Солнце клонилось к закату. Холодало. Это, как никогда, чувствовалось каждым волоском, прораставшим из ощетинившейся кожи. Я забился в свой угол, уже изученный мной во всех подробностях, закутался в половую тряпку и попытался уснуть, в который раз проклиная скрягу олигарха, пожалевшего денег на то, чтобы утеплить балкон. Холод и огурцы стали спутниками жизни. В который раз задал себе вопрос, когда всё это закончится. В очередной раз не получил на него ответа.

С Катей я познакомился на курорте, куда она улетела тайно от своего мужа, когда он укатил в очередную командировку. Я спиной почувствовал её хищный, пожирающий взгляд, ищущий добычу на вечер, и я захотел быть этой самой добычей. У неё были пышные формы, а мне как раз нравились пышные формы, и это – одна из причин, по которой всё случилось в первую же ночь. Утром я взял её телефон, днём она уехала домой, в Москву, а через неделю в Москву, домой, приехал я. Я ей позвонил, она довольно грубо ответила. Я стёр её номер телефона, но через месяц она мне позвонила сама. Сказала, что муж уехал в командирвку, служанку она отправила домой, и пригласила меня в гости. Я вспомнил про пышные формы и хищный взгляд, купил торт, цветы, и приехал к ней. Она набросилась на меня с порога, сломала цветы, уронила торт и овладела моим телом. Тело не сопротивлялось, а скорее радовалось такому напору и поэтому дарило мозгу удовольствие. Мозг радовался этому удовольствию и таял от любви. Так таял, что сначала даже не услышал звонка в дверь. Ухо ему передало, что в дверь позвонили, но на это ухо он не отреагировал.
- Ты что, ничего не слышишь? – заорала она, - муж вернулся. Быстро на балкон!
- Как на балкон? Там же холодно!
- Я тебе принесу твою куртку, до завтра пересидишь, а рано утром он уедет. Днём он редко, когда бывает. Балкон угловой. Зайдёшь за угол, там тебя никто не увидит.
Позвонили ещё раз. Она побежала в коридор и вернулась с остатками торта, курткой и цветами.
- Ты ещё здесь?
С видом обречённого, я открыл балконную дверь и перешагнул порог.
- Сиди и не рыпайся. Завтра утром я тебя выпущу.
Дверь закрылась. Толкнув дверь, я понял, что она закрыла замок с той стороны.

Из прекрасного окна прекрасной квартиры на тридцатом этаже прекрасного дома, открывался прекрасный вид на Москву. Был виден даже Кремль с его звёздами, которые светились в темноте и, судя по всему, нагло улыбались. Балкон действительно оказался угловым, и, судя по всему, когда я зашёл за угол, из комнаты меня не стало видно. Я открыл окно, посмотрел вниз и тут же закрыл. Через окно бежать не получится. В прочем, до утра можно и пересидеть, а завтра утром оказаться на свободе, тем более, что, когда уйдёт муж, будет время продолжить то, что он так нагло оборвал сегодня. С работы на полдня можно и отпроситься, а сейчас нужно как-нибудь устроиться поудобнее и уснуть.
Я закутался в куртку по уши, положил под голову кулак и закрыл глаза. Спалось плохо, несколько раз я просыпался, разминая затёкший кулак и согревая замёрзшие конечности. Была середина октября, стояло бабье лето, но ночи были холодными, а этот проклятый муж – олигарх сэкономил деньги на утеплении балкона.
Под утро я всё-таки уснул, и уснул так крепко, что проснулся не сам, а от звонка мобильника. Звонила Катя, что меня немного удивило и насторожило. Я посмотрел на часы. Было без двадцати одиннадцать. Какая-то непонятная тревога рыпнулась на краю сознания и затихла, оставив от себя еле заметный след.
- Алло, - сказал я.
- Тихо! Тихо!!! - шикнула на меня Катя.
- Почему тихо? – спросил я.
- Он за стенкой.
- Кто?
- Муж.
- Почему он не уехал?
- Он заболел. Температура 39,5. Приходил врач, прописал ему постельный режим.
- И сколько он будет болеть?
- Врач придёт через две недели. Если всё будет нормально, выпишет
- Ты что, с ума сошла?
- Не кричи! Умоляю, не кричи!
- Сегодня ночью, когда он уснёт, ты меня выведешь. Поняла?
- Не могу!
- Почему?
- Собака залает.
