Девушка готовится к чемпионату по азиатской настольной игре го. Тут нет ничего необычного. Давно никто не удивляется, что женщины водят автомобили, занимают ответственные государственные посты, служат в полиции и армии, тягают штанги, пишут стихи, снимают кино, создают прибыльные предприятия… Женщина может почти всё. Ей, правда, по-прежнему нельзя быть машинистом поезда московского метрополитена, но если очень хочется (Катя выяснила это недавно, в последний отпуск), можно поехать в страну с забавным названием «Тунис» и в тамошней столице поступить на соответствующую службу. У них метро коротенькое и проложено большей частью над землёй и при этом, конечно, не такое красивое, как наше, зато в стране мягкий климат, растут полезные финики, а все мужчины знают французский, и никто никуда не опаздывает…
     Женщин тут уважают. Катя чувствует это, склонившись над очередной партией. Вечером в отеле в самом разгаре развлекательные программы («анимация» на западный манер), но набралось немало желающих понаблюдать за игрой: тунисцы, русские, французы, англичане, итальянцы… Напротив неё костлявый старичок с кожей землистого цвета, гибкими длинными пальцами. Он играет чёрными и делает первый ход; его глаза влажные и неподвижные, как у рыбы; увидев его впервые, Катя подумала, что если когда-нибудь решит изобразить «пустые глаза», то вспомнит именно его. У неё, по собственному скромному мнению, глаза необыкновенные: светло-серые – на солнце они искрятся невероятным бриллиантовым сиянием, поэтому многие думают, что она носит линзы, а у неё же отличное зрение: ей бы стрелять в тире… руководить крупным предприятием, тягать штангу, управлять поездом московского метрополитена…
     Пашу, своего нынешнего друга, она часто просит не залипать и говорит, улыбаясь:
-Приём-приём, Земля вызывает космос.
     Её трудно вывести из равновесия, потому что она знает, что от нервов, от курения и алкоголя портится кожа. Красота – основной женский актив, а молодость – условие, обеспечивающее ему чуть не половину. Ей до сих пор дают двадцать два, а Катя, имеющая склонность к самоиронии, рассматривает себя в зеркало и говорит, что это даже многовато. Ей скоро тридцать. Паша её идеализирует, он любит её последние четыре года, и она глубоко, удовлетворённо выдохнула, когда он сказал (в ответ на «приём-приём»):
-Да, я с тобой. Знаешь (и далее, реагируя, может быть, на «космос», а может, и просто так)… я тебя люблю.
     Вот такое признание. А случилось это в конце июня, в фуд-корте какого-то торгового центра, после похода в ИКЕА. Он ел вредные куриные крылышки, она пила невкусный горячий шоколад. Он купил себе в квартиру коврик для ванной, она – комплект постельного белья тёмно-синего цвета. Он заплатил, это было ко дню рождения.
     Для начала Катя придерживается баланса защиты и нападения – ее белые камни отсекают ближайшие углы игрового поля. Старик громко хрустит пальцами, несколько женщин покидают толпу и идут на дискотеку, по пути обсуждая странное, поразившее их затмение: с чего это вдруг им понадобилось наблюдать за этой непонятной медленной игрой? Соперник выстраивает чёрные камни по правой стороне, ставит россыпь по центру, затем пропускает ход. Водянистые глаза скользят по изгибу бархатного плеча, по лиловой полоске платья-сарафана, но чешуйкам летних туфель… Наконец, старик опускает взгляд и замирает в полной неподвижности, кто-то громко вздыхает. Катя поправляет волосы и просит Пашу принести сладкого чая с листочком мяты. Потом он уйдёт на дискотеку. Он классно двигается и любит танцевать.
     Если в течение дня Катя не занимается спортом, окружающие могут оказаться в опасности. К счастью, она составила такой график рабочих будней, чтобы всегда иметь час-полтора на зал. Давно еще один инструктор по спортивным танцам пригласил её на фотовыставку какого-то американца, которая шла в районе Китай-Города (из памяти безнадёжно выветрились все остальные подробности: имя, адрес, даже месяц и даже год). Сначала они долго стояли в пробках. За окном была то ли гроза, то ли снегопад.
