Когда я ебусь, мое тело движется правильно – я прижимаюсь грудью к груди мужчины, я развожу и свожу бедра, я откидываюсь на спину, мои губы открываются и принимают в себя все – член, палец, яд. Я закусываю нижнюю губу и дышу прерывисто, я вздыхаю, я охаю, ахаю, я выгибаю спину и напрягаю потайные гладкие мышцы. Мое тело ведет себя правильно, но моя голова – ах, моя голова! Она улетает на далекий удивительный остров.

На острове все люди мягки, беззащитны и жестоки как дети. Мы бродим голышом у воды, и наши мысли обнажены, подобно нашим бескостным телам. Наша кожа покрыта ровным загаром, а в глазах плавает ленивый кисель бездумья. Мы валяемся на песке и рассказываем друг другу коротенькие истории:

«У нашего жестянщика был желтый жестяной барабан. На барабан он натянул кожу желтого продавца петард и шутих».

«Жестокие жители юга любят желе из желтков оплодотворенных яиц человеческих женщин».

«Души новогодних шоколадных зверьков душат школьников по ночам».

«Капитан корабля крикнул: «Карамба!», закурил свою трубку, поджег ролевую рубку и юбку пассажирки первого класса».

Иногда, играя, мы закапываем друг друга в песок. Золотой песок так красиво блестит на влажной от пота коже. Иногда, играя, мы забываемся – мы пудрим песком тонкие ноздри друг друга. Пудрим, пока песок не забьется в глотку. Тогда кто-то из нас умирает от удушья. Мы хороним несчастного в нежном, податливом песке. Украшаем могилу раковинами и высушенными на солнце морскими водорослями. Могилы исчезают с первым приливом, и тогда мы снова возвращаемся к нашим ласковым играм.

Теперь мое сознание стремится к песчаному острову при всяком удобном случае – стоит мне задремать на секунду или залюбоваться тонким рисунком губ продавщицы увядших цветов. При этом я заметила, что людей на острове становится все меньше и меньше – теперь свободней чувствуют себя синие тигры и гигантские плотоядные черепахи. Говорят, что кто-то видел в зарослях тутовых деревьев настоящего желтого удава. Теперь мы жмемся к кромке воды, мы жмемся друг к дружке. Иногда руки обвиваются вокруг шеи соседа слишком плотно и крепко, тогда нам снова приходится рыть могилу во влажном песке.

Мне кажется, я стану следующей. Мне ужасно не хочется позволить песку проникнуть в мое горло – я уже чувствую его противный скрип на зубах! Мне не хочется стать набитой песком тяжелой куклой – не хочется вечно лежать на морском дне, пугая моряков. Не хочется стать пищей для глупых сказок о сиренах и русалках.

Я хочу жить целиком в нашем страшном городе, где, пусть и убивают, но относятся к делу серьезно. Редко кто убивает здесь играючи и невинно – всякий раз с выражением неподдельного удивления в кисельных добрых глазах.

Поэтому я решила найти самого уродливого мужчину в городе в надежде, что уродство зачарует мое непоседливое сознание, что, привязанная ниточками отвращения и любопытства, моя голова останется на месте.

Надо сказать, что нас две сестры – Фрида и Ольга. Моя младшая сестра Фрида чудесно хороша собой – прекрасные светлые волосы и самая чистая, белая кожа. Фрида высока и крепка как мужчина. К сожалению, моя младшая сестра совершенно фригидна. Я же чувственна и вертлява как змейка – у меня небольшое ладное тело и короткие каштановые волосы.

Мы держим в городе маленькое заведение – внизу темный бар, а наверху комнатки для увеселений и уединений. Вы бывали в «Маленьком доме боли Фриды и Ольги»? Наверняка бывали. Это на главной улице города – старое здание с большой кованой вывеской.

Фрида ведет счета, занимается закупками, беседует с важными толстыми поставщиками и подрядчиками. Я же готовлю простенькие блюда, прибираю комнаты для удовольствий и прислуживаю в баре. Смешиваю нехитрые коктейли и наблюдаю за посетителями.

Говорят, что самый уродливый мужчина в городе – Образина Хэнк. Знаю, однажды он войдет в дверь под тяжелой кованой вывеской. Тогда я увижу его обезображенное оспой лицо, его раздутый, пористый от постоянных возлияний, нос, его плешивую, обрамленную остатками длинных нечистых волос голову, его слезящиеся маленькие красные глазки. Он ухмыльнется мне своим гнилозубым ртом, и я почувствую болотный смрад его дыхания. Тогда я улыбнусь ему в ответ самой своей нежной улыбкой и скажу: «Привет, Хэнк!» Я налью ему стаканчик за счет заведения, а потом еще и еще. Затем я подмигну ему и скажу: «Хочешь подняться со мной в комнатку для удовольствий, Хэнк?». Он, конечно, согласится.

Мы поднимемся по деревянной, крытой истершимся ковром лестнице, и я стану поддерживать Хэнка под руку, ведь он изрядно накачается к тому времени. В комнатке для удовольствий я зажгу неяркую лампу и стану раздеваться, кружась перед Образиной Хэнком. Стану показывать ему свои лакомые места – мои маленькие грудки-белые голубки, мои стройные бедра и крепкие ягодицы. Усажу беднягу Хэнка на край кровати, сама стану перед ним – стану так, чтоб его страшное лицо пришлось вровень с моей сладкой пиздой. Я разведу ноги, левую ступню поставив на матрас, чтоб мог Образина полюбоваться чудесным видом на золотой пляж, чтобы мог вдохнуть аромат тутовых деревьев.

Я встану на колени перед Хэнком, расстегну ширинку его грязных, потрепанных штанов, вдохну затхлый запах немытого тела. Его хуй окажется большим и шишковатым, как необструганная палка. Я не стану задерживать дыхание, не стану отворачиваться от отвращения – я вдохну полной грудью кислый, но все же со сладкой ноткой на дне, аромат его члена. Я возьму его хуй в мой свежий рот и стану сосать как вкуснейший леденец – мой грязный петушок на палочке.

Потом я позволю Хзнку вставить его нечистый хуй в мой маленький сад тутовых деревьев, в мой розовый коралловый архипелаг. Мои бедра станут подниматься навстречу костлявому паху, мои пальцы вопьются в худосочные плечи. И я скажу: «О! Хэнк! Ну, ты даешь, Образина!» И я скажу: «Давай, давай еще, Хэнк!»

И на этот раз я потеряю голову, но не в фантазиях о золотом пляже, где люди бездумны как дети, а в мыслях о том, что меня ебет самый уродливый мужчина в городе. Меня ебет самый уродливый мужчина в городе, и мне это нравится! Ох, как мне это нравится! И я говорю: «О, Хэнк!», - и впиваюсь ногтями в дряблую желтую кожу. Присасываюсь губами к зловонной помойке его рта и молю: «Еще! Еще!»

Кончив, Хэнк вытрет свой хуй о простынь, натянет штаны и скажет: «Ты была ничего, но мне надо валить, детка». Я попытаюсь удержать его, но он только посмотрит на меня насмешливо, а в его глазах, в его маленьких свинячьих глазках, промелькнет на секунду жалость.

Тогда я стану смотреть, как навсегда закрывается дверь за человеком, который мог бы принести мне спасение от песчаной могилы, за человеком, проглотившим золотой ключик. На глаза мои навернутся слезы. Тогда тихо, совсем тихо, зная, что он меня уже не услышит, скажу: «Я люблю тебя, Образина Хэнк».