Ну хорошо.

Ну давайте поговорим от радужной в горячих изразцах, Емелей оккупированной, трубой кирпичной небо сизое нанизавшей. Именно. От печки. Как и откуда начиналось – теплым ручьем шепелявые камушки заботливо оборачивая - детство легкое Петра нашего Тонкостенова. Вспомним сразу, как только напряг завладеет вопросом: Петр Тонкостенов – главный герой протекающих дней, интеллигент борьбы сверх-водопадных страстей:
- за мысль,
- за смысль,
- за вымысль тоже, однако-значно.

Было начато в ритме «тик-так», но никак не «рикки-тики-тави», то есть следует сказать «Итак…», но совсем не «на далекой заставе». Брысь тоска! По обозначенному контуру пускаем ток словес, что give me please, что глаз разрез, что меч навис…

ИТАК!

Мелкий детский садизм, проистекавший, как и положено оному, в детском саду, впечатлений у Петра оставил немного, но трепетно и глубочайшим образом на ёмком дне. Читал Петя много-хватно. Как правило, книжки. Но картинками, дуреющими для судьбой назначенного возраста, бедные. Или, воркуя многомерным языком – неглупые до уровня по непростым понятиям. А весьма и вскользь возвышаясь - взрослые, упакованные идейными посылками от почты цивилизации всех времен.

В углы и уголки не забивался, в друзья и вожаки не набивался подушкой тугой, аллегория которой служит для изображения махрового педагогизма. Именно по этому, а не по тому - поводу, а не по воду с ведрами пустыми на коромысле недоумения людского врезалась в Петра ненависть. От дамы пролетарской, утвержденной на должности воспитателя скрупулезно того детского садизма, внутри которого героически изнывал маленький Петр, книжки напролом читая.

- Тонкостенов?! – криво виляя едкими зубами, вопрошала окружающее пространство визгом Нина Киреевна. Понятный пень, что у мадамы с тяжким бревном в глазу, как этакое имечко, и характер, и мысли связаны были воЯдино. В мирУ гаечно-механической страны индустриальной такие одношарнирные воспитатели были на развес чугуна литейного. А дальше она довизгивала в бля диез миноре:
- Тонкостенов только в ма-те-ма-ти-ке шурупит! А так – полный… - тут Нина Киреевна набирала в долг воздуха на семь рублей и восторженно мочилась ртом: - ПОЛНЫЙ ДУРАК!!!

Петр Тонкостенов, или как звала его матушка – Петруша – молчал и недоумевал негромко. Что математика – это любимые вопросы с прохладными знаками-цифрами в обрамлении легких фресок радости мышления – это он знал умудренно. Внятный аромат этой математики как мятный вкус с мятым барбарисом для Петруши был лучше облачного воздуха для насоса, что задыхается без напора: поглощал и этим жил достойно. А почему в остальном дурак – грустно-грузный знак давил атмосферной массой по плечам печатью… И манипулянты детско-садистского окружения малого с Петром одного возраста воздвигли вакуум вкруг Тонкостенова. Так прошелестел червонец клейких лет…

…Походкой без вопросов пришел слабоусый Тонкостенов в Универсальный Геометрический Университет, что в лепете низкоглядящих аборигенов от анти-интеллекта именуется шляпным звуком УГУ.
- Угу, - повторил за линейно примитивным народом профессор Тупаков, мелкими понятиями обременивший верхний сегмент лысины, не внемля своеобразной вагонетке мыслей Петра Тонкостенова.

После чего отправил юного студента под колпак коллоквиума без промаха. Тяжким дробным ходом собрались Старшие. Нахмурились формулами и ну наотмашь Петра испытывать…
- они били его пронзительно и касательной и главной нормалью и бинормалью…
- под дых вонзали вектор мгновенного вращения, что лежит намертво в бинарной плоскости…
- заливали семантически полными и семантически пригодными исчислениями…

А Петр – поднял изможденный взгляд на уровень точечных зрачков Старших и плюнул теоремой Хана — Банаха, применив процесс ортогонализации Грамма - Шмидта…
И пропало наваждение неясности. И профессор Тупаков угрюмо вывел балл достойный, не замаранный подозрением в дурости… Но шершаво пахнуло изведанным в детстве песочным вакуумом одиночества…

…Совсем другими временами, года как фараоновы трехмерные курганы, вспылили карту неизбежного взросления. И Петр, в муравейно истыканном ступенями от окна к окну в вертикальном коридоре общаги, уже известен был в братской среде как Стеныч…

И шествовал раз после принятия сорокового градуса на триста седьмом миллилитре. А на двести шестнадцатом метре вздор случился с буянами низкоглядящих аборигенов от анти-интеллекта…

Отсюда логически неизбежно повздорили две цивилизации. И Петр, нетвердыми ногами обхватив сбегающую мимо вдруг планету, настроился и твердо стал атаковать… Война закончилась шестой минутой бегством через уползание напавших на Петра… И хоть не силой мускульной поверг Петр вздорствующих, а скорее взаимно воспаривший Змей зеленого колера сокрушил одной своей головой две других, более упившихся, а все же!!!

Гордо и радостно парад расчеканивал по жесткой синусоиде Петр в направлении общаги, когда увидел многокучную толпу студентов УГУ, грозным облаком бегущую вскачь и навстречу в пыли. Влившись в густые разъяренные ряды неслышно сбоку, на пышных парах от недавней победы, Тонкостенов, прогрессивно трезвея, громко кинул в ухо до двух метров выросшему первокурснику:
- Куда бежим?! Чего и где?!
- Нашего бьют! Местные!
Петр стремительным импульсом прибавил бегу рядом с грозным новичком, совсем от Змея избавляясь в дальний пунктирный след, и тут финал раздался фразы:
- Стеныча бьют! Стеныча!!!

И тут Петр понял в раз. И в два, и в три…
Главное не в победе над злобной страстью Нины Киреевны, маленького человека в пустоту заточающую. И не в победе над профессором Тупаковым, гнусную дуэль Петра с математикой затеявшего.

А главное в том, что бежит Петр спасать Петра Тонкостенова.
Со своими бежит.
И вакуума нет.
А есть Стеныч, который в беде. В которой теперь ему уже не остаться…