Мы дунули по папиросе.
- Не понимаю, как ты по городу ездишь? Ты же порванный. Блять, меня и то раскатяшило. – Серёга потёр руками лицо. Белки его глаз порозовели. Знакомый стеклянный отблеск.
- Да нормально. Прикурился, видимо. – Я улыбался и наблюдал за собой в зеркало. У меня сильная улыбка.
- Где ты пропадал? - спросил он. - Слышь, Джо, погнали где-нибудь поедим. Пробило чо-та.

Мы выехали из парка на моём стареньком Бэнтли-412 и медленно двинулись вверх по дороге. Я не знал куда ехать. Час назад случайно встретил его в городе. Не виделись лет пять. Он почти не изменился, по крайней мере в лучшую сторону. Такие не меняются. Загнанный, усталый взгляд, сутулится стал больше. Одет, правда, вполне. Залысины придают солидности. Такой типа штемп. Не выйдет в не наглаженных брюках, следит за обувью. Всегда выбрит.
Почти не о чем говорить. Как дела? Ништяк, а у тебя? Всё. Позже дунули, оттаяли, посыпались новости, вопросы. Вспомнили друзей. Обычный трёп.

Никогда не понимал таких встреч. "Старый друг". Старый? Друг? Не смеши. Просто делать не хрен.
- Ну что, прогул сегодня?
- Та отмажусь. - Говорит он с набитым ртом, спустя время. В одной руке бургер, в другой стакан с пепси. Мы выехали из Мак-Драйва и едем сорок км/ч по середине дороги. Сзади сигналят, пытаются обогнать. Серега ест, о чём-то бубнит, сыпет крошками, крутит шкалу магнитолы, впуская в салон больше «Метаllики».
Я не слушаю. В голове мысли.
Открываю окна.
- Хочу тебя угостить! - Кричу ему.
Я прибавил газу. Через лабиринт центра, пробки, жару…

На перекрёстках он высовывается в окно, кричит соскам в крутых тачках. Всё тот же Луцик, простой, туповатый, у которого дар часами говорить ни о чём. У него небольшой мозг, зато душа. С ним легко.

Бабы - больная тема. Они ему не дают. Чувствуют в нём подвох, опасность. Серый не тот, от кого хотелось бы иметь детей. Слишком прост. Куда уж проще, он способен крикнуть через дорогу: «А ну иди сюда, сука!» Перебежать, ухватить рукой за жопу, другой за плечи и потереться об незнакомку тазом. Покажите мне кого попроще. Серёжа любит женщин, как говядину, футбол или машины.
Они шарахаются от него как от чумы.
Поэтому нам на объездную.

Я прижался к обочине. От группы плечевых отделилось трое, двинулись к нам. Луцик молчал. Он приутих.
- Слышишь, чо-та они стрёмные…
Одна наклонилась к окну.
- Работаем. - Сказала она. Не похожа на проститутку: неброские джинсы на худой заднице, рубашка в клеточку, тёмные волосы строгим пучком на затылке. Простенькая сумка, никакой косметики.
- Сколько стоит? – спросил я.
- Секс сто, минет пятьдесят.
- А в жопу? – Луцик очнулся.
- Можно. – Усмехнулась она. В глазах её полыхнул огонёк. – Но дороже.
- А ты сам будешь? – спросил он у меня. – Я чо-та ссу…
- Не. Я пас. Поболею за тебя со стороны.
- Ты, а ну сдай назад. Хочу глянуть.

