Блуа изящную дихотомию (парную связку противоречий): «От жажды умираю над ручьём».
Вийон победил играючи, создав красивейшую балладу!
Но почему? Проще всего списать на талант – талант и война, как известно, всё спишут. Но этого недостаточно! Тут крайне любопытная усматривается диалектика. Свободное владение речью, в том числе и несколькими иностранными языками, порождает мастерство владения мыслью.

Укажите, куда стремится иголка, как бы говорит Вийон, и я сошью вам всё платье!
Внутренняя свобода, порождаемая, в свою очередь, мастерством владения речью, выражает себя уже гирляндой дихотомий. Поэт не стремится выбраться или преодолеть предложенное препятствие – он множит его, словно стараясь захлебнуться в парадоксах, что, странным образом, порождает эффект присутствия текста в реальной жизни. Идите против течения, и вы отыщете новую гавань!
Прощайте, мэтр… нам всё-таки пора, Франсуа!

Каких мужей сводила я в могилу,
Каких царей лишала я корон,
И замолчи, пока я не вспылила!
Тебе ли на Судьбу роптать, Вийон?

(«Баллада Судьбы»)

Традиционно — спасибо, что Вы это прочли.