Холодным промозглым мартовским утром я вышел из подъезда и направился к своему автомобилю. Времени было что-то около полпятого утра, темень – выколи глаз.
В авто меня ожидал неприятный сюрприз. Мотор завёлся, а вот фары категорически отказывались включаться. Как впрочем, и приборы.
-- Черт возьми, как же я поеду-то, без фар? – вполголоса выругался я.
Мне обязательно нужно было ехать по делу, не терпящему отсрочек.
Наверное, какие-нибудь клеммы отсырели, надо бы подъехать к какому-нибудь фонарю, посмотреть… -- я лихорадочно вспоминал, нет ли в багажнике лампы-переноски. Лампы не было, это я помнил точно. Да, пожалуй, доеду до угла двора, там, где стоят мусорки, возле котлована под гаражи.
Потихоньку я тронулся. Проезжая мимо подъездов нашего дома (против часовой стрелки, машинально отметил я) я глянул в зеркало заднего вида. За мной не спеша ехал милицейский бобик. Гаи? ППС? Еще придерутся, что еду с невключенными приборами. Мысленно я уже прикинул, как стану оправдываться, если вдруг остановят, скажу, что еду к свету, посмотреть, в чем дело.
На медленной скорости я добрался до фонаря в углу двора. Притормозил.
Вышел из авто, приоткрыл капот. Протер аккумулятор сухой тряпкой. Клеммы действительно отсырели.
Отошел к мусорным бакам, выбросить ненужную тряпку.
Фонарь покачивался на промозглом мартовском ночном ветру. Бобик медленно проехал мимо, скрылся в темноте.
Я выждал некоторое время, посматривая по сторонам.
За мусоркой невдалеке был котлован, осенью начали копать под строительство гаражей. Но, как это часто у нас бывает, зимой стройку заморозили. Сейчас котлован был завален останками новогодних елок.
Странно, подумал я. В этих елках была какая-то невообразимая, выматывающая душу странность. Даже в неясном свете фонаря было заметно, что ёлки были выброшены как будто вчера-позавчера, но никак не два месяца назад.
Я пригляделся. Возле мусорки валялись пластмассовые и картонные дед-морозы и снегурки. Довольно приличных размеров, мне по пояс. И довольно-таки целые, новенькие, я бы сказал.
Я даже подумал, что вот дед-мороза можно было взять домой, сохранить для следующего нового года.
Снова подойдя к котловану, я заметил, что под обрывом набросаны снегурки, десятка два одинаковых снегурок. Я еще подумал, что стоило бы наложить в багажник штук пятнадцать, из них могла бы получиться неплохая инсталляция, что-нибудь в духе Энди Ворхола, с его тушонками. Только здесь были бы снегурки. Я присел, повернул к себе одну из снегурок. Потом повернул другую, третью. Лица у всех были разбиты, как будто кто-то стрелял по ним из рогатки, разбивал вплоть до гипса, а потом принимался за следующую.
Что-то не нравятся мне такие инсталляции, подумал я и пошел к машине.
Свет по-прежнему не зажигался.
Что же делать? Думал я.
Под одной из ёлок я заметил выброшенную гирлянду. Мелькнула дикая мысль – запитать её от аккумулятора, посмотреть, в чём же ещё может быть дело.
Я аккуратно подсоединил оборванные провода к клеммам. Гирлянда замигала.
В странном оцепенении я опять прошел к выброшенным ёлкам.
Мне послышалось?
Нет.
Я услыхал какой-то тягучий, протяжный, заунывный кошачий вой.
Тоскливый. У меня мурашки пробежали по коже.
Да что же это такое!
Я увидел елку, которую, видимо, выбросили вместе с крестовиной.
Она стояла, как и должна стоять елка, вертикально.
На ней висело несколько шаров.
С елочными шарами выбросили… поразился я.
Что-то блеснуло, огоньки от гирлянды отразились в елочных шариках.
Снова раздался этот заунывный вой.
Я подошел ближе и обомлел: кто-то подвесил кошачью голову вместо елочной игрушки, за кончики ушей, на канцелярских проволочных скрепках, их еще так разводят, что они напоминают то ли восьмерку, то ли незавершенный знак бесконечности.
Повинуясь чувству какого-то безалаберно милосердия, я протянул руку, чтобы скинуть кошачью голову с елки. Зачем она тут висит? Она не должна тут висеть! Это издевательство!
Я коснулся кошачьей головы и на меня уставились окровавленные глаза и странные, длинные тонкие клыки, как у динозавров на канале Дискавери. Это всё было так дико и невозможно, что я решил, во что бы то ни стало сбросить эту голову с дерева…
А где же туловище? Подумал я. Эта голова, безусловно, живая, это её вой я только слышал…
А туловище? Какая-то рассудительная часть моего сознания здраво поразмыслила, что кошку не кормили два месяца, вот туловище и усохло. А голова осталась. Я нашел это утверждение весьма здравым и протянул руку, чтобы снять кошачью голову с елки, освободить из плена.
В тот же миг я почувствовал пронизывающую боль в правой ладони: голова впилась в меня своими заостренными кольями зубов, принялась цедить мою кровь.
Блять! Вырвалось у меня.
Если бы туловище не усохло, эта тварь вцепилась бы в меня когтями, и неизвестно, как бы себя повела. А сейчас она боится разомкнуть челюсти, чтобы не отцепиться от меня ненароком.
Ну уж нет!
Я посильнее встряхнул рукой, и голова шмякнулась оземь, издав всё тот же вой.
Не в силах слушать этот противный пронизывающий звук, от которого волоски на ногах становились дыбом, а соски на груди – твердели (странно, мне запомнились эти подробности, реакции моего тела), так вот, я наступил правой ногой на кошачью голову, раздавить, уничтожить. Под правой ступней что-то хрустнуло.
И я с ужасом почувствовал, как острые зубы пронзают резиновую подошву моих кед.
Скоро они вопьются мне в пальцы.
И жуткая мысль пришла ко мне в голову: она же повредила мне правую руку и вот-вот начнет грызть мою правую ногу.
Как же я теперь поведу машину? Ведь я не смогу ни переключить рычаг сцепления, ни нажать на газ…
А елочная гирлянда весело и жутко перемигивалась с новогодними шарами, снегурки слепо пялились в темное небо и дед-мороз продолжал валяться на боку возле мусорки, словно бомж, напившийся и замерзший в новогоднюю ночь.
Я поднял голову и завыл на небо, потерянный и обессилевший.
А, что ещё мне оставалось делать?