В соавторстве с Повелителем Мух.



ГЛАВА 1.


Художник, художник, парень молодой
Нарисуй мне Люську с голою пи...




Интересно, какое имя было у Золушки? Вот, хоть убейте, не помню. Звали же ее как-то, а? А давайте назовём её Люся?

Итак, Люся. Люся не знала, что она Золушка, потому что никто не читал ей книжек в раннем детстве, а когда она подросла, то времени на чтение почти не оставалось, -деревенское хозяйство, как вампир, высасывало все силы.

Как и Золушка, Люся была сиротой.

После смерти матери отец Люси стремительно женился и начал пить. Мачеха была ленивой, неопрятной и в пьянке не отставала от отца, правда, в редкие, светлые, промежутки она подряжалась подсобной рабочей на местной свиноферме и гнала по ночам самогон.

Жизнь в отчем доме проходила по одному и тому же сценарию.

Отец-тракторист выезжал из дома ранним утром и возвращался к вечеру.

Вот и сейчас, за воротами раздалось гнусавое бибиканье. Звуки разной длины неслись в пространство безумной морзянкой, пока Люся не открыла ворота.

Заляпанный навозом и въевшейся в солидол грязью, трактор, грохоча и вибрируя, въехал на середину двора и, трясясь, остановился. Мотор продолжал работать, когда Люся подошла и открыла дверцу. Из тесной вонючей кабины на нее мешком свалился отец. Хотя он и был худым маломеркой, Люся не смогла его удержать. Рухнув на загаженную землю двора, мешок на секунду очнулся и сказал: «Абылтьнауй! Ты ёбббылть пзда. Науй! Выебублть!». Глаза у мешка закатились и он затих.

Пыхтя и обливаясь потом, Люся кое-как доволокла отца до дома, втащила на крыльцо и открыла покосившуюся дверь. Из темных сеней, в нос взмокшей Люсе, шибанул затхлый воздух, насыщенный застарелым перегаром. Мачехе удалось донести свое дородное тело до сеней, но там силы ее покинули.

«Хорошая баба, пудов на восемь», - хвастался отец перед свадьбой. Почему-то именно это вспомнилось Люсе, когда она, пытаясь отдышаться, с шумом втягивая в себя вонючий воздух, смотрела на лужу, расплывшуюся под «хорошей бабой». Даже приподнять эту "женщину" у Люси не хватило бы сил, поэтому она и не пыталась, а просто поволокла через бесформенную тушу мачехи мешок-отца. И все бы было в порядке, но тут обутая в измазанный кирзач нога папаши проехалась по луже и, упершись в лоб возлюбленной, застряла. Люся потянула сильней, и нога с силой пробороздила по лицу мачехи.

-Бляяяяять, - ожило лежащее в луже тело. – Бляяяяять! Вы не понимаете, бляди! Вы не хуя не понимаете, ёбаные вы хуерыги! Мачеха подняла голову, мутные глаза ее беспорядочно блуждали и не могли сфокусироваться ни на чем, из носа висела сопля. – Они все умерли! - взвыла она и, залившись слезами, рухнула обратно в лужу.

Люся всхлипнула и выпустила из рук отца. Раздался грохот, брызги из мачехиной лужи полетели на стены, папаша сипло выдавил очередное «блтьнауй» и все стихло.

Поникнув, Люся вышла во двор и побрела к теплице. Как же ей хотелось вырваться отсюда, от этой черной земли, навоза, бесконечной уборки блевотины в избе и стирки зассаных порток.

Увидеть не свинарник и пыльные березовые перелески, а сверкающие города, теплые моря и приветливых радостных людей. Быть нужной, желанной, любимой…

Слезы нескончаемым потоком катились по щекам, присевшей над разрыхленной землей теплицы, Люси. Мыслей не было, даже о побеге она перестала думать. Да и куда бежать? В город на панель?

Люся автоматически высаживала рассаду, изредка шмыгая носом.




Люся-муся-колбаса
на веревочке оса
а оса шевелится
Люся скоро женится!


