Вчера мне отрезало ногу. Как? Да трамваем же, конечно. А чем ещё? Дело-то обычное, житейское… Ведь всё ж таки это - город! Большой город. Просто глядеть нужно по сторонам. Повнимательнее. А вам разве никогда трамваем ничего не отделяло?

Я сидел на скользкой брусчатке, упёршись плечом о борт остановившего на мне вагона, держал в руке отрезанную колесом ногу и глупо хихикал, судорожно оглядываясь по сторонам в поисках хоть какой-нибудь моральной поддержки. Сознаться честно, смеяться было отчего: ведь я впервые видел свою ногу в столь необычном ракурсе. Ничего себе такая ножка – килограмм эдак в семь-восемь живого (или неживого? хи-хи!) веса - обута в чёрную кроссовку и одета в защитного цвета штанину с накладным карманом.

Из ноги капало. Вернее, капало не изо всей ноги сразу, а лишь из свежего среза. Точнее, даже не капало, а лилось. «Как странно, - подумал я, - кровь…»


Тот вечер, в общем-то, начался, как обычно. Точно так же, как и тысяча дурацких вечеров до него. Я снова припёрся с работы усталым и злым, а дома опять не было никого. Хоть шаром покати. Не ждал меня тут никто. Даже поесть мне эта никто ничего не оставила - так, разве пару-тройку присохших к блюдцу пельменей. И печь не топлена, и посуда не мыта. Тоска, одним словом… Кладбище души.


А потом из водительской кабинки вдруг выскочила какая-то молоденькая особа, блеванула (а я и не в обиде), припачкав себе ужином блузку, и тоже присела на мокрый бордюр – плакать. Утираться и плакать. Я помахал было ей ногою, мол, «иди сюда, ко мне, милая, зачем же нам, культурным людям, множить мировое одиночество?», но она почему-то сблеванула на землю ещё раз и повалилась навзничь – белая, юная, в глубоком обмороке… дура…

Потом – сирены в ночи, грубые ангелы, вырывающие из рук мою драгоценную собственность. Какие-то глупые, ахающе-охающие люди, носилки, «держите, держите его, девочки…!» Укол, тепло, забытие…


А ведь я так хотел поговорить с ней (ежели по совести). Уж с год как, наверное, безнадежно мечтал: засесть при случае на кухне уютным вечерком, вдвоём, разлить по чашечкам крепкого, душистого кофе, заглянуть в её огромные глазищи и рассказать, наконец, всё: о том, как безумно любил раньше и как ужасно люблю её до сих пор, о том, что волком вою от одиночества, когда она молча отворачивается от меня, засыпая. О том, что чаша моей любви давно переполнена, а раскалённый сок сердца медленно стекает по серебряным стенкам бытия и… капает в пустоту…

Не сложилось…

Угу, привык уже. А то! Переодеваюсь. Отыскиваю в шкафу, где-то средь ворохов давно уже не ношенных мною, но выстиранных и аккуратно выглаженных женой, вещей, старые свои боевые брюки, те самые, в которых… неважно… и иду. Куда? В неизвестность - на улицу, в люди, лишь бы не оставаться одному. В этих пустых и холодных стенах.
Боль…


- Апельсины, доктор! Не забудьте передать апельсины…

- Да-да, конечно же, разумеется. Но как мне вас отметить? Кем вы ему приходитесь, если не секрет?

- Же… хм… нет, нет! Вдова! Так и запишите. Да-да, будьте добры, именно так: вдова его левой ноги! По буквам - в.д.о.в.а. – black widow, если хотите! И не забудьте об апельсинах, доктор… он всегда любил цитрусовые… да-да… да-да-да…

- Ну, постойте же, дама…

- Напрасно, напрасно… право же, ну право, уважаемый, вам не стоит меня удерживать! Вы уж простите меня, милейший, но пора мне… да-да, пора… - лёгкое дуновение ветерка сквозь открытое настежь окно, муаровый шарм, шарф, неловко ускользающая вдаль по коридору тень изысканного «кензо»… - Апельси-и-ины-ы-ы…


«У-у-у… - страшным голосом подвывала нога, – у-у-у-…» «Анночка Сергеевна, лапушка, замажьте ему маслицем швы! Краснят немного, кабы не воспалились…» «У-у-у-у…» «Девочки, ну-ка, ну-ка – организуем перевязочку! Быстренько! Как в училище учили? А?» «У-у-у-у…» «Ну, у него и… хи-хи…» «У-у-у-у…» «Писай, писай. Вот кады наш дохтур тебе новую ножку сделаит – деревянную, вот тады сам до тубзика стрекузнечиком допрыгаишь… а щас… писай, давай, писай! Бабе Ане, знаешь скока уток ищо ставить?» «У-у-у...»


- Вашу ногу мы заморозили. При выписке, конечно, можете забрать её с собой, но знаете, что я посоветовал бы?

- Что, доктор?

- Если вдруг надумаете хоронить… Я понимаю, понимаю – разговор не из простых! Так вот, хоронить лучше сразу, вряд ли есть смысл сохранять конечность в домашних условиях… запах там… антисанитария, соседи… А ещё вернее было бы – оставить её нам.

- Но, доктор… ведь это же моя нога! Моя! Личная! Понимаете вы? Настоящая часть самого меня! Как же я могу не позаботиться о ней?

- Да не переживайте вы так. Успокойтесь. Нога ваша отнюдь не так одинока, как вам представляется. Скажу по секрету: есть у неё теперь и свой дом, и даже вдова… которая приносит вашей «красавице» апельсины. Цитрусовые… как-то так… Да, кстати, вот что наши сотрудницы нашли в кармане… - доктор показал мне какой-то свёрточек, аккуратно развернул полиэтиленовую обёртку и выложил содержимое на тумбочку.

- Что это?

- Не знаю. Поглядите сами… А я оставляю вас. Простите, обход.


Ключи, измятая пятёрочка, пара медяков, вскрытая почему-то (кем, когда?) пачка презервативов… Хм? Сложенная вчетверо окровавленная салфетка… Нет!!!

«Я забираю себе один… Больше не люблю тебя! Прощай!»

И дата - ровно весну тому назад… чёрным по красному.