Пока дошёл до четвёртого этажа – четыре раза вспотел от страха и заплакал. Но никто же вилами не гнал. На площадке напоследок нервно перекурил, стрельнул фильтр на нижний пролёт, достал из кармана мятую бумажку и перечитал: улица, дом… (самый бандитский район, да). Второй подъезд, четвёртый этаж, направо. Всё верно.
Дверь как дверь, вместе со стенами разрисована неприличными рисунками и покрыта надписями, из которых особенно выделялась: «Пиздюли здесь. Без обеда, без выходных, без ограничений».
Вздохнул, отыскал среди граффити кнопку, позвонил.
«Бля-бля-бля!» - раздалась весёлая мелодия. Я ждал. Уже собрался звонить ещё раз, и тут из-за двери раскатисто громыхнуло, словно больному бегемоту наступили на ногу в трамвае:
- Хто там?!!
- Яаааа…
- Пароль!!!
Я опешил и законно спросил:
- Нахуя?
- Правильно, - буркнуло за дверью, и опять взревело: - Логин!!!
- Чо за хуйня? – доверчиво уточнил я.
- Правильно, - забрякали цепи, застучали тяжёлые удары, будто от скалы отковывали Прометея. Потом дверь распахнулась.
Вот такой я её и увидел – в рискованной мини-юбке и сталинском френче, почему-то расписанном красными и фиолетовыми загогулинами. Она была выше меня ростом, красива, уверенна, загадочна и недоступна.
Смерила мою тушку взглядом и угрюмо поинтересовалась:
- Чо надо, бля?
- Ну, это… мне пацаны сказали… если к вам, то можно потом… ну типа там – премия… эта… пулицерская… или букерская… или вапще…
- Чо?!! – она округлила глаза, рухнула пацтул и стала кататься по полу, издавая ацкие звуки типа «бугога!» и «мва-хха-ха!» Потом отдышалась, поднялась и спросила:
- Натпесь на двери четал, мудила? Четай!
Я послушно выглянул и снова упёрся взглядом в «Пиздюли здесь».
- Рамсы бля не папутал? В плане – адресом не ашыпса?
На другой стороне лестничной клетки блестела изящная розовая дверь с изразцами и золотой табличкой «Букеровские, нобелевские и прочие премии – только у нас! Мы вас ждём с нетерпением!»
Я стал долго колебаться, примерно две секунды, потом развернулся и сказал:
- Не. Не ошибся. Тем более, вы мне уже понравились!
Она прищурилась и ответила:
- Ну смотри, браза. Никто тебя вилами не гнал. Заходи. Водку будешь? – и помахала початой литровкой.
- Водку… хотелось бы. Только у меня от неё это… типа дисфункция… иногда.
- Чо бля?!! – изумилась она.
- Ну, хуй хуёво встаёт… извините.
- Ишь ты, какой шустрый, - она посмотрела уже с любопытством. – Ладно, пошли на кухню. Если не мудаг – освоишься.
Вот так всё и началось. А дальше – это уже продолжение.
ххх
По дороге она представилась:
- Контркультура меня зовут. Можно попросту – Духовность.
- Счастлив. А я – Неофит. Можно попросту… Неофит.
Она заглянула в холодильник и почесала репу:
- Ых, бля. Давеча Голодная Кума заходила, так что придётся того, без закуси. Ты готов?
- А хуле. Сигареты есть, на литр хватит.
- Малацца. Хоть штото умееш.
И мы стали бухать и курить, я после стакана отважился прочитать ей философичный стих собственного сочинения, она опять валялась по полу и дрыгала ногами. Потом вытерла слёзы и сказала:
- Гавно. Но слыхали и хуже, такшто тренируйсо, уебан.
Так продолжилось наше знакомство. А дальше начались удивительные картины, которые никак не объяснить глюками или белкой, да и выпили-то чутка.
- Эсличо, не удивляйся разной хуйне. У меня душа широкая, и дом – как проходной двор.
Я не успел удивиться, а в коридоре уже затопали 179 татарских ханов. Они уселись на полу в турецкой позе «лотос», достали из-за пазух пиалы и стали потреблять конопляный мёд, заедая самодельными канапе из мяса убитых врагов. Порой они вскрикивали разные страшные слова типа «Хуй!» или «Неновиздь!», радостно смиялись и пили дальше. Потом вытерли рукавами рты, достали кривые сабли, вскочили и со страшным шумом убежали кого-то убивать.
- Вот примерно так, - сказала она. – Пошли в комнату, хуле тут сидеть, всё равно жрать нечего.
В комнате меня сразу потрясла изящная конструкцыя на этажерке, я даже протянул руку со словами:
- А етто чо за моделька?..
- Стоять!!! – вот тут уже был реальне крик, как бутто бегемоту в трамвае отдавили ногу а потом ищо и оштрафовали в качестве зайца. – Ты чо?! Моделька… Это реальне фигура типа Сфинкс, зарубежного произвоцтва, из чистого золота. Руками лучче не трогай, близко не подходи и желательно не присматривайся. Не одобряет.
- Хуясе… - я попятился и сел в кресло. – А тогда это – чо?
Неподалёку от заграничной фигуры на жерди сидел крупный попугай с редкостно наглым еблетом. Он вдруг раскачалса, подпрыгнул, заорал:
- Убей ридака – спаси бобра! – и начал срать, пытаясь достать гавном до золотого изваяния.
- Ему-то почему можно? – робко поинтересовалса я.
- Дык хуле взять. Йобнутый Птиц, чо поделаешь.