-Классно, что ты никогда не динамишь, - сказал этот инструктор (вроде бы его звали Кирилл), он как раз избежал очередного ДТП на скользкой трассе.
-Я стараюсь жить, - она задумалась, - ммм, открыто. В смысле к миру лицом… Или как бы это лучше сказать? В общем, не отказываться от людей, от новых возможностей, новых знакомств…
     Тем вечером Вроде-бы-Кирилл сказал:
-Когда я хожу на такие выставки, особенно на иностранцев, мне каждый раз хочется одно понять: почему у них классные снимки, и их включают во всякие топы, а у меня – просто снимки, и их никто не покупает, – и вообще почему они никому не нужны?
     Катя приподняла бровь и понимающе улыбнулась. На фотографии, напротив которой они стояли, был запечатлён убитый, лежащий на боку иракский повстанец, над ним стоял солдат, которого видно только по пояс. Глаз мертвеца смотрит в дуло американского автомата с ужасом, а ведь он уже десять минут, как не существует. Но Катя не хотела долго думать о смерти.
     У неё есть братик, который тогда закончил вторую четверть второго класса (о, это значит, год на дворе стоял две тысячи четвёртый, и была зима!), и она вспомнила недавнюю сценку: мама привезла его в Москву, они втроём пошли в ресторан на ВДНХ. Катя показала ему, как пользоваться вилкой и ножом, как правильно сидеть за столом, объяснила, как разговаривать с официантом и делать заказ, что после чего есть, и всё в этом духе. Миша подошёл к событию крайне серьёзно, держал спинку так же прямо, как сестра (…он всё выспрашивал накануне: «а ты накрасишься в ресторан? А оденешься красиво? Наденешь платье? Тебе так идёт красный» - поэтому на её губах красная помада, в ушах блестят те немного сюрреалистические серьги из Барселоны, она в светло-розовом платье с цветочками на тонких прямых стебельках…), и с важным видом листал меню. Ему немного мешала салфеточка, заправленная в ворот чёрной, с белым узором, рубашки. Когда у него выскользнула и упала на пол вилка, Миша не шелохнулся. Катя с мамой переглянулись, появился официант – вполне типичный, затравленный жизнью кареглазый юноша. «Что будете заказывать?». Мальчик вежливо произнёс: «Молодой человек, замените мне, пожалуйста, прибор». Официант с улыбкой скосился на Катю, та в одну секунду подавила смех, подняла совершенно серьёзный взгляд и кивнула.
     Настоящий мужчина, - думала Катя про братика, на деле ей сложно было воспринимать его иначе, чем самого замечательного, дорогого ребёнка на свете… Почему в Москве все ребята такие замороженные и никогда не посоветуют, как одеться к тому или другому мероприятию? Им будто всё равно, как она выглядит! Зато потом как уставятся… – она поправляет браслет на левой руке (несколько звёздочек, серебряных колечек, сердечек, ещё какая-то ерунда, а в большом овальчике – крохотные, с позолоченными стрелочками, часики) – вот как сейчас этот старикашка…
Катя идёт в атаку: будь снисходителен, когда вторгаешься в сферу влияния противника, но всегда отвечай атакой на атаку. Ей хочется заметить старичку, что тот, кто чрезмерно стремится к победе, не победит… Однако он опускает ледяной равнодушный взгляд на доску. Зрителей остаётся не так много, зато подошло несколько малышей. Катя внимательно, ласково глядит на девочку в синем платье, с красным цветком в волосах. Она любит детей, любит представлять, какой будет её собственная семья.
-Ты хочешь много детей? – когда-то спрашивала подруга, шесть лет назад этот вопрос ещё не успел надоесть окончательно. Катя смотрела на неё в зеркало – та делала ей пробор, чтобы заплести две тонкие косички. До двадцати у Кати были волосы ниже талии, потом она постриглась, с тех пор они не вырастают длиннее, чем до плеч.
-Главное, хочу крепкую семью.
