* * *
– Да не хочу я никакого турнира! – кричала Королева. – Кого вы собрались предложить победителю в качестве приза? Уж не меня ли, вашу Мать?!
Придворные молча кланялись. Их била дрожь, и они в страхе жались друг к другу.
Никто во дворце не видал ещё Королеву столь разгневанной...
Тишина воцарилась в огромных дворцовых покоях.
Но тут любимица её величества Донья-Машунья, не выдержав, проворчала:
– Скажите, какое оскорбление! Предложили, видите ли... Ну и что?! Лишь бы победитель предложил однажды наследника!
– У меня есть Принцесса Лёлька! – сказала Королева. – Выдам замуж – будут вам, негодяям, наследники!
– Нет и нет, о пресветлая Королева! – вздохнула Донья. – Ты ещё слишком молода, а королевство уже нуждается в крепкой руке защитника свобод и привилегий...

На осенней поляне, отведённой для Турнира Поэтов, горело несколько дымных костров.
Сырые сучья потрескивали, и фигурки претендентов, хлопая себя по бокам, ёжились и подпрыгивали, будучи не в силах согреться.
Королева задумчиво бродила между столбами дыма...
На что ей сдался муж-горлопан?!
Что это за доблесть: громче всех, ловчей и искусней кричать про свою любовь...
Чем изощрённее соискатели будут в речах, грустно размышляла Королева, тем меньше вероятности, что они меня действительно любят.
Но, увы, делать было нечего. С тех пор, как в Королевстве запретили дуэли, странствующие поединщики стали стороной объезжать его.
Некому стало свататься.
Наконец, придворные, наскучив ожиданием, вынудили её величество выбрать себе мужа из числа победителей ежегодного Турнира Поэтов.
– Что же, господа соискатели: я вас внимательно слушаю... – кротко сказала Королева, и движение на поляне стихло.

Невысокий лысоватый мужчина с характерным кельтским профилем закашлялся от дыма. С сожалением отложил в сторону недопитую чашу с грогом и, выпрямившись, продекламировал тонким певучим голосом:

– Как ждёт в дубраве ветреная осень
Нагую зиму в сумрачном уборе –
Так жду твоих лобзаний, Королева,
Сгорая от любовной лихорадки!
Любовь впилась когтями в моё сердце,
Как коршун, разрывающий голубку...
Покоя просит запоздалый путник,
Чтоб в час глухой спастись от мрака ночи –
Так обрети ж приют в моих объятьях!
Нам вместе не страшна любая буря:
Скуём на пару бравое наследство,
Что защитит и трон, и Королеву!
В лихую ночь держись за рулевого,
Чтоб избежать крушенья рокового...

Королева нагнулась к чтецу и потрепала его по рукаву с пышным кружевом:
– Ах, сэр Уильям, сэр Уильям... Берегитесь суда потомков! Зло в ваших пьесах выглядит намного обаятельней ходульной морали.
И, нагнувшись к самому уху изумлённого трагика, добавила полушёпотом:
– Ваши Яго и Ричард Третий всегда казались мне интересней, чем этот слюнтяй Гамлет или солдафон Отелло... Да, и вот ещё что: бедняжку Офелию я вам никогда не прощу!
Отшатнувшись от Королевы, мужчина вновь припал к кружке с грогом.
Выпил залпом и, махнув рукой, сел обратно к не желавшему разгораться костру...

Отвернувшись, Королева заметила у соседнего костра какое-то быстрое движение.
Смуглый, подвижный, крошечный и вёрткий, как обезьяна, заросший чёрным буйным волосом, очередной соискатель любви и короны выскочил на середину и, подбоченясь, привычно ощущая на себе изумлённые взгляды, прочёл, искоса поглядывая на Королеву:

– Изведав страсть, воспев полмира,
Я сотворил себе кумира:
Мой ангел, прелести твои
Подобны пенному Аи!
Гляжу, и сердце в дымке тает,
Как ножка лёгкая взлетает:
Изящна поступь, строен стан!
Замру, как истина простая,
Коль припаду к твоим устам.
Ты выше королевской власти!
О, наша ночь!.. Умру от страсти,
Когда на утренней заре
Застыну мухой в янтаре
Пред вами, юная богиня!
И, сердце мне испепелив,
Ты на заре меня покинешь,
Как мой бесхитростный мотив...

Королева помолчала с минуту, наслаждаясь мелодикой свободно льющейся речи.
Затем, подойдя поближе, чмокнула поэта в курчавую макушку и задорно промолвила:
– Однажды вы написали другу, что с божьей помощью... ммм, отодрали мадам Керн. Интересно, что бы вы написали ему наутро после ночи со мной?
И, не давая поэту опомниться, шепнула на ухо:
– Вы чересчур проворны с амурами, мон ами... Моя постель – не ипподром для бешеных лошадок!
Маленькая чёрная фигурка отшатнулась с видимым негодованием, но тут же подавила смешок и неторопливым шагом вернулась к чадящему огоньку.