Золушка, Золушка, где же твоя фея? Почему твои часы всегда бьют полночь?
Только вот вместо феи появился принц. А может это фея его прислала, кто знает?

От пахнущей навозом тепличной земли, Люсю отвлек, донесшийся с соседского двора, разговор. За забором заканчивался торг, приятный мужской голос чередовался со старушечьим дребезгом. Люся знала, что баба Нюра продает свой дом какому-то художнику из города, под дачу.

Чуть хрипловатый голос заворожил Люсю. Отряхнув руки, она взобралась на старую бочку и увидела симпатичного парня, лет тридцати с хвостиком.

-Баб Нюр, чё, всё? Уезжаете к доче своей? А тут кто будет теперь? Здрасьти, дяденька. Это вы теперь тут будете? – крикнула им Люся.

« Дяденька» повернулся и удивился, что такой глубокий, приятный, чисто женский грудной голос, принадлежит не зрелой женщине, а сбитой, загорелой, совсем молоденькой девчушке.

- Будем соседями, - художник расплылся в улыбке. - А Вы просто красавица! Надо же, нечаянный интерес, вот я угадал!

-Не мешай, Люська, иди, сади огород, больше-то некому садить-то, ох, горе-горькое-то, сиротинушка при живом отце... Иди, милая,- заскрипела баба Нюра и зачем-то перекрестилась.

Люся, спрыгнув с бочки, ещё раз поглядела на нового соседа через щель в заборе, и поняла, что этот "дяденька" ей почему-то очень нравится.

Сколько времени было у Золушки? Два часа до полуночи?

Все раскрутилось стремительно. Художник был старше и опыт имел богатый. Никто не мешал ему писать на чистом холсте , Люсе, и он уже через две недели учил ее премудростям любви: то на белоснежных, выстиранных и накрахмаленных Люськой простынях, то на сеновале (запах силоса и сопревшего сена особо возбуждал его, человека, выросшего в городе - это была экзотика).

А Люська, впервые почувствовав, что она кому-то нужна, интересна и вызывает чувства, мгновенно влюбилась в "дяденьку" до беспамятства и растворилась в нем.

Он же,- не любил ее вовсе. Было лестно, что именно ему принадлежит это молодое, ладное тело с упругими налитыми грудками и аппетитной попкой. Милые ямочки на румяных щёчках и особенно сексуальная ямочка на подбородке, приятно возбуждали, а целуя маленькую чёрную "мушку" над пухлой Люськиной верхней губой, он впадал в какой-то немыслимый экстаз.

Ему было удобно. Люся крутилась по хозяйству на два дома, и когда бы "дяденька" её не хотел, - отдавалась страстно. Этому она научилась быстро, а её деревенская закалка не давала уставать от любовных утех. Он никогда не получал отказа. «Где сгрёб, там и уёб» усмехнулся он про себя, пристраиваясь к ней сзади во время окучивания картофеля.

Обмануть ее было не трудно,- пара нужных слов, ласковых обнимашек и она уже верила, что он любит ее и не знала, что на самом деле он не любит никого, просто не дано ему этого.

Да и кто полюбит марионетку? Дергай ее за ниточки, манипулируй, тем более, что особых усилий для этого не требовалось. Художнику это ужасно льстило, раньше он был вторичен, - и в школе, и в институте, и в творчестве, а теперь ощутил себя Творцом, лепящим из глины все, что ему хотелось.

Лето заканчивалось, а с ним и дачный сезон. Художник затосковал по городу и принялся паковать вещи. Застав как-то Люсю в слезах, он принял решение. Люся не помешает ему и в городе. Приодеть, подучить манерам и можно даже выводить в свет.
Дело оставалось за малым. Получить благословение люськиных родственников.




Щуплый лысый Люсин родитель спал, уронив голову на стол. Мачеха была на ферме, когда художник вошел в избу и со стуком поставил бутыль мутного пойла на липкую, ободранную столешницу. Папаша вздрогнул и выпрямился. Его била мелкая дрожь, он силился что-то сказать.

