В этой истории я предпочитаю оставаться независимым и незаинтересованным рассказчиком. При желании - разумеется, моём — рассказ мог бы вестись от первого лица, но тогда я опустился бы до статуса «незадачливый любовник», а это вовсе не входит в мои планы. И утрата небольшой, пусть и значимой собственности частично компенсируется удовольствием, которое я получаю в процессе повествования. Поскольку в данном занятии я неофит и чувствую себя несколько скованно, рискну, в надежде на ваш фавор, сделать обстановку для себя более привычной, например, создать своего рода саундтрек. Ну, скажем, из некоторых, особо чтимых мной джазовых композиций.
И, предваряя появление главного героя, начну с Take The "A" Train Дюка Эллингтона - классического свинга, своей сутью созвучного русскому «Поехали!»

Теперь у меня есть все основания представить вам достаточно успешного молодого человека тридцати трёх лет, москвича, прочно женатого и почти без пагубных привычек.
С понедельника по пятницу, независимо от времени года, он просто Игорь. Игорь Гвоздецкий. Ну, иногда - Игорь Дмитриевич. Виолончелист филармонического оркестра. С понедельника по пятницу, одетый, как выражается его жена Лена, в человеческие брюки и пуловер Игорь сидит на сцене городской филармонии, по-дружески подставив левое плечо благородному кленовому инструменту.
Длинные, до лопаток, волосы Игорь гладко зачёсывает назад и перехватывает резинкой, собирая в хвост. Полуприкрыв глаза, водит смычком по струнам и отбивает ритм носком кожаной туфли.
Два раза в месяц Игорь Дмитриевич Гвоздецкий - так значится в концертной афише - облачается в чёрный костюм и белую рубашку с бабочкой. На концерт приходят учащиеся консерватории и с завистью пялятся на музыкантов. В первых рядах сидят, как правило, девицы и ощупывают нескромными взглядами свежевыбритую Игореву физиономию.

На субботу и воскресенье Игорь становится Гариком. Или просто - Гвоздём. Гвоздь высок, смугл, умеренно патлат, носит чёрные джинсы, рубашку навыпуск и грамотно работает на контрабасе. Каждую субботу Гвоздь виновато подмигивает стоящему в углу комнаты футляру, уверенный в том, что там, в темноте футляра, жалобно скулит виолончель, переживая измену... Иногда он открывает футляр, вынимает инструмент и, уперев его шпицем в мягкий линолеум, играет что-то из Баха. Или из Шумана.
Виолончель затихает и возвращается в красно-бархатную тьму, а Гвоздь, считая себя прощённым, идёт играть джаз.

Тут я, пожалуй, сменю пластинку, как ни смешно это звучит, чтобы создать нужное настроение момента. И, используя своё исключительное право выбора, применю для этого магию блюза, например - Blues For New Orleans того же Дюка Эллингтона. Недурно, не правда ли? Впрочем, ваше мнение ни что не влияет, и я, так или иначе, продолжу.

Солидная дубовая дверь, квадратные столы на прочных толстых ногах, столешни с затёртыми картонными подставками «Carlsberg» и влажными, наползающими друг на друга кругами от пивных кружек, неяркий свет, хмельной дух, смешанный с запахом табака — небезызвестное заведение.
Посетителей в баре навалом, они шумно общаются, размахивают руками и беззастенчиво гогочут. Музыканты являются к семи.
Народ свистит, приветствует каждого из них поимённо, заказывает по паре пива, закуривает и разворачивается к сцене лицом.
Рыжий саксофонист Эдик щёлкает пальцами, отрывисто басит: "One! Two! One-two-three-four!" - и начинается джаз.
Гарик стоит в обнимку с контрабасом, дёргает его глухие струны и потряхивает в такт головой. Когда на его взмокший лоб падает тёмная прядь и, прилипая, тянется косым шрамом через всё лицо, он становится похож на Бандераса из «Desperado».

Около полуночи, перед закрытием бара, музыканты садятся за стол, и расторопный официант в чёрном фирменном фартуке ставит перед ними тяжёлые кружки с пивом, плошки с солёными орешками и большую миску чипсов. Пиво с чипсами и новости за неделю кончаются примерно через час, все прощаются до завтра и разъезжаются по домам.
Иногда инструменты загружаются в Эдикину "саванну", и в его трёхкомнатной хате устраивают всенощную. Эдик живёт один в унаследованном родовом гнезде - частном доме с яблоневым садом. Яблоками, за неимением прочего, закусывают "Столичную" и темпераментно переругиваются, чёркая карандашом в нотных листах.

- Пора программу менять, - Эдик хлопает ладонью по столу, музыканты согласно кивают, и Гарик, вздохнув, звонит жене и осторожно сообщает:
- Мы сегодня к Эдику.
- Опять пить? - Лене не нравится Эдик, она не любит джаз и то, что из-за него по выходным ей приходится сидеть вечерами одной дома.
- Ну почему - пить? - Гарик терпеть не может оправдываться. - Репетировать!
- Сказки только не рассказывай, ладно? - Лена кладёт трубку, а Гарик досадливо бросает: "Дура!"
- Гвоздь, не парься, - Эдик кивает на соседний стол, - вон на тебя как девочка пялится!
За соседним столом одна из трёх девиц, коротко стриженная брюнетка, подперев голову, таращится на Гарика круглыми карими глазищами. Она похожа на какую-то птицу, немного испуганную и печальную.

