Жил-был на свете один чудак по имени Макс Нотворный и приснился ему как-то сон. Будто бы два страшных и профессиональных упыря, Ленин с Дзержинским, гонятся за ним по всему Симбирску. Ленин в валенках, а Дзержинский с маузером в левой руке, а в правой у него катехизис борца с мировой контрой – переписанная гусиным пером статья Ленина «Два шага вперед – побег, шаг назад – провокация». И машет он этой статьей над головой и кричит Максу:
-- Стой, контра недобитая, стой, я тебя расчленять буду в подвалах!
А Макс бежит изо всех сил, только сил этих во сне все меньше и меньше. То есть, как бывает, когда спишь и понимаешь, что спишь, но все равно страшно – делает Максим шаг чтобы рвануть подальше от упырей, а шаг не делается, вязнет, зараза, прямо в сознании делающего, сиречь Макса. И Ленин еще подзуживает, обнажив клыки, с которых капает густая и дымящаяся черная кровь:
-- У-у-у-у! Страшно?!
-- Ясен хуй, страшно, – соглашается Макс – отстань, сволочь!
-- Я тебе сейчас отстану – пугает лукич и все норовит клыками прямо в шею Максу вонзиться, в яремную вену.
-- Ты – спрашивает – «Капитал» на ночь читал?
-- Читал.
-- А не надо было.
И лязг зубами-то, лязг!
А Дзержинский Феликс Эдмундович из маузера целит, пристегнув деревянную кобуру, как деревянный пиратский костыль, расчленю, кричит, христианского младенца Максимку, к чертям собачьим, положу, говорит, на алтарь революции. И кладет пули вокруг да около.
А мимо проносятся снега и торосы и, вроде бы, бегут они втроем уже по льду Финского залива прямиком в закрытый город Кронштадт, еле успевают к восстанию. И из-подо льда встают огромные утопленные бронированные английские дредноуты, разевают пасти с революционными матросами внутри.
-- Товарищи, – старается Владимир Ильич, успевая и агитировать и гнаться за Максимкой – товарищи революционные матросы, а идите-ка вы в пень отсюдова, не до вас сейчас, скотов пьяных.
И лязг зубами-то, лязг!
Огибают полыньи с всплывающими кораблями, бегут. Товарищ Дзержинский маузер на ходу перезаряжает, Макс от пуль уворачивается, скачет зигзагом, никак его упыри достать не могут.
-- Давай, слева заходи – советует Феликсу Володя.
-- Да ты что, – удивляется Феликс – никогда это мы слева не заходили, всегда справа. Сейчас приструним мерзавца. А ну поддай!
И шваркает из маузера ровно по Максимке. Сам от азарта и вожделения аж трясется. Глаза у него пожелтели и зрачки вытянулись поперек, как полагается. Подвывает в конце каждой фразы, задыхается. Жаждет христианской крови.
Макс же совсем сдавать стал, сопли на кулак наматывает, все, думает, конец, еще маленько и овладеют мной упыри, напьются кровушки, разагитируют в драбадан нелюди… и откуда они только вылезли, вроде, крепко закапывали...
Но тут навстречу группе бегущих во сне, со стороны Кронштадта, на белом коне и в белой папахе, скачет генерал Деникин. С саблей золотой, с лампасами золотыми, с усами золотыми, с медалями золотыми, с подковами золотыми. Короче, упакован рыжьем, как олигарх на мальдивах. Машет над головой саблей, провозглашает программу:
-- Не отдам Максимку на поругание! Изверги! Ату вас! Ату!
И свора за ним собачья. Лягавые и борзые красоты писанной. Худые как щепки и стремительные как время старения.
Как увидел их Макс, так понял, что спасен, заплакал от счастья, хотел, было, сапоги генералу целовать, но тот оказался в лаптях. Простого происхождения человек.
-- Не надо – говорит – этих фамильярностей, вставайте, – говорит – господин Максимка, будем упырей наказывать. По все строгости революционного времени. Дзержинского под лед спустим на зимнюю рыбалку, а Ленина на барже затопим как достояние республики. И песочком присыплем, а потом через мясорубку пропустим. А не то…
Но закричал тут Максим от ужаса спасения и проснулся, а когда в ванной в зеркало глянул, то сам себя не узнал. Волосы белые и торчат в разные стороны, в глазах пламя желтое догорает, а изо рта слюна течет и дым вырывается, над верхней губой усики пегие обгоревшие, а впереди на галифе пятно.
По всей видимости, описался с перепугу бедолага.
А кто бы ни описался.