Смотреть было не на что. Серёга открыл дверь, выставил ноги на тротуар и подпёр щеку кулаком, разглядывая тёлок в упор. Закурил, поплевал, облизал губы. Всё молча.
Я не торопил. Выбора не было.
Первое что приходило в голову, глядя на это - ёбаный стыд. Каким же надо быть убитым, чтобы полезть на них.
- Ну что? – снова спросил у меня. Я посмотрел на ту, что подошла первой. Что-то в лице. Что-то в глазах. Я поманил её. Она знала. Подошла. Деловое равнодушие. Ни тени намёка на флирт.
- Что решили?
- Блять… – Луцик маялся. Покосился на меня.
- Ну чо?
Я пожал плечами.
- Джо, сколько у нас лавэ?
Я прикрыл веки и кивнул.
- Хватит.
- Кароче, слышь, - повернулся он к ней, - для начала в рот, а там поглядим. Ага?
- Нет. Деньги вперёд. Сразу. Решайте сейчас.
- Джо, что делаем? Говори.
- Решай сам. – Я смотрел на плечевую. Не молодая. Повидала. Она опустила на глаза тёмные очки и, щёлкнув зажигалкой, прикурила сигарету.
- Ладно, садись.
- Деньги.
Я достал купюру, протянул двумя пальцами, не сводя с неё глаз. Она передала деньги одной из подруг, перекинулась с ней парой слов вполголоса и уселась на заднее сиденье, за моей спиной.
Я вырулил на дорогу.
- Короче едь, я скажу куда. Поедем на моё место. – И замолчала, уткнувшись в окно.
Серёга развернулся на переднем кресле.
- Хочешь хапануть?
- Нет. Не знаю… потом, может быть.
- Давно работаешь?
- Тебе-то что?
- Луцик, отъебись, - я толкнул его в плечо. Она маячила в зеркале.
- У тебя есть гандоны? Джо, блять! Не тупи.
- А? Нет.
- А у тебя? - Луцик повернулся к бляди.
- Нет. – Сказала она.
- Чёрт...
- Вот здесь сверни, за мостом.
Я съехал с трассы, стал петлять в лесополосе. Она короткими фразами указывала путь. Наконец выехали на пятачок. Вокруг заросли, поляна утрамбована колёсами, ни травинки. Под ногами россыпь презервативов, шприцов, бутылок.
Мы не ошиблись. Приехали куда надо.
- Ну? Кто из вас? – Спросила она. Луцик вышел, размялся.
- Иди сюда… - Она подвинулась в глубину, освобождая место. Сняла очки. – А он что, будет смотреть? – Она перехватила и на миг вцепилась в мой взгляд.
- Тебе не всё равно? – спросил Луцик.
- Нет. Это не цирк. Заплати и смотри.
Я вытащил ещё полтинник. Пожалуйста. Базара нет.
- Давай. – Она приступила к делу. Сама начала распрягать Серёгу, дёрнула за пряжку ремня.

Я открыл дверь и вышел.
Считается, что в женщине с возрастом меняется всё. Только не голос. Ерунда. Меняется всё, даже голос. Старческое, трескучее дребезжание. Меняются глаза. Но не взгляд. Вот такой вот, с чем-то молниеносным из под припухших век. Острым как бритва. И одновременно по-детски беззащитным.
Так смотрит не человек.
Так смотрит что-то из человека. Что-то большее. Чего не скрыть под грязью, не убить, не вытравить химией, винтом.
Оно или есть или его нет.
Достав беломорину, я присел на крыло. Стянул зубами гильзу, вытащил пакет с драпом.
Машина качнулась, скрипнули рессоры, ещё - ещё - ещё

Сквозь полутень тонировки я видел вытянутое лицо Луцика. С отвисшей челюстью и пустыми маслянистыми глазами, он смотрел прямо перед собой.
И её кивающую голову у него между ног.
Перед этим была возня, кажется она раздевалась. Слишком экстремально.
Да.
Это всё слишком.