Девочки оказываются покладистыми и с удовольствием поддаются на уговоры "послушать ещё немного джаза".
Брюнетка Юля, сидя в машине на коленях у Гвоздя, шепчет, щекотно дыша ему в ухо:
- Я вас часто вижу в филармонии, вы там такой красивый сидите со своей виолончелью!
- А играю-то как? - Гарик медленно скользит рукой по тёплому бедру девушки и принимается ласкать гладкую круглую коленку.
- Божественно! - Юля тихонько стонет. - Какие у вас нежные пальцы!
"Ну и пусть! Сама виновата." - В чём виновата Лена, Гарик точно не знает, но ему это уже и неважно.

... Лена непривычно приветливо встречает мужа поздним воскресным вечером:
- Ужинать будешь? - она проводит ладонью по его двухдневной щетине. - Колююючий какой!
"Скотина я, и нет мне оправдания! Или есть?!" - Гарик вспоминает миниатюрную Юлю и мысленно подмигивает угрызениям совести.
Утром умиротворённый Гарик лениво жуёт третий бутерброд, запивает чаем и видит, как Ленкины брови лезут на лоб вопросительными знаками:
- Игорь, а где твоё обручальное кольцо?
Действительно, где кольцо? Гарик силится вспомнить, где и когда бы он мог его снять, а главное - зачем.
- Понятия не имею, Лен! Может, когда я мылся ночью? Оно с намыленной руки и соскользнуло! - Гарик, обрадованный догадкой, шлёпает в ванную комнату. Увы...
- О! - Гарик хватается за телефон. - Я его, наверное, у Эдика оставил! Щас узнаю.
- А зачем ты у Эдика кольцо снимал? - Ленка уже завелась и сузила глаза.
- Ну Лен, ну чё ты, правда - не помню! Может, руки мыл и по привычке кольцо снял.
- С каких это пор у тебя такая привычка появилась? - Лена со звоном швыряет посуду в раковину. - Это ж надо - так ужраться!
Кольцо обручальное потерять!
- Да я не пил почти, - гудкам в трубке нет конца, Эдик не отвечает, а Игоря Гвоздецкого через полчаса ждут на репетиции в филармонии. - Найду я это чёртово кольцо, не бесись!

К четвергу стало понятно, что мистическим образом соскочившее с пальца кольцо утеряно навсегда. Лена даже смирилась и почти не злится, а Гарик...
Гарик безуспешно высматривает в зрительном зале Юлю и гонит от себя скверную мысль: а что если?! Юля не появляется, от этого Гарику тягостно-тошно, он даже как-то потускнел внешне и неожиданно для всех закурил.
- Ты уже свободен? - Лена шумно дышит в мобильник, - я бегу к врачу, у меня очередь на пять. Зайдёшь за мной?
- Зайду, - Гарик запоздало удивляется: Лена - к врачу? Ну да, конечно! Вчера она говорила что-то о гинекологе...

Свободных стульев рядом с кабинетом врача, конечно, нет - очереди ждут беременные с расплывшимися губами и подрагивающими животами, две татуированные девахи с разноцветными волосами, усталые немолодые тётки и мамаша с девочкой лет десяти. Все они косятся на Гарика и его виолончель. Ему становится неуютно и хочется оттопырить руками уши, высунуть язык и выдать громкое "бееее!" Но тут открывается дверь кабинета, и Лена, вульгарно хихикая, тянет Игоря за рукав:
- Иди сюда! Дверь закрой! - ей почему-то весело, а Гарик, впервые в жизни видя хитроумное гинекологическое кресло, чувствует лёгкую тошноту.
У раковины стоит врач и что-то трёт бумажным полотенцем.
- Вот, возьмите! - он протягивает это что-то Гарику. - Обнаружено в интимных недрах вашей жены. Я его хорошо помыл, не волнуйтесь.
На докторской ладони, облачённой в резиновую перчатку, лежит обручальное кольцо. Целое и невредимое, нагло сверкающее отполированным золотом, побывавшее в святая святых!
Довольная Лена поднимает футляр с виолончелью, выскальзывает из кабинета и, подхватив мужа под руку, возбуждённо пересказывает подробности недавней манипуляции. Гарик слушает её в пол-уха и вертит на указательном пальце правой руки неудобное, безнадёжно большое кольцо...

Тут можно было бы ехидно хихикнуть. Или, сокрушённо качая головой, тихо сказать: ну ты попал, парень...
Вот такой нетривиальный наворот. И надо что-то решать! Радует одно: не моя это головная боль. Моя забота – музыка. Как хотите, а мне по душе вот это — Дюк Эллингтон, Kissin' My Baby Good-Night. Так-то.