- Сусед ёпт ыыыыыыыы,- выдавил он и кивнул на бутыль. Художник взял стакан, выплеснул из него остатки жижи на пол и наполнил его мутным напитком. Папашина мозолистая ладонь тут же вцепилась в стакан, попыталась приподнять его и подтянуть ко рту, но тут начался такой тремор, что пришлось вернуть стакан на стол.

Папаша сделал еще одну неудачную попытку. Беспомощно оглядевшись, он нагнулся над столом и резко поднес стакан к губам. Получилось! Раздалось сдавленное бульканье, несколько раз дернулся кадык и стакан опустел.

Содрогнувшись, папаша сложился пополам и вцепился себе в живот. Несколько судорожных рвотных позывов были успешно подавлены. Он выпрямился и, ожив, молча смотрел на сидящего перед ним художника. Потом налил себе еще один стакан и поднял его, рука больше не дрожала.

- Минутку, - сказал художник. – У меня важное дело.
Папаша кивнул и потянул, было, стакан ко рту, но художник мягко удержал его руку.

- Ты чё, сусед? – недоуменно прохрипел папаша и икнул. – Охуел с горя?

- Наверное,- улыбнулся художник. – Я свататься пришел. Прошу, как говорится, руки Вашей дочери. Мы любим друг друга и решили, вот, пожениться.

Папаша с минуту тупо пялился художнику в переносицу, потом нагнулся к нему через стол и обдал таким выхлопом, что у художника на мгновение помутилось в глазах.

- С хуя ли загуляли?- выдохнул папаша и снова попытался поднести к губам стакан.

- Мы любим друг друга, очень любим, - повторил художник, удерживая папашину руку.

– Я Вам доказательство принес, - он поставил на стол еще одну бутылку.

- Это чё там? – поинтересовался папаша, - Водка что ли?

- Да, - ответил художник, - Хорошая водка, «Белое Золото».

- Хуёлото, - подобрел папаша и улыбнулся. – Давай, себе налей, женишок. Накатим за щасливую тыкскыть…

Художник свинтил пробку с бутылки, плеснул немножко в стакан, поболтал его и выплеснул на пол. Потом налил грамм пятьдесят.

- Совет нам, да любовь! – сказал он.

- Хует блять, - откликнулся папаша и влил в себя полный стакан. Поморгав, он выдал: «Аваще пздрвляю, науй, детишек блть науй…». Голова папаши со стуком упала на стол.

Дело было сделано. Так, практически за бутыль самогона, Люсю выкупили и вывезли из этого адского пекла.




Переехав в город, зажили они душа в душу. Первое время.
Золотые руки Люси превратили авгиевы конюшни в пасхальное яичко.

Кроме удобств Люся принесла художнику ещё и удачу, его картины внезапно стали пользоваться успехом, появились большие деньги. Квартира сияла чистотой, еда была вкусной, половая жизнь регулярной. Да и сам он преобразился. Ухоженный, уверенный в себе, талантливый господин, хорошо смотрелся на презентациях и фуршетах.

Он стал разъезжать все чаще, а Люсю брать с собой все реже. До нее доходили слухи, что он не пропускает ни одной дефки, воплощая в жизнь свою любимую шутку. Эту шутку он употреблял часто, Люсе сперва было смешно, потом стало просто коробить от неё. «Кажну тварь на хуй пяль, Господь увидит – хорошую даст». Слухи доносились, что он таки пялит. Кажну тварь.

Люся чувствовала себя рыбой, которую прибой выбросил на берег и теперь она одиноко задыхается под палящим солнцем. Она не устраивала разборки и расследования, а мудро отошла в сторону.