* * *


Фиолетовый бархат ночи густеет, укрывает, окутывает сном. Долгожданной прохладой. В небе кипит Луна. Ее свет стекает с неба сквозь высокое окно больничной палаты.
Свет ложится на лица, фигуры, застывшие на кроватях.
Полумрак комнаты разрезает тонкий зелёный лучик от шкалы на кассетнике «Весна».
Звучит музыка.
Её называли «секс-музыка».
Что-то итальянское. Медленное, лирическое. Со вздохами.
Если нотами возможно изобразить оргазм – то это именно оно.
«Пьяно, пьяно…»
От худых коленок в пяти сантиметрах напротив, от острых сосков, не прикрытых бюстгальтером, под свободным махровым халатом, от хрупких пальцев, теребящих чёрный локон – музыка кажется небесной. Неземной.
Июль.
Позади школа, красный диплом, детство. Впереди институт, перспективы, будущее.
Рубеж.
Всё что я любил - это книги. Море книг.
Я вынырнул из своего закрытого мирка и сразу попал в больницу, на обследование перед институтом. Чистая формальность.
Девчонки пришли к нам в палату послушать записи. Мы выключили свет, расселись. Уже позади стадия анекдотов и страшных историй, и медленное романтичное соло сладко выуживает душу по направлению к Луне.
В окно.
Она не знает, куда деть пальцы, а я ума не приложу, что делать со своими.
В голове каша, ведь она, как только вошла, сразу села напротив меня. Боюсь поверить, что это не случайно. Боюсь пошевелиться.
Поступила в отделение только сегодня днём, но мне уже передали, что она интересовалась, как меня зовут.
Её имя Таня.
Я обхватываю колени руками. Сквозь чугун смущения преодолеваю маленький сантиметр ей навстречу. Я должен это сделать. Должен высвободить руку, поднять… Вот её лицо, её дыхание…
Вижу кончик её носа в тени опущенных на лоб кучеряшек.
Его освещает Луна. Я коснусь указательным пальцем её щеки, совсем чуть, чуть, проведу вниз, к шее. А там…
В душной глубине необъятного халата, только скользнуть вниз, в огромный вырез – там её голая грудь…
Я почти вижу её в темноте.
И ничего нет ценнее этого пика, этой минуты.
Только бы где взять смелость.
Чтобы разжать руки и прыгнуть в эту святую, пугающую неизвестность.
Знаю кожей, позвоночником что ждёт и хочет она того же.
И мы упрямо не замечаем тех, кто вокруг.
Тех, что застыли и жадно смотрят на нас.
И музыка сводит судорогой, и уже кажется что это так звучит лунный свет. Что нет сейчас под нами трёх этажей, нет земли, мы сотканы Луной и упали на кровати тенями, рядом, напротив…
Нам только бы соприкоснуться.
Ради этой минуты я готов простить всех, даже себя, за разные мелочи, ничего не значащие. За свои страхи. Всё теряет смысл. Ничего не было вообще до этой минуты. Я не жил. Проснулся только сейчас. Вдыхаю её запах, дышу ею. Знаю что это слишком, слишком для одного. А ведь ещё днём я случайно толкнул её плечом на выходе в коридоре. Оглядел – ничего особенного. Извинившись, двинулся дальше. Грубиян. Но чего стоит моя грубость? Я возник только что. Кто я? Откуда?
Мелодия лунным скальпелем вскрыла меня по шву, я разошёлся.
Меня не стало. Наружу вышел, тот, кого я не знал в себе. О ком и понятия не имел.
Оглушённый, удивлённый зародыш. Чистый. Как будто до этого не слышал и вдруг – раз! – голоса, звуки, музыка.
Был слепым, сорвали повязку с глаз, вкинули в лето и сразу - краски, цветА, синева…

Щелчок выключателя резок как удар. Хлестнуло по глазам ярким светом. «Так, а ну что это тут? Вы что это, в самом деле? Ну-ка, быстро! Мамаши в соседней палате малышей не могут из-за вас уложить!»
За спиной медсестры мстительно раздутые ноздри мамаш с орущими кульками в руках.
Нас разогнали. Но это уже не важно.

Весь следующий день я не узнавал предметы. Всё изменилось. Всё казалось каким-то сладким на вкус, необыкновенным на вид. Из груди рвалось. Хотелось вылезти на крышу, пробежать босиком с грохотом, постоять на краю, перебирая пальцами ног острый рубеж, расправить руки и медленно взмыть вниз, закрывая глаза. И не то чтобы умереть, а так, просто так.
Её зовут Таня. ТАНЯ.
Помню это ощущение, когда лежишь на крыше; по небу табуны, караваны белых барашков, а тебе кажется, что это плывёшь ты. Проплываешь мимо них, под ними на большом, круглом шаре.

Я смотрю на тебя, и по мне ПЛЫВУТ ОБЛАКА. Прямо по мне, сквозь меня. Я люблю тебя чуть выше уровня неба.


Меня выписали через день.
Пришёл домой, сел в углу, уставился в стену и включил музыку.
"Там, где клён шумит над речной волной".
Без конца.
Когда заканчивалась песня, вставал, переставлял иглу на начало, садился на место. Потом ещё какие-то сопливые медляки Антонова.
Так до темна.
Я хотел чтобы весь мир рыдал вместе со мной.

Я искал повод. Может что-то забыл, справку, вещи. Ходил по двору взад-вперёд. Ничего не придумав, я просто пришёл в больницу. Зашёл в палату к девчонкам как приятель. Напустил на себя скуку, безразличие: мол, дома делать нечего, зашёл поболтать.
И впился глазами в неё.
Кажется удивлена, но ей приятно меня видеть. Улыбается.
Она улыбается ТАК только мне.
Взять бы её улыбку с собой.
Стал выдавливать анекдоты, не умело. Получалось не смешно, натужно. Сидел красный. Уже вроде бы и перебор по времени. Девчонки деликатно крякают в кулачки и переглядываются.

