* * *
Одесса времён Интервенции… запахи бриза на Приморском бульваре и вонь угольных топок союзной эскадры. Красотки, метущие брусчатку подолами лёгких платьев. Пижоны в полосатых костюмах и красных бабочках. Цепляющая прохожих череда ветвистых платанов с белой корой. Но я смотрю лишь на статую Дюка, уставившуюся перед собой, словно размышляя, не отправиться ли вниз по Потёмкинской лестнице, навстречу новым переселенцам – кондотьерам, купцам и контрабандистам – или дождаться их наверху, этих блудных сыновей погибшего мира.
И таки да, Дюк однажды отправился в путешествие!

Какой у вас чудный вид, герцог, говорю я, доставая, как свой, кошелёк из-за пояса очередного лавочника. Основатель Одессы – это вам не цаца, цаца и в карман, а монументальная живопись! Вижу, гнётся перед Дюком тощий французский шмерц, в котором легко узнать одного из старших офицеров крейсера «Эрнест Ренан». А перед офицером крутит цуцылы-муцылы длинный грек, забавный и юркий, словно из Турции засланный с контрабандным товаром.
Вдруг грек снимается с якоря, и ко мне:
– Лёнечка, выручайте! У вас такая лёгкая рука – толкните Дюка этому адмиралу Нельсону!
Размягчение мозгов ещё не признак ума, хочется мне сказать.
Да и Нельсон был, кажется, англичанином… но я сегодня кроткий, как устрица:
– Если вы будете на Ланжероне, там есть чудная привычка, начинать беседу с рукопожатия. Чи будем ехать на шармака?

Грек видит, что разговор не кончится, покуда правильно не начнётся:
– Вот только не надо мне царапать глаза за эту паршивую корку хлеба. Скажите, Друкер… вы Лёня Друкер, я не мог ошибиться! Послушайте, вам кент фуфла не гонит. Допустим, я Ахиллес Другораки, катала с Мясоедовки, так сейчас не об этом. Есть шанс в хорошем темпе, бикицер, сделать вон того кипучего фраера! Мсье Берренкур хочет Дюка, и он таки получит его, раз хотячка напала… вы меня понимаете? Я их кают-компанию немножко сделал на покере. В ответ мареманы споили меня шампанским, а я с шампазы дурею, как судейская дочка. Так та зараза, Берренкур, меня и подначил: или я смогу продать ему статую Дюка де Ришелье? У Берренкура поместье в Бретани, где-то по соседству с Дюковыми потомками. Ударили по рукам. Пари составлено при свидетелях, и даже очень важных. Записано по всем правилам, так что если я выиграю…
Грек склоняется ко мне, и названная шёпотом цифра вмещается в моё ухо исключительно боком. Это уже деловой разговор, и я отвечаю, будучи слегка наслышан о Другораки:
– А просто слинять нельзя? (Грек парусит ушами). Тогда скажите вашему комику, Ахиллес: мол, встретили фраера, который гэпнул на манёврах кобылу из-под Медного всадника. Будет им Дюк, пусть Франция не скучает! Отогнать бы крейсер поглубже…
Грек, сделав мне беременную голову, возвращается к французскому индюку.
А я пускаюсь в раздумья.

Всё преходяще, деньги вечны – с тех пор, как их придумали финикийцы.
Слов нет, цена заманчивая! Но мареману-френчу фуфель толкнуть, это вам не на хапок кишеню подрезать. В одиночку французы народ серьёзный, пусть гамузом сплошные обормоты. Через почему спалилась Антанта? Через беспорядок и чепуху… халоймес, цурис и макес. Где мы, и где германцы! Здесь нужен план. Сию минуту, гляжу, кивает мне знакомая барышня с кружевным розовым зонтиком … ба, да это же Маня Циперович с Большой Арнаутской, ветеран хипеса. И меня бьёт, как громом – вот он, шанец! Проблема Дюка тут же слазит с меня, как повзрослевшие дети с родительского цавара. Не сидеть же им на загорбке до следующего Мессии!

– Где вы идёте, Маня? – кричу я, довольный, что твой купец с распроданным товаром. – Здравствуйте вам! Откуда эти пошлые кружева, и что давали за них?
– Я иду в оперу. Дважды! – отвечает барышня.
– Шо – дважды?! И как там ваши дети?
– Давала дважды! – хохочет бравая Маня. – Если хочете знать за детей, Леонид, так их нема – удрали в Антанту. Ой, эти дети… шеб мне била такая жизнь, это же вирванные годы! И шо вы скажете за Антанту? Полно жлобов!
Она опять кивает, и мы расходимся, весьма довольные друг другом.

Грамотно передёрнуть, вот в чём здесь будет цимус.
Не Манин хипес, разумеется, но сделайте что-то вроде! Нужен третий, и я его скоро увижу. Ускоряя шаги, огибаю по неровной брусчатке здание оперного театра. Бывший городовой Федул Евграфович Твердыщенко, до краёв наполненный ароматами цветущих акаций, мается в ливрее швейцара у дверей ресторана «Ливадия». Сил в этой тумбе с лицом биндюжника по-прежнему залежи, ноги-брёвна, усищи веером.
Бывший вражина надёжен и прям, словно александрийский маяк.
Ввожу Твердыщенко в курс событий, и он кивает, блестя хмельным глазом и поддельными позументами. Теперь нас трое.