Стройный, немного женственный мужчина, встав от очередного костра, сделал, прихрамывая, пару шагов. Подойдя вплотную, соискатель вперил в лицо Королевы взгляд пронзительных чёрных глаз, отчего сердце её невольно сжалось, и произнёс чарующим, глубоким голосом:

– Бродя по миру слабой тенью,
Как Чайлд-Гарольд, как Вечный Жид,
С утра завидую растенью,
Что, даже вставшее, лежит...
Страстей я Ваших не нарушу:
Вы в одиночестве любви
Покоя просите в крови?
Оплачьте трепетную душу!
Я жду. Вестминстерский собор
Мою тоску вместить не в силах,
Но, Королева, я с тобой
Вдвоём пребуду до могилы:
Пусть ворон, надо мной кружа,
Вопьётся лезвием ножа...

Королева пожала чтецу холодную ладонь и сказала, качая своей прелестной головкой с пышными каштановыми локонами:
– Веселуха с вами! Маскарад в склепе... За что же вы так не любите свою Королеву, что просите её руки?
И, приблизив голову к уху мрачного романтика, добавила:
– А правда ли, что ваш излюбленный Чайлд-Гарольд был скептиком и педерастом?
– Скажете тоже: скептиком... – оскорблённо отшатнулся поэт.
Тряхнув длинными локонами, под стать самой Королеве, певец грусти вновь, сильно прихрамывая, вернулся к костру. Выражение лица его почему-то приняло довольный и даже слегка мечтательный оттенок...

Следующий претендент был одет в белую накрахмаленную манишку и строгий чёрный сюртук. Это был единственный из участников Турнира, кто не сидел, а стоял у костра.
С лица поэта, казалось, не сходила грустная, слегка взволнованная улыбка...
Завидев подошедшую Королеву, он обратился к ней нараспев с заметным западно-берлинским акцентом:

– Возляг же со мной, Лорелея,
В тени, где поёт соловей!
Раскрой мне объятья скорее,
Укроемся вместе в траве.
Как Рейн шаловливой волною
Свою накрывает волну,
Тебя я собою укрою
И телом своим подомну...
Пусть дуб над моим изголовьем
Не сбросит узорчатый кров,
Пока ты горячей любовью
Волнуешь мне жаркую кровь!

С лёгкой улыбкой Королева выслушала этот зов любви и ответила:
– Вы всё такой же галантный, милый Генрих... Но разве я похожа на Лорелею?! Где вы видите все эти белокурые локоны, пышные бёдра и увесистую грудь, которую немцы так любят воспевать, словно в детстве всю вашу нацию недокармливали?!
– А вы всё так же язвительны, ваше величество! – улыбнулся поэт.
Склонившись к руке Королевы, он отдал ей нежнейший из поцелуев.
Королева со вздохом поцеловала его в лоб и огляделась по сторонам.
Все или почти все костры уже опустели...

Встревожившись, Королева подошла к самому краю поляны, где, улыбаясь и глядя в небо, возле потухшего костра лежал на спине небрежно одетый человек плотного телосложения (откровенно говоря, просто толстый!). Он был кучеряв и коренаст, словно типичный плебей со смутным патрицианским прошлым...
Очки его запотели: он смутно видел приближавшуюся фигурку.
Но даже не сделал никакого движения навстречу.
– Читайте уж, раз пришли! – сказала Королева, внутренне улыбаясь.
Она ждала этого странного человека и знала, что сердце подтолкнёт назвать его победителем... Но что-то он ей расскажет – и выйдет ли с честью из жаркого поединка? Шедшая следом Донья-Машунья недоумённо заглянула Королеве в лицо: и это – её герой?!
Словно подброшенный звуками королевского голоса, человек, которого звали Големом за сходство со старинной еврейской статуей в Праге, рывком сел в мокрой траве.
Потом поднялся, покачиваясь на кривоватых, крепких ногах.
И, глядя в сторону, произнёс, ни к кому особенно не обращаясь:

– Я уйду в последний час заката
К ароматам скошенной травы,
Манит горизонт, зовёт куда-то –
В те края, где только я и Вы!
В чистом поле, лёгкою походкой,
Прогуляюсь с ветром наравне,
Чтобы осчастливить Вас находкой:
Как же Вы соскучились по мне...
Бросьте взгляд в мою бродяжью душу,
Потреплите волосы рукой –
Обниму и навсегда нарушу
Ваш, пока бестрепетный, покой!

– Но это же просто наглость... Не правда ли, ваше величество?! – воскликнула разъярённая Дуэнья-Машунья. – И что только позволяют себе эти бродяги?
– Помолчи, много ты понимаешь, – сказала Королева дрогнувшим голосом.
Она с силой сжала пальцы Голема, и они с минуту простояли рядом, не двигаясь.
– В чём это я не понимаю?! – не унималась Дуэнья. – В стихах? В мужчинах? Или, может, в учтивости?!
– В любви... – тихо откликнулась Королева.
Так тихо, что услыхали её лишь Голем и верная Дуэнья.