Думал ли Paul Desmond, когда писал свою "Take five" о том, что когда-нибудь её переиграют на четыре четверти?
Слушая сей переделанный шедевр, я натер в голове мозоль, пытаясь вспомнить, что это за тема. Вроде бы знакомо, но что-то гнетет. Мои сомнения развеял Лёша, сказав, что это "Take five", только играют её на четыре четверти. После этого откровения я вышел на улицу и застрелился.
Катя с Мариной смотрят кино, пытаясь выяснить, кто кого больше любит, и кто за кого собирается выйти замуж. Для меня перипетии данного сюжета – тёмный лес, и я, не вникая в содержимое фильма, пытаюсь дозвониться до Алика, чтобы поведать ему об откровении, снизошедшем на меня предыдущей ночью: "Take five" на четыре четверти – говно.
Забастовка. За подобные вещи в середине, скажем, семидесятых могли и даже были обязаны, если не навсегда, то, по крайней мере, как минимум, лет на десять отбить охоту у бастующих заниматься этой ерундой. Но мне повезло. На дворе двадцать первый век. Бастуй – не хочу. Чем я, собственно говоря, и занялся. Вообще-то, сначала я хотел объявить голодовку, но потом, решив, что голодовка не столь приятна, как забастовка, ограничил себя наличием последней. К тому же мне практически ничего не пришлось менять в течении своей размеренной и довольно скучной жизни. Разве что я постарался довести до общественности о мероприятии, которое, что на украинском, что на английском языке звучит совершенно одинаково. То бишь, страйк.
Чем был вызван этот самый страйк, и против чего я бастовал? Вынудило меня на сей, как выяснилось позже, крайне необдуманный шаг, изменение размера многострадальной "Take five".
Два первых дня прошли без видимых потрясений. На третий я узнал, что ко мне присоединился Алик, теоретически поддерживающий меня, а на практике бастующий против того гада, что каким-то образом подключился к его номеру телефона и, наговорив с Канадой на двести пятьдесят долларов США, обрёк того на оплату международных переговоров. А откуда у Алика такие деньжищи? Теперь у него нет телефона. Но есть американский масляный стеклорез, и с его помощью Алик зарабатывает себе на жизнь. В нашем странном государстве джазом не то, что на жизнь, на смерть не заработаешь. Вот и приходится джазовать ему в свободное от работы время, и поскольку сегодня он начал забастовку, то остался дома, терзать свой пятиструнный бас и нервы мамы.

Иван Сергеевич, заместитель городского головы, на работу не пошёл. Он сидел дома и ждал стекольщика, который должен был прийти и где-то в недрах его благоустроенной квартиры вставить стекло, а может, даже два. Однако, ждал он напрасно, как напрасно ждали его просители в мэрии, для подписания каких-то важных бумаг, потому что стекольщик бастовал, джазуя на басу и на нервах своей мамы.
В числе просителей были:
три юных наркомана, пытающихся зарегистрировать пионерскую организацию, на развитие которой они тут же собирались попросить денег и потратить их на приобретение кайфа;
семь пенсионеров с аналогичным прошением;
одна дама, представляющая интересы проституток города, которые решили, зарегистрировав ООО "Просите и обрящете", легализировать своё положение.
Ходоки прождали целый день и ушли из приёмной зам мэра несолоно хлебавши.
Расстроившись неудачей, ночные бабочки проигнорировали банкет для мусоров и бандитов.
Не получив сексуального десерта, разочарованные служители Фемиды, и те против кого они ей служили, на следующее утро не вышли на работу.
УВД, две трети магазинов, все рестораны и банки города, не дождавшись своих патронов и смертельно на них обидевшись, приказали долго жить.
Депутаты Рады, потолкались у кабака и, не получив обещанного бесплатного обеда, прослезились и объявили голодовку. Голодовка вылилась в забастовку.
Рада пустовала.
Спикер парламента, в одиночестве пошатавшись по коридорам оного и выкурив в туалете косяк, начал смотреть на происходящее с неуемным оптимизмом, отправился домой, где без видимых угрызений совести ушёл в запой.
Охранник президента Сеня, ближе к вечеру доложил своему шефу, что никого нет и, похоже, всех съели волки.
На календаре компьютера мелькнули цифры 21.12.12.
Глава государства глянул в монитор своего лэптопа и, склонившись над глазуньей из пяти страусиных яиц, жалобно расплакался.
В плей-листе проигрывателя значилось: Dave Brubeck – Take Five.