-Ну, крепкая семья может и из двух человек состоять. … Какое же у тебя платье красивое… - подруга переползла в шёпот: в соседней комнате сопел Катин мужчина (богатый), и, конечно, им не пришло бы в голову, что он мог подслушивать. А он, подумав: «из одного-то – вообще самая крепкая семья», - устало усмехнулся и уснул. Посреди ночи Катя разбудила его с нежной улыбкой. Ещё с тех, довольно далёких времён, её поцелуй пах сладким чаем с мятой.
     Под утро он все еще крепко спал, а она в стотысячный раз вела взглядом по узору на стене, и думала: «Как же это внешние, красивые проявления любви – подарки, записки в цветах, смс, ночные разговоры, секс, – могут потерять всякое наполнение, сделаться рефлексами нахождения в одном с ним пространстве». И от мысли о пустоте самых прекрасных жестов сделалось горько и хотелось заплакать… а на улице, как назло, зарделась удивительно красивая заря! А под рукой не было ничего, чтобы запомнить, и тогда Катя зажмурилась, но перед глазами вспыхивали и гасли зарывшиеся в самую подкорку узоры, чем-то похожие на рисунок вен костлявого соперника-старика…
     Вокруг уже от силы три-четыре парочки да несколько одиноких мужчин, из которых кто-нибудь наверняка заявился с контрактом. Стоило Кате пару месяцев назад повторно порвать со своим агентством, со словами что с модельным бизнесом они больше не разговаривают, как независимые агенты принялись бегать за ней с удвоенным интересом, даже на отдыхе умудряются найти и достать!.. Старик атакует группу белых камней в центре доски; у камня на крайней правой горизонтали осталось одно дыхание, что ж…
     Печальная аксиома: все переживания, тревоги, жизненные неудачи, которыми не с кем поделиться, моментально отражаются на внешности. Однажды Катя битый час глядела на морщину, появившуюся за одну-единственную ночь, и всё не могла решить, плакать ей или смеяться. Если морщины будут теперь, как прыщи, вскакивать по ночам (при том, что она уже много лет как не позволяет себе хмуриться), то может пора запереться дома и не выходить иначе как после захода солнца или замотанной в платок?.. Зато стало ясно, что с подслушивающим мужчиной пора заканчивать. Она приняла это несчастливое утро как последний знак.
Он давно превратился в парализованный эгоизмом мешок с деньгами. Мне, пожалуй, рассудила Катя, даже стыдно продолжать из него брать; он же меня не любит, ну, совсем; он, если бы мы договорились, согласился бы: «доброе утро» - чек на сто евро, кофе в постель – чек на триста евро, секс до полудня – чек на полторы тысячи евро… да он бы любое действо, где надо проявлять эмоции, с радостью заменил бы циферками, а нужна я ему только для выходов в свет – как самый дорогой аксессуар, хотя это было известно с самого начала и первые месяцы даже возбуждало, а сейчас… Нет, на этих приёмах, премьерах, ужинах бывает даже весело, «прикольно», особенно в посольствах: в том месяце они побывали в американском, британском, испанском – там везде классные ребята, но сколько можно блуждать по жизни, как по лабиринту, окутанному опиумным дымом?! Я сейчас должна уйти, должна сейчас!..
     Катя не привыкла, чтобы в её спокойном, кристально чистом сознании (она не пила алкоголь уже восемь лет) начинала с такой бешеной частотой пульсировать какая-либо истеричная мысль. Она бросилась к шкафу, думала собирать вещи, потом остановилась, презрительно фыркнула и вернулась в ванную, чтобы привести в порядок лицо. А вещи… небольшой сумочки будет достаточно. Наклонившись к раковине, она застонала от резкого приступа мигрени. По привычке, также отрубленной и растоптанной больше восьми лет назад, пальцы шелохнулись в характерном жесте, словно сжимая не зубную щётку, а сигарету в мундштуке… «Ну уж точно не глупенькая, вызванная случайной морщинкой истерика заставит меня закурить», - гордо сказала Катя, а уже через час сидела в такси.
     Тут, признаться, её настигло замешательство, вспомнилась сценка из советского кино: «куда едем?» - «не знаю» - «вылезайте» (не без угрозы). Но в капиталистическом десятилетии таксисту ни к чему выдворять пассажира, тем более такого симпатичного. Молодой грузин с искренним восхищением рассматривал фигуристую девушку, половина её лица была закрыта очками «гучи».