Я смирился, но начал резко завидовать, почему люди не летают.
Из прихожей послышался скрип и шкрябанье, в комнату вошёл лысый крепыш на лыжах, небрежно кивнул и направился к запретному изваянию. Подошёл и начал с ним негромко пездеть и даже порой похохатывать.
- А этот – тоже птиц? Или йобнутый?
- Не. У него просто - Лыжи. И вапще.
Я не стал уточнять, просто начал резко завидовать лыжникам. У меня-то лыж не было, одна сплошная дисфункция.
Потом раздался жёсткий стук сапог, и в дверях образовался немецкий офицер в форме штандартенфюрера, но со звездой Героя Советского Союза на кителе, табуреткой в руках и двумя боевыми таксами на поводке. Он прошествовал в центр комнаты, установил табуретку, взобрался на неё, а таксы обучено уселись по бокам.
- Стихи! – закричал фашист по-русски. – Приветственные стихи, - значительно глянул на меня, воздел руку в поэтическом жесте, который в данной ситуации смотрелся несколько двусмысленно, и стал излагать:
- Приди к Духовности скорее,
О мой печальный неофит!
ШелкА знамён над нами реют,
Огонь дорогу озарит! – и т.д.
Закончив, он сдержанно поклонился, спрыгнул на пол и строевым шагом покинул помещение. Таксы удивлённо посмотрели ему вслед, переглянулись, схватили табуретку и тоже убежали.
- Это… кто? – выдохнул я.
- Сам не видишь? Штирлиц, естественно. Работает под прикрытием. Щас, например, под прикрытием акросов.
Ну, хотя бы про акросы я тогда уже кое-что знал. Припомнил строчки, составил буквы. Получилось «Пошол нахуй». Эге, подумал я. Сурово…
Потом появился мужик с бородой. Вероятно, знаменитый, поскольку за ним тянулся длинный шлейф почитателей, норовящих подсунуть ему что попало, лишь бы получить заветный автограф. Один даже кошку подсунул.
Мужик занял место во главе комнаты, взял в руки белые листочки, пробормотал: «Блять, очки забыл…» - и начал читать стихи. Стихи тоже были знаменитые, поэтому он произносил только одно слово, типа «Заебало» или «Ксюша» - и слушатели радостно рыдали, хлопали в ладоши и орали: «это пиздец!», «жгёт напалмом!»
Завершив чтение, мужик закричал:
- Книги – зло! Книги – в огонь! – и тут же поджог свои рукописи. Собирался уже занавески поджечь, но восторженная толпа унесла его на руках в кабак к какому-то Петровичу.
Не успел я вытереть слёзы восторга, как пришёл новый незнакомец. Посмотрел мне в глаза и мрачно сказал:
- Я, бля.
- Я тоже, - логично ответил я.
- Чо бля тоже? Бля.
- Я тоже – я.
Незнакомец без замаха влепил мне щелбан в лоб, одним движением произвёл ловкий пендаль и добавил:
- Не выйобывайся. У меня нож в кармане.
На том и разошлись.
Когда из кухни вышел очередной персонаж, я на всякий случай инстинктивно вздрогнул. Этот опять был с бородой, но более тихий и задумчивый. Он приблизился, вздохнул, вытащил из кармана штанов полный стакан прозрачной жидкости, от которой по комнате разнёсся отчётливый запах кукурузного виски. «Ну… - произнёс бородатый. – Кажысь, уварилась…» - и неторопливо освоил стакан. Улыбнулся, прикрыл глаза, прислушиваясь к путешествию огня по организму. Потом достал из другого кармана другой стакан, тоже с аппетитом приговорил, похлопал меня по плечу и сказал доверительно:
- Молодой человек! Выпили – так и ведите себя… - и с достоинством удалился.
ххх
Потом я насмотрелся всякого, поскольку приходил к ней часто, каждый день, порой даже вместо работы и семьи. Обо всём, однако, не расскажешь, а кое о чём – и не надо.
Например, я не всегда себя «вёл». Иногда заходил пьяный в дрова, начинал дебоширить, ругать хозяйских друзей и подружек, и вапще – выйобывацца. Тогда она меня прогоняла методом вышвыриванья за шкирку вниз по лестнице. Наутро я раскаивался, приходил с цветами, долбился в дверь, звонил, но мне вместо радостного «бля-бля-бля» отвечало угрюмое «пашол нахуй».
Через неделю она прощала, и я снова окунался в мир веселья, радости и Духовности. Так случалось не раз, поскольку она была сурова, но отходчива.
Однако наконец наступил тот день, когда всё изменилось. Когда я услышал:
- Понимаешь, ты больше не приходи. Так надо.
- Почему?! – закричал я тысячу раз.
- Просто – не нужно. Может, я и сама не знаю, почему.
ххх
Конечно, я сразу не сдался. Я всё равно приходил, торчал под окнами, переодевался и проникал путём обмана. Она усмехалась, быстро распознавала мои хитрости и снова выставляла за дверь, в тоску и одиночество.
Шло время, и однажды нашёлся другой приют, где тоже было весело и причудливо. Может, даже ещё веселей и ещё причудливей. А потом я ушёл в глубокий многолетний запой, в котором нахожусь и поныне.

Иногда меня всё-таки пробивает на ностальгию. А ещё реже – иду к знакомому дому и заглядываю в окно на четвёртом этаже. Ведь я с тех пор немножко подрос, а не только поумнел. Смотрю в окно и радуюсь, потому что у неё, похоже, всё в порядке.
Впрочем, у меня тоже.