- Какая собака? У тебя нет никакой собаки.
- У него есть. Пикенес, он его всё время с собой таскает. А ночью он спит у него в ногах.
Я не знал, как на это реагировать – плакать, или смеяться.
- Он у тебя что, пидор, чтоли? Муж, а не пикенес.
- Не смей говорить так про моего мужа!
- И что, ты предлагаешь мне тут сидеть две недели?
- Нет. Потерпи немного, я что-нибудь придумаю.
- Я есть хочу!
- Можешь съесть торт. А ещё там на балконе есть шкаф, справа от входа. В нём стоят банки с малосольными огурчиками. Можешь взять оттуда, только аккуратно, чтобы муж не увидел. Шкаф находится рядом с балконной дверью.
- Ты ещё и огурчики солишь?
- Нет, он сам солит. Это его слабость.
Я нажал на клавишу отбоя. Скорее всего, в мире есть только один олигарх, который всюду ходит с пикенесом и маринует на зиму огурчики. И этот редкий тип сейчас лежал через стенку от меня с температурой под сорок. Фортуна никогда не была на моей стороне, а сейчас она и вовсе повернулась ко мне задом, одновременно умудряясь издеваться надо мной своим беззубым ртом и виднеющимися вдали красными кремлёвскими звёздами. Неожиданная мысль пришла в мою многострадальную голову. Я схватил телефон и нажал на клавишу вызова.
- Что ещё? – спросила трубка.
- А что я буду пить? – поинтересовался я.
- Ну… придумай что-нибудь. Ты мужчина, в конце концов. И пожалуйста, не звони мне. Я могу быть дома с мужем, а он обязательно спросит, кто мне звонил. Он у меня такой ревнивый… И что мне ему отвечать? Я сама тебе позвоню.
Я бросил трубку. Замечательно. Я мужчина, и я сам должен выходить из ситуации, в которую меня завела женщина. Мне бы ещё хотелось узнать, как и куда я буду гадить, но я понял, что вопрос всё равно останется риторическим.
Торт, валявшийся на полу, почему-то есть не хотелось. Я выглянул из-за угла. На мгновение мне показалось, что я похож на совершающего диверсию в тылу врага партизана из старого советского фильма. Шкаф располагался в противоположной стороне балкона. Осторожно, гуськом, чтобы не быть увиденным через окно, я пополз в его сторону – надо сказать, балкон у олигарха оказался не маленьким.
Шкаф был битком набит банками, и я понял, что смерть от голода мне не грозит. Открыв одну из банок, я попробовал огурчик. Он оказался на вкус довольно терпимым, но сильносолёным, после чего я понял, что мне вполне может грозить смерть от жажды. Правда, пить пока не хотелось, но зато появилось острое желание избавиться от накопившейся ранее жидкости.
Я взял одну из банок и шмыгнул к себе в угол. Желание отлить усилилось. Я открыл окно, попытался разглядеть, не может ли кто-нибудь снизу меня видеть, понял, что не может, и встал на подоконник. В процессе облегчения я случайно взглянул на Кремль. Звёзды тоже посмотрели на меня полным презрения взглядом. Где-то под ними сидит президент и мудро правит страной, а я, в ответ на это, с верхнего этажа элитной многоэтажки… Мне стало стыдно.
Неожиданно зазвонил телефон. Это фигура речи такая, он всегда звонит неожиданно, даже тогда, когда ты сидишь и гипнотизируешь его в ожидании нужного звонка. В настоящее время звонок был совершенно ненужным. Посмотрев на экран, я тихо вскрикнул от ужаса. Звонил тот, про кого я совершенно и незаслуженно забыл в этой суматохе – мой начальник.
- Ты где? – спросил он, не поздоровавшись.
- Я?.. Дома… Заболел… я… вот…
Удивительный случай – отсутствую на работе по вполне уважительной причине, но, тем не менее, вынужден врать.
- Да?.. А почему ты мне не позвонил?
- Я хотел, но, понимаете… Температура 39,5, брежу я… Вызывали врача, он мне дал две недели больничного и постельный режим. Меня нельзя беспокоить.
- Чёрти что творится! – он говорил что-то ещё, но этого я не расслышал. Я отложил в сторону телефон и задумался. Телефон у меня хороший. Производитель уверяет, что способен работать месяц в режиме ожидания. На момент моего попадания в плен, он был немного разряжен, но не настолько, чтобы в ближайшее время оставить меня без связи. И почему ещё не придумали телефон, который способен вырабатывать воду?
