За окном льёт и льёт… Ветер рвётся в стены, вором пробирается в щели, пугает в замочную скважину. Небо тошнит, небу плохо, его рвёт дождём и мокрым огнём. Кот нашёл единственно тёплое место в домУ – на моей спине. Он мастерски имитирует звук холодильника и делает мне массаж лапами.

Мы с ним одни в этом полушарии. В левом. Правое отключено за неуплату.
Я живу на старом диване, на своём жёлтом животе. Выбирай, - Смерти или Живота? Живота, батюшка, живота!...

Аз ибо убо.

Храню живот, зарываю его в диван, кот подглядывает, чтобы потом отрыть и съесть. С недавних пор я ему не доверяю. У него тухлый взгляд и цирроз, он повторяет за мной движения боярышниковой настойки, облизывает усы и громко молчит. Всегда молчит, несмотря на моё многозначительное помалкивание, он только месит лапками, моргает как филин и медленно смотрит сквозь меня. За годы дождя мы научились с ним правильно молчать. Никто не умеет это так как мы с котом.

Мы скоты. Мы два жаренных жизнью животных, оставленных на второе. Нас оставили немного остыть и посмотреть на дождь. На то, как из крана вытекает последний март, капает, капает, капает, сука.

А апрель ещё не перевели на счёт. А счёт давно аннулирован.

Сегодня разменял последнюю купюру марта и приобрёл у знакомого жандарма нехуёвый гандж. Коту понравилось. Говорит, что это «индюха». Я не согласен, мне кажется, что это афганский «чарс». Так же лечит от жизни, как рыцарское забрало, опущенное на ебало в шервудском лесу. Он притягивает полюса, меняет маски и адаптирует смерть под потрёпанную, обрюзгшую, подпитую плечевую шлюху-жизнь. Ты уже не знаешь где кто и просто ебёшь смерть.
Думая что ебёшь жизнь.
Потом кот дует в свисток и вы меняетесь местами.

И тут уж кто кого…

Отбрасываю коньки и тень. Зима закончилась, уже не нужно ни то, ни другое. Над асфальтом легче скользить ведомым тенью других и используя потоки горячего воздуха. Сохраняется баланс, эврика, бензин и талоны на бесплатную любовь. Их вместо молока выдают весной, как только сойдёт снег. Выменивают на триппер и незаконнорожденных детей.
На стволовые клетки.
Весной стволы мужчин заряжены клетками, ими мужчинам весьма приятно делиться с женщинами, стрелять в них из своих стволов, добивать этих тварей хуем по лбу и называть это малопонятным словом «любовь».

На кухне хлопает окно, гуляет сквозняк, в доме нет никого. Мы не в счёт. Нас давно уже нет, в привычном понимании. От нас кто-то ушёл, или ещё не пришёл, или прошёл мимо, здесь тусовалось в своё время много народу.

Мы ждём поезда, кот умывается и изображает холодильник. Какая разница, где ждать: у себя на диване, в морге или в шоколаде? Тебя всё равно переоденут, повесят на палец ноги прокомпостированный билет, ты сдашь в камеру хранения свою гнилую требуху и отправишься налегке. Проводница с тенями синего гуталина над веками принесёт тебе чай, золото и ладан. Ты сдержанно поблагодаришь и выберешь чай. И попросишь принести вечерний «Таймс», хотя знаешь, что от слишком свежих новостей у тебя всегда обостряется весенний простатит.

Но плевать.

Смотрю в телевизор. Смотрю, как телевизор смотрит в меня. Сегодня какой-то грустный. Электричество отрезали на прошлой неделе и за это время я нашёл в нём много черт, не присущих бездушной технике. Стал человечней, что ли. С ним теперь легко, хотя он запросто мог переубедить и приводил контраргументы в спорах, но делал это тактично, без нажима. Он уважал моё мнение. Наш диалог с чёрным квадратом LG не прерывало нелепое мелькание цветных теней, бумажных страстей, бессмысленных звуков. Между нами было взаимопонимание, так же как и между мной и котом.

Из его тёмной бездны выплывает ответ. Потом я задаю на него вопрос. И так целый год.

Выдыхаю в потолок и лениво швыряю бульбулятор в угол. Сходи за боярышником, говорю. Та иди сам, мне вилы, молчит вконец оборзевший кот. Завтра первое апреля, ты, гандон, как мы будем отмечать? А зачем, спрашивает, апрель сам тебя отметит. Это ты типа пошутил? Да, а чо, это ж праздник смеха. Тебе смешно? Да, говорю, смешно.

Мы, два скота, встаем и открываем шторы на окне. Садимся рядом на подоконник. Смотрим на ливень. Бумажные люди извиваются под дождём, ползут между луж, корчатся от смеха. Умирают от смеха в судорогах. Их добивают из помповых ружей и посыпают трупы известью прямо там на месте специальные патрули из ДАСотС ( Добровольческой Армии Спасения от Смеха ).

Слишком много смеха вокруг. Слишком смешно.