Зима умерла. Отболела чахоткой Москва.
Побритая наголо, ставит последние точки.
Продрогший апрель. Набухают болезненно почки.
Как "чужие" в кино, выползает из почек листва.

Вылив литр февральских чернил, я весь март тихо плакал.
Немного похоже на то, как рыдал Пастернак.
Скулила со мной в унисон свора грязных собак,
Их слезы раскрасили лужи фиалкой и маком.

И я бы, возможно, загнулся совсем от простуды,
Разбив себе череп об черную крышку стола,
Но мне повезло, потому что зима умерла.
И Москва оклемалась, и даже хохочет, паскуда.

На пиво холодное, солнцу зажмурившись, бомж,
Сезонно меняет (тепло ведь) дешевую водку.
И с голым животиком очень красивая тетка
Садится в сменивший резину забрызганный "Додж".

Разлитые ливнем весенние метаморфозы,
Рулон развернули травы, изумрудный сатин,
Я дождем запиваю застрявший в зубах никотин,
Апельсины жую, антидот от авитаминоза.

А с утра я скрошил голубям полкило шоколада.
Зажрались и не жрут шоколад. Вот такие дела...
И все-таки, здорово то, что зима умерла.
И смеясь, на могиле зимы я танцую ломбаду.

Вот у Пражской узбек продает в гриле жаренных кур,
А от зимних болезней почти ничего не осталось.
Я немного жалею о том, что Москва оклемалась,
И меня заебет к сентябрю ее блядский гламур...