К слову сказать, как и любая деревенская баба, приехавшая из глухой деревни в город, Люся быстро освоилась и вгрызлась в городскую жизнь зубами, крепко и основательно. Что, где, когда и почём - это люськина голова калькулировала как нечего делать. Со стороны никто никогда бы и не подумал, что не далее, как 10 лет назад, эта женщина чистила поросячьи стайки и полоскала бельё в проруби. Природный вкус и житейская наблюдательность и смекалка, да и художественная "натура" дяденьки", который её содержал - превратили её во вполне городскую ухоженную и интересную даму.

Но бывает же такое - Люська оказалась однолюбкой. И пожелай она - весь мужской мир был бы у её ног. Но она любила своего миленького, хорошего, ласкового "дяденьку". Она любила своего художника по-прежнему!!! И через десять лет была настолько наполнена им, что ни для кого другого места в её сердце просто не оставалось.

Ей так хотелось, чтобы все было как тогда, в деревне.

Она искала причину в себе и не находила. Из зеркала на нее смотрела пополневшая, но, тем не менее, прекрасно сложенная дама.

Все было при ней, мужики пускали слюни и пытались флиртовать, но ей были нужны не они. Ей был нужен единственный – ОН. Художник.

У единственного была еще одна любимая шутка, которую Люся слышала тысячу раз. «Если женщина в первый год замужества не прибавляет двадцать килограмм, - он делал паузу и ехидно глядел на Люсю, – веди ее к врачу, тебе больную подсунули! И каждый раз он ржал при этом.

Нельзя сказать, что Люсю безобразно разнесло, просто потерявший к ней интерес художник, искал, за что зацепиться и подтвердить свое равнодушие. А в остальном ему было удобно и на переживания этой деревещины было наплевать. Она его и так должна благодарить за то, что вывез ее в город и обеспечил по полной. Ноги мыть и воду пить должна. Маугли, блять!

Реальность вновь наполнилась для Люси безысходностью... Спасение от нее принесли... книги.

В большой четырехкомнатной квартире художника, для tabula rasa Люси, открылась бесконечная вселенная. Квартиры, в построенном для сталинской номенклатуры доме, назывались тогда крупногабаритными. От пола до высоких потолков тянулись стеллажи, заставленные книгами. Чего тут только не было!

Поначалу художник занимался люсиным развитием и подсовывал стоящую литературу. Люся втянулась и стала читать запоем. Она сбегала в другую реальность и, если бы смогла, то не возвратилась бы из неё никогда.




Третьего июля 1998 года, к полудню, Люся переделала всю работу по дому. Она была жаворонком, да к тому же сказывалась оставшаяся деревенская привычка, поэтому поднималась Люся в пять-шесть утра. К двенадцати обед был готов, вылизанная квартира сияла чистотой. На работу идти не надо, художник наотрез отказал ей в этой возможности, да и специальности никакой не было.

- У тебя образование – три класса с братом на двоих, - говорил Люсе художник. – Куда ты пойдешь? В продавщицы, жопой торговать? И думать забудь!

О детях художник не хотел даже слышать.

С обеда и до вечера Люся читала.

Она принесла стремянку и забралась под потолок к самым верхним полкам и стала разглядывать книги в старинных переплетах. Ее внимание привлекла толстая, ярко-красная книга с золотым тиснением.

«Май-не-та-ге» - медленно, по слогам, прочитала Люся. Загадочное слово, отдающее чем-то темным, глубинным и средневековым, понравилось ей.

Быстро убрав стремянку в кладовку, она устроилась на диване, накрылась тёплым верблюжьим пледом и открыла книжку. Удивлению её не было предела - текст был рукописным, а не печатным. Это был дневник. На пожелтевших от времени страницах, изящным, каллиграфическим почерком начиналась история неизвестной ей женщины.

"Я, Мария Барабанова, в полном здравии и ясном уме, с Божьей помощью, начинаю своё жизнеописание"...

Художника звали Алексей Барабанов. Очевидно, этот дневник принадлежал его прапра...прабабушке.

Люсе стало интересно, и она быстро проглатывала страницу за страницей, пока не дошла ...до тридцать пятой. На 35-ой странице Люся завороженно прочитала, проговаривая слова вслух:

Продолжение следует.