-Да не знаю, не знаю я, - раздражённо повторила она, хотя он молчал: красивых женщин поторапливают только конченые циники. – У меня вообще в кошельке полторы, по-моему, тысячи… Тьфу, блять!
     Грузину не понравилось, что расстроенная красавица разговаривает на обычном матерном русском языке. В пути Кате вспомнилась ещё одна удачная фраза из фильма, правда менее старого и почтенного: «Женщина, - говорил злодей, по-злодейски сверкая глазами, - как обезьяна: никогда не отпустит одну ветку, не ухватившись за другую». Неправильная я обезьянка, грустно усмехнулась Катя, к ней вернулось спокойствие, она поняла, что первой остановкой должен стать банкомат…
     В тот же день завязался её повторный, продлившийся четыре года роман с модельным бизнесом. Она даже сочинила об этом киносценарий, в котором удачным было только название: «Возвращение в серпентарий». Катя любила красоту, необязательно свою (в смысле – свою обязательно, но часто, по настроению, она признавала и восхищалась существованием чужой), так что жить среди красивых мужчин и женщин, среди красивых декораций, в звоне сердцебиения красивого, богатого города доставляло ей удовольствие. Расплатилась она вполне переносимой карой, а именно – пожизненной хронической усталостью. Это лечится: болезнь вымывают на тёплых средиземноморских пляжах, выветривают, лёжа на берегу, вдыхая предвестие преждевременных юго-восточных муссонов, высушивают под горячим солнцем пустыни Мохаве, в гостинице для экотуристов, мечтающих вылечить хроническую болезнь легких (с верхнего этажа видно, что неон Лас-Вегаса за одним из горизонтов никогда не гаснет).
-Le go m'aide se détendre. Mais, a mon view, c’est pas logique, vous êtes d'accord? (Го помогает мне снять усталость. Хотя вроде это совсем не логично, согласитесь? – фр.) – говорит она сопернику, когда гаснет верхний свет в лобби. Последние зрители давно испарились, дежурный ночной клерк с ресепшна сопит в просторном кресле.
-Ton tour. (Твой ход – фр.)
     Катя едва не теряет один из углов доски, занятый в начале партии, чёрные начинают доминировать, но она агрессивно атакует несколько слабых групп камней. Соперник подпирает рукой подбородок и усмехается. Пожалуй, впервые его глаза выражают что-либо, кроме холодной, отстранённой задумчивости. Катя кивает, словно поняв что-то в его взгляде. Она снимает и убирает в сумочку серьги в виде трёх уменьшающихся от нижнего к верхнему белых циферблатов, распускает волосы, кладет голову на ладонь и смотрит сквозь соперника. Почему при ярком освещении он чудился таким отталкивающим? Сейчас, напротив, ей хочется говорить с ним без остановки, тем более она действительно любит французский:
-В этой стране я скоро и впрямь поверю, что у меня открываются экстрасенсорные способности. Знаешь, несколько лет назад отец говорил мне, что к тридцати я начну видеть и знать то, чего не могла ни увидеть, ни услышать. Ха-ха! Папочка у нас молодец! У меня, то есть. Он, знаешь, мог бы мне многим помочь, он уже большой человек, вице-адмирал, через год выйдет на пенсию, но когда мы с мамой его о чём-то просили, он одно отвечал (ей – а мне как бы и незачем отвечать, «малявочке»): «вернёшься ко мне – помогу». Представляешь? Уже скоро тридцать лет, как в разводе, а все еще любит её, как мальчишка. Удивительно. Влюблённые старики, эх!… А вы? Вы давно были влюблены в последний раз?
     Старик перекидывает между пальцами один из камней, который забрал у Кати, проигнорировав её атаку на центр, затем опускает его на стол.
-Твой ход.
-Разговорчивый… - она почему-то теряет спокойствие и разворачивает слишком широкую атаку, хотя это уже всё равно.
-Так вот, гадалка ему сказала, что к тридцати у меня что-то такое проявится. И знаешь, я, правда, теперь иной раз замечаю, что вижу наяву то, о чём раньше писала картины.