Словно услышав мои мысли, с неба начал накрапывать дождик, довольно быстро переросший в сильный ливень. Как оказалось, над окнами балкона был установлен небольшой желобок для отвода воды, и вода из него сливалась как раз в мой угол. Оставалось только какую-нибудь ёмкость для этой воды. Я огляделся по сторонам, но ничего подходящего для этой ёмкости не нашёл, кроме… Ну конечно! Я открыл крышку банки и вывалил в окно содержащиеся там огурчики, не обращая внимания на укоризненные взгляды кремлёвских звёзд. Потом я подставил банку под струйку воды. Банка довольно быстро наполнилась, и я подумал, что, пожалуй, дождливой московской осенью от жажды я не умру. Умру я, пожалуй, от скуки. Или от холода…
Я закутался в половую тряпку, лежавшую около входа, и нашёл в телефоне дурацкую игрушку, попытавшись убить двух зайцев сразу. Зайцы не только не умерли, а начали издеваться над охотником: игрушка довольно быстро надоела, а тряпка совершенно не спасала от холода. Я предпринял ещё одну дерзкую вылазку за огурчиками, утолив тем самым голод. Огурчики оказались холодными. Я подумал, что если всё в большом мире взаимосвязано, то мой маленький балконный мирок тоже старается не отставать в этом. Когда утоляешь голод, на тебя сильнее нападает холод, а когда начинаешь бороться со скукой, от этого становится так скучно, что одновременно одолевают и голод и холод. Надо выбираться.
Я открыл окно и посмотрел наверх. Сверху был технический этаж и крыша. От неожиданно пришедшей в голову мысли, я чуть не подпрыгнул. Мой одноклассник, Васька Куроедов, занимался промышленным альпинизмом. Я схватил телефон и набрал номер Васьки. После обмена дежурными привесттвиями, я сказал:
- Вась, спасай меня. Срочно нужна твоя помощь.
- А что случилось?
- Я сейчас сижу на балконе своей любовницы, на тридцатом этаже элитного дома в центре Москвы. За стенкой лежит её муж олигарх, у которого температура под сорок, который не собирается выздоравливать и у которого собачка. Мне скучно и я хочу есть. Спаси меня, пожалуйста. Я знаю, что ты это умеешь.
- Я всегда знал, что ты кретин, но не до такой же степени! Я тебе Карлсон, чтоли?
- Нет, но ты альпинист. Залезь накрышу и спаси меня, там от крыши недалеко!
- Дурак! А кто меня туда пустит? Да в таких домах даже на установку кондиционера десять разрешений требуется! Что мне объяснять охране? Что мне надо спасать кретина, который застрял на балконе тридцатого этажа, потому что вдруг заболел муж его любовницы?
- Тоже мне, друг нашёлся, - сказал я, вложив в эту фразу весь существующий во мне сарказм, и повесил трубку.
Он ещё несколько раз пытался позвонить, но я триумфально не подошёл к телефону.

Ночь пришла гораздо медленнее, чем обычно. Сначала лениво зажглись кремлёвские звёзды, потом – фонари на улицах, а вслед за ними – свет в комнате катиного мужа. Звёзды были первыми и поэтому, как мне казалось, являлись причиной всех моих несчастий. Движимый большой нуждой, усиливаемой съеденными мной в течение дня огурцами, я снял штаны и выставил зад навстречу кремлёвским звёздам. Чем больше я опустошал свой кишечник, тем больше я заполнял свой мозг ненужной дребеденью, касающейся этих звёзд. Вся дребедень сводилась к одному – звёзды меня видят.
Я убрал зад, повернулся и показал звёздам язык. Им было всё равно, и от этого мне стало ещё хуже.
Я лёг на пол, закрыл глаза и моментально уснул. А что мне ещё оставалось делать в сложившейся ситуации?

Утром я замёрз, а потом позвонила Катя. Она сказала, что пока ничем меня обрадовать не может, и почему-то я этому не удивился.
Телефон показывал, что примерно пятая часть заряда уже истрачена. «С такими темпами его на две недели явно не хватит», - пришла мысль в голову, но тут же была с позором из головы выгнана: как можно допустить, что я тут пробуду две недели?! Я скоро выйду.
Только в это, почему-то не верилось.