Тогда я рассказал им «Мастер и Маргарита». Всю книгу, от начала и до конца. Девчонки перестали зевать. Об этом романе тогда мало кто знал. Мать как-то принесла томик Булгакова, в ручном переплёте, распечатанный на «Эре». Букв почти не видно, в некоторых местах нужно догадываться о содержании. Я затёр её до дыр. Я знал её наизусть.
Время шло и скоро надо идти, но мне не трудно было бы пересказать эту книгу ещё пару раз. Я тянул время.
Таня встала.
- Пойдём, я тебя провожу.
Мне пешком через пустырь рукой подать. По узкой тропинке, полдень, жара. В траве орут сверчки. Мы идём и молчим. У меня пересохло во рту, и это не от жары. Она жуёт травинку и смотрит под ноги. И молчит. Вышли на поляну, за спиной осталась вдалеке больница. У меня руки в карманах, шумит в ушах. Смотрю на её губы. Только её приоткрытые влажные губы, то как она жуёт травинку. Играет травинкой, перебрасывает языком из одного уголка рта в другой. Не поднимает головы.
В ушах гул.
Мне бы только коснуться этих губ.
Она остановилась, давая понять, что дальше я сам.
- Я тебя люблю. - Сказал я и закрыл глаза.
Открыл и посмотрел – а вокруг всё такое же. Ничего не изменилось.
Небо не лопнуло, сверчки орут так же, всё на месте.
Я посмел это, и мир выдержал. Миру хоть бы что.
Она продолжала жевать травинку. Она смотрела в землю. Прошла минута.
Потом она просто отпустила меня в свободное плавание, сказав: «У меня есть парень. Он в армии. Прости». Отбросила травинку, резко шагнула ко мне, привстала на носках и осторожно и нежно прикоснулась губами к моим губам.
Повернулась и ушла, не оглядываясь.
Вот такой я и запомнил её: ровная кошачья походка, тонкие линии, вьющаяся смоль волос до плеч.
И на моих губах прохладная печать её губ.


* * *

...Умелые губы шлюхи всё-таки выдоили Луцика. Наконец он тихо и бесцветно кончил. Даже не дёрнулся и не изменился в лице. Только обмяк, призадумался и как-то ушёл в себя. Она открыла дверь, сплюнула сперму.
- Ну ты и матёрый, - сказала она ему.
- Джо, ты не передумал? – спросил Луцик. Он вышел и застёгивал брюки.
- Нет. – Сказал я. Блядь одевалась внутри машины.

Я пускаю дым вверх. Сизый тяжёлый дым. Слишком много дыма в последнее время. Всё превращается в дым. Сквозь пальцы течёт куда-то.
- Погнали.
Мы привезли её назад. Она хлопнула дверью, обогнула машину, подошла ко мне. Я не повернулся, сидел и смотрел вперёд. Серёга колдовал над магнитолой, искал волну, плевался что ничего нет стоящего. Мы молчали. Она и я.
Она положила свою руку мне на ладонь.
- Спасибо, Женя.
- За что? - спросил я, не поворачивая головы.
- Ты знаешь.
- Тебе спасибо. – Сказал я. Она смотрела на меня. Потом повернулась и пошла к своим. Не оглядываясь. Она никогда не оглядывается. Я разжал ладонь – в ней остались две смятые купюры. Два полтинника.

Я завёл двигатель и резко нажал на газ. Взвизгнула резина.

- Ну что. Друг мой. Как оно. Самочувствие? – Слова казались грязными. Я их выплёвывал. В зеркале постепенно уменьшалась остановка и фигуры проституток. Вскоре они исчезли. Серёга курил в окно.
- Да никак. Сосёт хуёво. Не понравилось. Хотел уже по тыкве настучать.
Я глянул - от его головы до торпеды чуть больше полметра. Я пристегнулся ремнём и вдавил педаль в пол. Машина взревела, мы влипли в сиденья. Но в самый последний миг я передумал. Плавно сбавил скорость и расслабил сведённую судорогой, ступню. Остановился, крепко вцепившись в руль.
Уже так и видел: разбитая его головой торпеда напополам, круглая выпуклая вмятина на лобовике, кровь и осколки зубов… брызги...
Я выбиваю ногой остатки лобовика, прыгаю на капот и вытаскиваю его за волосы из машины. Скидываю тело вниз, пристраиваю его голову под переднее колесо… сажусь за руль и жму на газ.

Ладно, тихо, тихо, тихо. Зачем же. Мы друзья. Старые друзья. Чего не бывает, ничего страшного.
Я сделал несколько глубоких вдохов носом. Бедный малый, он был на волоске.
- Ну так что - на "демократию"? - я улыбнулся.
- Куда? А к кому там? К Земфире, так её ж закрыли.
- Да нет, мой юный друг. У тебя устаревшая информация. Уже месяц на свободе и банкует по новой. Правда, бодяжит по прежнему, сука.
- Джо, я чо-та не пойму. Что за праздник? Я с тобой не рассчитаюсь.
- Да всё нормально, Серый. Всё нормально. Праздник, как праздник. Как похороны. Погнали.
Я развернулся через сплошную двойную и мы поехали на Стройдеталь, к цыганам.