-Картины? – переспрашивает соперник, почему-то хватаясь за это слово.
-О, очнулся. Ну, извини, теперь уже я помолчу, подумаю, - Катя склоняется к доске. Почему-то ей начинает казаться, что его пристальный взгляд забирается к ней в голову и слышит всё, о чём она рассказывает, не произнося ни слова.
     Раньше, когда меня одолевал этот удивительный ступор, я не знала, что такое бывает у многих. У меня с детства этот нарциссизм, когда я думаю, что переживаю какое-то уникальное состояние. Но потом, мне было пятнадцать, я познакомилась с Лёшиком… Лё-ши-ком, Лё-ша, как «кот» произносится, да, - поясняет она на тот случай, если старик действительно читает её мысль на французском. И он, Лёша, первым доказал мне, что не бывает ничего нового, но что каждая секунда – крохотное чудо. А вообще всё, что он говорил, потом сбывалось. И это правда, что надо быть открытой, но не так, чтобы гоняться за людьми, а так, чтобы идти с ними рядом; и что не надо отказываться от выставок, кино, театра; и что спорт помогает снять агрессию; и что любовь иссыхает, жесты её опустошаются, и тогда надо уходить, как бы больно и страшно ни было… Лёшечка! Да если бы я была поглупее и повосторженней, я бы сказала, что ты был для меня, как маленький, ручной божочек, на которого я молилась по утрам, и в обед, и ночью – бессознательно, когда снилось, что я с ним, что мы занимаемся любовью… а просыпалась я разбитой, словно вовсе не спала, но снова было пора молиться.
     …Прекрасно, да? Он предупредил, что иногда наступает ступор, и тогда спотыкаешься о любую мысль, даже о самую простую. Это интеллектуальный ступор, сказал он. А он же был мой первый мужчина – первый, кто поцеловал, первый, с кем я проснулась, первый, кто сделал мне больно и который одним словом исцелил боль. Я думала, что никогда-никогда, если это будет не он, – не переживу ничего подобного! – а повторилось… и много раз. Счастье почему-то не зависит от лица, от улыбки, даже от запаха или цвета поцелуя… О, я говорила тебе, что поцелуй у Лёши был ярко-красный? А у Паши, моего нынешнего, – зелёный, а у того инструктора с фотовыставки был бордовый; а когда меня целует братик (ему уже пятнадцать, не могу даже представить эту цифру) – это прозрачный, воздушный солнечный зайчик, долго не могла нарисовать…
     Катя беззаботно смеётся. Партия проиграна. Старик занимает всю правую половину поля, окружает целые участки, игнорирует контрвыпады… Она с тёплой улыбкой, даже не думая обижаться или просить реванш, смотрит на своего умного соперника. Ей снова хочется поболтать…
-Про картины, правда, пришлось спрашивать уже у другого, не у Лёши. Другой сказал: ты распыляешься, у тебя ничего не выходит, разбей полотно на объёмы и работай с фрагментами. Импровизируй, двигайся от точки к точке и постоянно уничтожай неглавное. Избавься от лишних деталей, потому что «произведение» – это когда нечего больше отсечь. Когда ты станешь лёгкой в картине, останется только доработать углы, и она включится сама собой.
     Первый раз у меня получилось именно с той картиной, которую я на днях встретила здесь. Сколько же прошло времени с тех пор, как её нарисовала? Девять, если посчитать, лет… Закат, пески, верблюжий караван… Я раскроила её, как он подсказал, и поместила Лёшика в центр. Вон он, гляди (она мысленно повесила картину на ближайшую колонну), вон, в самом центре, мой человек-светлячок. Я почти спрятала его фигурку, не хотела, чтобы видели все подряд. Ладно, неважно… Он был первым фрагментом, который я сделала, потом левее – пески, правее – пески, заходящее солнце, караван… Я потушила все швы в тени, да и от самого Лёшика осталась почти одна лишь тень, поэтому его там никто не замечает, он только для меня, это же единственное, что у меня от него осталось. А картину я давно подарила – одному из начальников, когда увольнялась. Но это же не страшно – я новую нарисую, если вдруг начну забывать.