Я достал ещё одну банку огурцов и поел, с прискорбием констатировав, что огурцы уже начали раздражать. Я вытащил огурец, открыл окно и застыл, высматривая жертву. Внизу бурлила жизнь мегаполиса – все куда-то бежали, чего-то хотели, к чему-то стремились; лишь один я смотрел на них свысока и был лишним на этом празднике жизни. Завыла сирена, а потом появилась милицейская машина. Я размахнулся и кинул огурец в надежде подбить вражескую колесницу, но не попал. Кремлёвские звёзды, с которыми я уже привык согласовывать все свои действия и от которых уже ждал реакции на свои поступки, меня осудили. Правда я не понял, за что – за то, что кинул, или за то, что не попал. Там, под звёздами, сидел мой президент и мной мудро руководил, посылая таким, как я несознательным гражданам, машины с блюстителями закона, чтобы несознательные граждане одумались и сделались сознательными. Мне опять стало стыдно.
Да, мне стало стыдно. Мне стало стыдно не только за то, что пытался подбить блюстителей закона, и даже в основном не за то, что внизу создают великое будущее, а я кидаю в это будущее малосольными огурцами; мне стало стыдно практически совершенно не за то, что бедный дворник уже второй день, чертыхаясь, убирает из-под окон солёные огурцы и дерьмо, искренне не понимая, откуда всё это берётся под окнами элитной московской многоэтажки; мне стало стыдно и невообразимо тоскливо из-за того, что они там все занимаются бурной деятельностью, копашатся как муравьи в муравейнике, а я тут сижу как трутень, ничего не делаю и только всем мешаю. Я схватил телефон и набрал заветные цифры.
- Катенька, умоляю, выпусти меня отсюда, - запричитал я, как только услышал знакомое «Алло», - придумай что-нибудь, ты ведь у меня такая умная!
- Ты что, с ума сошёл, - громогласно зашептала Катенька, - муж в соседней комнате, а ты мне звОнишь! Я же просила не звонить больше! А что, если он услышит?
- Катенька… Но я ведь так больше не могу! Я же не вытерплю!
- Я тебе сама позвоню, нытик.
И повесила трубку.
ЗвОнишь… Она говорит «звОнишь»… Тьфу, деревня, понаехали тут!

Телефон сел на пятый день. Эти наглые коммерсанты меня обманули, а я повёлся. Кремлёвские звёзды смеялись надо мной, вместе с ними смеялся президент и вся его свита. Наверное, я слишком много играл в телефонные игрушки. А что мне ещё оставалось делать?
Я остался один, без связи с внешним миром и с годовым запасом огурцов. Годовым, потому что я понял – больше ни одного малосольного огурца никогда в жизни ни за какие коврижки не съем, даже под страхом смертной казни. И ещё я понял, что больше я не могу сидеть на этом балконе – я замёрз, оголодал и загадил всё вокруг. Кого я пытался выгораживать? Её? Ту, которая даже пальцем не пошевелила, чтобы вытащить меня из плена, в который она меня сама и загнала? Надо действовать. И действовать нужно решительно.

Я встал в полный рост, вероятно впервые со времени моего заточения, открыл шкаф и взял новую банку с огурцами. Вооружившись этой банкой как пролетарий булыжником, я размахнулся и, вложив в свою руку всю силу ненависти, за долгие часы заточения накопившуюся во мне к олигархическому классу, швырнул её в стекло балконной двери. Стекло покрылось трещинами и осыпалось. Словно бэтман, я просунул руку в оконный проём и открыл дверцу.
Он был в ужасе. Он схватил свою маленькую собачку, писающиюся от ужаса и пытался ей прикрыться, словно щитом. Он метался по своей огромной кровати, пытаясь всочиться в щель между двуся атласными подушками. Я возвышался над ним, как орудие пролетариата, концентрируя в себе всю злость угнетённых и порабощённых. Надо было что-то сказать, но ничего не приходило на ум.
- Я ужас, летящий на крыльях ночи, - вырвалось у меня непроизвольно.
- Возьмите всё, - проблеял он, - только не убивайте!..
Катя сидела в противоположном углу комнаты, бледная, как мука высшего сорта. Лишь её огненный взгляд концентрировал в себе всю гамму её противоречивых чувств.
- Живи, смерд, - процедил я сквозь зубы и направился к выходу. Собачка осмелела и противно тявкнула. Мне было всё равно. Я был свободен.