Купой и дядьку бить легче.
Зять у Твердыщенки – большая шишка в нынешней городской управе.
Поэтому укутанная тряпьём статуя Дюка со скромной надписью на дощечке «Закрыто на реставрацию» ни у кого вопросов не вызывает. Дюк так же нуждается в реставрации, как я в геморрое, но дело не в этом. Статуя должна быть надолго укрыта от постороннего взора. Ночью мы её с помощью знакомых биндюжников стаскиваем с пьедестала и приставляем к нему вплотную, после чего заново укрываем мешковиной. Мешковина – наша карточная колода… но для того, чтобы передёрнуть, в ней должны быть минимум две карты!

Почесав чёрную, как смоль, чуприну, Ахиллес приводит нас в слесарные мастерские на Ближних Мельницах. Достаёт из-за пазухи замотанную в тряпицу склянку со шмурдяком, две луковицы, краюху хлеба – и через три часа встаёт перед нами настоящее чучело! Но, если не вглядываться, тот же Дюк. Вторую карту Ахиллесова пасьянса слесаря сварили наскоро из обрезков труб и жестяного ведра. Промокшие до последней металлической нитки, замотанные в мешковину Дюк и Никталоп (так мы прозвали сваренного наспех кадавра) три четверти часа мотались в трюме рыбачьей фелюги, доставшейся мне по наследству от ушедшего с большевиками старшего брата. Доставку на крейсер мы подгадали к собачьей вахте, к четырём утра.
Грек на корме, Твердыщенко на штурвале, а я на стрёме, само собой.

Болтает фелюгу морская зыбь, страшное дело.
Доски бортов трещат, качается свёрнутый в трубку единственный парус, вяло тарахтит мотор да пенные вихри волн мчатся где-то под облаками… помните, у Багрицкого? По рыбам, по звёздам проносит шаланду: три грека в Одессу везут контрабанду. Грек у нас, положим, всего один, да и тот порченый, и контрабанду мы везём из Одессы – что ж, времена меняются. Стукнули, встав с крейсером на рейде, шкворнем железным в борт – сначала дважды, потом отдельно ещё раз. Сверху упала лестница… ну, это по-сухопутному. Вначале по штормтрапу, спущенному по левому борту, лёгкий, как кошка, впёрся на борт к Берренкуру Ахилл. Слышим шум на палубе, крики, выстрел… в минуту грек слетает обратно в шлюпку, глаза бешеные: ловушка! Играют в тёмную, за дуралеев держат.

Ах ты, ж думаю, памятник Дюку в славном городе Пизе!..
Но я вам не тётя Маня. Открываем трюм, тащим груз наверх, скидываем мешковину и кажем французам беднягу Дюка. Берренкур пучит сверху линзы морского бинокля, но, вижу, кивает нехотя. Возвращаем в трюм Дюка, обвёрнутого мешковиной, и подымаем так же обвёрнутого Никталопа. Берите статую, кричу я Берренкуру, только деньги вперёд – или мы сбросим его в пучину, к чертям собачьим! Полетели с палубы тали, скрипнули французские нервы. Обмотали мы, не раскрывая ткань, старика Никталопа, попрощались с ним без слёз, но подымать сигнал не даём – ждём расплату.
Съехал на отдельной тали продетый в ручки саквояж, открываем: доллары, франки, фунты! Располным-полна коробочка. Правда, со дна, как выяснилось, проложенная резаной бумагой.
Сволочи всё же французы, до того народ ненадёжный…

Подымается Никталоп на крейсер, вот и середина борта. Толкнулись мы разом вёслами, взревел мотор, дёрнул на прощанье грек за неприметную верёвочку – ах-ах, что такое? Слетает Никталоп жестяным ведром прямо в Чёрное море: не уберегли его при подъёме, касатики… и цепляет Никталоп при падении в воду стропаля-грека, так что булькают они за борт фелюги разом, как грузила рыбачьей сети.

Заорали французы, переглянулись и мы с Твердыщенко…
Вскочил на борт Федул Евграфыч, скинул робу и – шасть! Вынул-таки из пучины… нет-нет, только грека, да и то я их двоих еле на борт втянул. Отвалили в полной тишине, то и дело поджидая в спину маленькую пулемётную очередь… ничего, Бог миловал. Первым делом возвращаем Дюка на постамент. Ничего, глядим, морская прогулка герцогу на пользу пошла! Через час садимся в норе у грека, на Молдаванке, делим невеликий свой табаш. А потом Другораки вручает Твердыщенке золотой перстень с крупным жёлтым бриллиантом. Многим помог Твердыщенко, да сам вот не уберёгся. Слышал, ранили его при переходе румынской границы.
Ахиллес в лагерях чекистских пропал… а я вот здесь, на Приморском бульваре. Деньги? Детям отправил, потомство моё, как и Манино, с союзниками ушло в Европу. Теперь они меня чуточку кормят. А Дюк, я погляжу, всё тот же красавец.
Хоть новое пари заключай!