     Старик меланхолично кивает и постукивает указательным пальцем по доске. Чёрные камни занимают две трети пространства, белые прижимаются к Катиному левому углу, остаётся несколько ходов, которые ничего не решат.
Это партия для них далеко не первая, Катя не находит повода удивляться. Она продолжает играть, чтобы слушать, как камень прикасается к дереву.
-Останься со мной, - шёпотом просит она. – Сейчас бы тебе исполнялось сорок лет. Посиди со мной. Сегодня бы у тебя был день рождения… Посиди… А помнишь: ты показал мне ещё хороший фильм? Я и о нём думала в той попутке. Там было (я говорю по памяти, ты понимаешь): «Смотри, вот мои и твои следы на песке – здесь я шёл рядом с тобой. А здесь следы только одного – здесь я нёс тебя на руках». Разве они пишут и произносят такие слова не для того, чтобы в самой тёмной ночи мы, маленькие напуганные дети, могли улыбнуться, почувствовать себя смелыми и сказать: «глупости»?
     Одиннадцать лет назад, вечером, когда Катя выкурила последнюю в жизни сигарету, шёл проливной дождь, друзья ловили для неё машину. Катя болтала с подружками, обнимая, чтобы не замёрзнуть, именинницу. Наконец, ребята поймали помятый белый «Опель». Заднее сидение было завалено каким-то скарбом, поэтому водитель попросил сесть впереди. Катя выпила два бокала шампанского и хотела спать. Они ехали через неправдоподобно плотную пелену дождя. Она хорошо знала дорогу, но из-за ливня едва угадывала повороты, а вскоре поняла, что они едут совсем не туда.
-Где мы?
-Надо завернуть заправиться, - сказал водитель, щёлкая семечки. Через минут пять они остановились на плохо освещённом пустыре. Слева тянулись гаражи, справа шумел лес. Дождь унялся, но ветер сильно раскачивал чёрные макушки деревьев.
-Я за канистрой, скоро приду.
     Когда за водителем захлопнулась дверь, она отыскала в сумочке телефон, написала смс: «номер 183.запомни» и приготовилась в случае чего кому-нибудь её отправить.
     За четыре месяца до этого, перед майскими праздниками, они с Лёшей договорились встретиться возле «Тушинской» и погулять. Он никогда не опаздывал, а тут она ждала уже лишних двадцать минут, когда пришло сообщение: «прости, не смогу, плохо себя чувствую». Катя вынула из телефона аккумулятор. У них с Лёшей были «свои» телефоны – два номера и две трубки, о существовании которых никто больше не знал. Она вернулась домой и до своего отъезда, полтора долгих солнечных дня, не включала интернет, и плакала, представляя себе ту, из-за которой он её бросил. На выходные уехала на дачу, в воскресенье вернулась. Когда она приняла душ и поужинала, мама собралась духом и сказала:
-Катя, звонила Лёшина мама. Он в ночь на субботу умер, что-то с сердцем. Завтра похороны.
     Она испытующе смотрела на Катю, а та, зная, чего от неё ждут, и сама ожидая от себя того же, после получасового молчания, наконец, кивнула и ушла в комнату. Здесь она тоже не заплакала, а включила компьютер и прочитала сообщения в аське: «привет, ты очень на меня злишься?», «прости», «Эй, ты тут?». Катя написала: «я не злюсь, я тут», сидела некоторое время, по привычке ожидая ответа, потом вздрогнула от молниеносного приступа ужаса, столь беспредельного, что она едва не ослепла, а затем, собрав все силы, сказала себе, что всё это глупости и удалила контакт.
     Когда ветер окончательно стих и лес сделался неподвижным, она очнулась, тряхнула головой и, сказав себе: «глупости», - удалила неотправленную смску. Водитель вскоре вернулся, и они поехали дальше, домой.
     Доска готова для новой партии. Старик сидит, откинувшись в кресле, с закрытыми глазами, в его руке зажат белый камешек. Катя думает, что он давно уснул и её никто не слышит, ни одна живая душа.
-Кроме «твой ход», я ни слова не знаю по-французски, - вдруг говорит он, - но если хочешь, расскажи ещё раз.